Столыпин
Шрифт:
Вот так – ясно и понятно!
За мирный разговор с думцами были только два человека – Столыпин и министр иностранных дел Извольский. Остальные подхихикивали Горе-Мыкину.
Столыпин попытался вернуть проект «Об общинном землевладении», еще ранее составленный «государством Витте» – и отвергнутый Государственным советом. Он был умереннее и умнее кадетского, но председатель не пропустил и этот в общем-то лояльный закон. Столыпин промолчал…
Он понимал, что его время еще не пришло.
А что Горемыкин?
Да ничего. Все так же старческое горе мыкал. Его, видите ли, никто не понимает…
Мудрено было понять шепелявые, невразумительные слова. Тем более старчески-ребяческие деяния; он публично изволил заявить:
– Ни ногой!
Да, он больше ни ногой не ступит в бунтарскую Думу. Но ее же всенародно избирали? По избирательному закону, который хоть и в революционном страхе, но был подписан царем. Да, «царь испугался, издал Манифест!..»
В испуге цари, императоры, короли и всякие другие калифы могут многое наговорить, но слово ведь не воробей: раз вылетело, так вылетело. Не в Люксембурге каком-нибудь –
…«О принудительной экспроприации земель у крупных собственников»…
…«О национализации всех земель государства»…
…«Об уничтожении всякой частной собственности на землю, чтоб объявить ее общественным достоянием».
Мужички лет на тридцать вперед заглядывали…
Царь выходил из дворца разве что на прогулку, по парковым аллеям, где за каждым кустом сидела охрана. Председатель Совета Министров, забыв про Думу, на домашних диванах тешил старческие геморрои. А министр внутренних дел?..
Не мог же он забыть грозы еще не утихавшей революции.
1 мая 1906 года убит начальник петербургского порта вице-адмирал Кузьмич…
Затем покушение на коменданта Севастопольской крепости генерала Неплюева. Боевики Бориса Савинкова, в святой ярости многое перепутав в намечавшихся планах, и самого «генерала террора» привели было уже на виселицу – только «безумство храбрых», как провозглашал российский Буревестник, вырвало Савинкова накануне исполнения приговора из крепостной одиночной камеры…
…восстание в Кронштадте…
…боевики Пилсудского убили в Польше 33 солдат и полицейских…
…в той же Варшаве убит генерал-губернатор Вонлярский…
…неизвестно уж кому подчинявшиеся московские боевики купили автомобиль «Форд» и стали разъезжать по Москве, расстреливая стоявших на постах городовых…
Самое время министру внутренних дел ходить по гостям! Но он именно это и делал. Когда-нибудь да кончатся патроны. Он тоже человек. Не привык он в одиночку горе мыкать.
Из Франции приехал оставшийся без дела бывший директор департамента сыскной полиции Алешка Лопухин, брат Александр тоже оказался дома. Почему бы, бросив на служебный стол доносы и кровавые депеши, не посидеть за приятельским столом?
Столыпин заявился с фатовским видом, в расстегнутом министерском мундире и с революционной молитвой:Шли на приступ. Прямо в грудь
Штык наточенный направлен.
Кто-то крикнул: «Будь прославлен!»
Кто-то шепчет: «Не забудь…»
– Да уж как тебя забудешь… – поднялся навстречу отдохнувший от полицейских бурь, располневший на заграничных хлебах Лопухин. – Как живешь, свист-гимназист?..
– Министр! Не забывай субординацию. Я-то живу по-министерски, а ты не хочешь еще послужить?
– Да уж избави бог! Вовремя меня от революции отринули. Теперь – ни за какие коврижки! Согласись, все равно выгонишь?
– Да уж наверняка… Растолстел… хрен полицейский! Проспал все на свете. Порасплодил разных брешко-брешковских, кропоткиных, ульяшкиных… и беспардонных провокаторов вроде Евно Азефа!
Говоря друг другу гадости, они обнимались, а братец Александр спешно подновлял уже порядочно опустошенный стол, договаривая:Только в памяти веселой
Где-то вспыхнула свеча.
