Столыпин
Шрифт:
Когда в дальнем углу кабинета Столыпин, отброшенный вздыбившимся дубовым столом и тем спасенный от каменного града, поднялся на ноги, он как в страшном сне подумал: «Вот и все. Расплата». На своем излете взрывная волна только запуржила его парадный мундир и горячей известкой приклеила к стене список людей, так и не попавших в этот кабинет… упокоившихся там, в приемной… Да и не было уже кабинета. Вся боковая сторона дома вместе с верхним балконом была вырвана с мясом и выброшена на ступени парадного
«Дети!.. Где дети?!»
Он еще совсем недавно в приоткрытое окно слышал их падающий сверху, как бы с небес, многоликий и беспечный смех. Еще хотел поругать, чтоб не мешали работать. Но не только от духоты не закрывал окно – смех ему не мешал, наоборот, напоминал о радости и сущности жизни…
– Где дети?
Он бежал с этим криком через развалы столов, кресел, книжных шкафов, по живым еще, шевелящимся ошметкам человеческих тел, сквозь гарь и дым, сквозь кровавый ужас бывшей приемной, к лестнице, которая вела на второй этаж…
Там и ступенек почти не было; по их ощепьям карабкалась Маша. Сквозь известковую пыль то же самое кричала Ольга:
– Дети! Дети?..
Она не видела, что трое цеплялись за ее подол, зареванная Олюшка сквозь развалы пыталась пробраться к отцу, Маша уже чудом взобралась на первый пролет лестницы, ее снимал откуда-то взявшийся слуга, а дальше ничего не было – ни стен, ни дверей, настежь распахнутая набережная Невки, мертвый шелест прибрежных лип… Уши напрочь заложило! Только по губам угадал, как судорожно считает жена, обнимая все вокруг себя:
– Раз, два… два