И прошли, стопой тяжелой
Тело теплое топча…
И по-журналистски сумбурно добавлял:
– Вот, даже такой дилетант, как Блок, подметил нашу несуразную фантасмагорию. Всеобщая веселость! Одинокая свеча! И… растоптанное, растерзанное своими же тело… Кто мы, несчастная русская братия?!
Оставалось дать ему со старшей руки подзатыльника. Чтоб не заговаривался.
Александр опомнился и махнул испачканной чернилами рукой:
– Ну их, ваших азефов-стукачей! Ну их, блоков-недотеп! Поди, и выпить-то не умеют, а туда же…
– Не скажи-и, Александр! – перебил Лопухин. – В мою бытность жидовину Азефу было назначено пятнадцать тысяч годовых… ты, Петро, не отменил мое решение?
– Есть время твоими Азефами заниматься!
– Теперь твоими, Петро. Чай, прибавишь ему за услуги? Глядишь, Савинкова и поднесет тебе на блюдечке. Мало всяких-яких заманивал на виселицу – почему бы и Бориса не вздеть? За хорошую-то плату!
– Господа, господа! – вскричал Александр как хозяин дома. – Жаркое стынет, «смирновская», наоборот, нагревается. Раз уж мы тут опять все трое собрались, так поздравим его сиятельство министра внутренних дел?..
В словах брата не было ехидства. За эти дни Петр Аркадьевич выслушал немало подобных поздравлений, да ведь все по большей части были или подхалимскими, или казенно никчемными.
– А ведь верно, поздравьте. Застоялась министерская кровь.
Но разве русский человек в такой компании удержится от разговоров «за жизнь»?
Хотя жизнь состояла все в том же – как дальше жить? Не хлебом единым они, люди состоятельные, озабочены были – гораздо большим… Все остервенело и обесценилось. Мыльными пузырями стало. Бери любую травинку-соломинку да дуй… и выдуешь хоть чиновника, хоть полицейского, а то и отпетого стукача. Лопухин со смехом рассказывал:
– Вот в Париже встречаю, и не без опаски, хорошо мне знакомого Азефа. Не раньше, не после чаи мы с ним не распивали, но доверительность была. Да и платили ему по моим ведомостям пятнадцать тысяч годовых! Министерская плата. Ну, да такой стервец стоит того. Меня служба в полиции приучила – держать правую руку в кармане. Вижу, и он то же делает. Брось, Евно, говорю. Если раньше я тебя не сдал, так чего уж сейчас-то? Ты своих «революць-онеров» бойся. Но все же любопытно мне: ты-то с каких коврижек бедного Плеве сдал Савинкову? Смеется! «А вы бы, – говорит, – господин Лопухин, не сдали? И разве того не
Столыпину захотелось на себя все перенести:
– Ну а я? Чем саратовский губернатор успел провиниться?
Алексею Дмитриевичу явно не хотелось отвечать, но дружеская обстановка того требовала.
– Тебя, Петро, для профилактики. Превентивный удар. Слышал о таком?
– Слышал… – вздрогнул Столыпин, вспомнив подполковника Приходькина, и поспешил перевести разговор на злобу сегодняшнего дня: – Но в таком случае и вся возня в нынешнем правительстве – сплошная превентивность?..
Он сам не ожидал таких выводов. Полицейские, как и журналисты, видят на лицах совсем не то, что там значится. И это брат Александр невольно подтвердил:
– Как говаривал мой старик Суворин, не стоит читать написанное – лучше прочитать еще не написанное.
Пошло соревнование парадоксов. Иначе как назвать признание самого Столыпина?
– Оставим Саратовщину, оставим мои прошлые грехи. Но нынешние? Видит Бог, я не только всеми силами сопротивлялся, прежде чем мне вздели на плечи погоны полицейского министра, я ведь и неизбежное будущее хотел отринуть. И что же?..
Он замолчал, свою судьбу явно боясь договаривать.
– Видно, уж так: кто ступил на одну половину – ступит и на другую…
Полицейский пес, как он про себя говорил, – Лопухин нюхом чувствовал, куда клонится разговор. Не хотел его поддерживать. Слишком уж серьезно для застольной беседы. Но Александр по журналистской легкомысленности, да и после изрядной «смирновки» носившиеся по Петербургу слухи вывалил на тарелку, как принесенное в закрытом судке жаркое:
– А, брат! Верь в провидение. Чему быть, того не миновать. Журналисты – народ длинноязыкий, но ведь и наблюдательный. Знаешь, чем они меня донимают? У тебя, говорят, в одном кармане министр, а в другом и сам председатель. Какова российская гадалка? И где она сейчас обретается?
Брат Александр не ждал ответа, вопрос был чисто риторический. Но Столыпин вдруг неожиданно для самого себя выпалил:
– В Царском Селе!
Для всякого умного человека не было секретом, что решает все вроде бы царь-государь… но предрешает-то гадалка, а если по имени – так Александра Федоровна, всеблагая немка-прорицательница…
Истинная советчица.IV
А советоваться было о чем. Царское Село превратилось в село пыльное: постоянно пылили коляски, поезда, а теперь автомобили начали появляться. Лихо шла правительственная возня! Всем было ясно, что, запершись со своими геморроями от Думы и от министров, Горемыкин долго свое горе не промыкает. Или сам свалится, или его свалят в грязь. Россия-то не обязана горе мыкать. В Совете Министров правитель нужен. Каждый кучер проносящейся тройки о том кричал. Каждый паровоз заходился гудком. Каждый автомобиль клаксоном вякал. А главным автомобилистом-сплетником стал князь Владимир Орлов – потомок екатерининского Федора Орлова. Известно, Орловы – прирожденные заговорщики.
Прекрасное занятие – дурью маяться, пользуясь новомодным «Мерседесом», слухи по Петербургу развозить. Орлову мало было того, чтоб разводить своих знаменитых рысаков, – нет, променял их на бензиновый чад. Его гремящий «Мерседес» в беге, конечно, уступал рысакам с княжеской конюшни, но ведь диковинка! Орловы вечно не в меру увлекались – то заговорами, то любовницами княжеской, даже царской крови, то лошадей бесконечно скрещивали-перекрещивали, пока не явились лихие рысаки; теперь вот автомобили не давали покоя. Даже стареющий конногвардеец барон Фредерикс увлекся. Вначале вдвоем гоняли, потом и Николай II по-царски подсел на заднее сиденье – как тут не поговорить о том о сем? Автомобиль пылит себе да пылит колесами по дороге, есть время и анекдот рассказать, и посплетничать.
Останавливались, высаживали государя, а назавтра то же самое. Барон Фредерикс уже всерьез спрашивал:
– А что, ваше величество, не заказать ли нам для себя пару-тройку личных автомобилей?
– Тогда, может, и мне краги, кепи и очки на нос вздеть, а, барон?.. – посмеивался государь. – Но ведь автомобиль – не рысак орловский, плеткой его не подгонишь. Опять полчаса в пыли простояли?
Верно, рысака можно плеткой вскачь пустить, а железную махину, как закапризничает, керосином-бензином подпаивай, маслицем подмасливай, ногой по колесам пинай.
Долго ли, коротко ли образовался целый императорский гараж. Два, а потом и три десятка автомобилей. Разумеется, уже с выписанными из Франции шоферами; не все же государю собственным сапогом подгонять расчихавшуюся машину, не все же князю Орлову самолично лезть руками в горячее чрево новомодного коняги.
На что был крепок министр внутренних дел, а и он увлекся. Сам, конечно, за руль не садился, клаксоном баловался. Даже посмеивался:
– Доживи Плеве до сегодняшнего дня, в машине-то, может, и не взорвали бы?
– Да уж, малой бомбой ее не взять, – набивал себе цену Орлов, ради приватных сплетен самолично катая министра.
– Неужели?.. – сомневался министр.
– Французы в том меня уверяют. Да еще… тс-с, военная тайна!.. – Хоть никого не было рядом, но князь-заговорщик оглядывался: родовая привычка. – Уверяют меня: кто-то там во Франции хочет одеть такой автомобиль в броню… что выйдет?..
– Броненосей?..
– Броненосей, вот именно!
Смех смехом, а как не задуматься?..
– При вашей должности, Петр Аркадьевич, так просто необходимо, – загорался новой мыслью князь-шофер. – Я поговорю с французами, что они там медлят?! Не то и плеткой, как моего ленивого рысака, подхлестну!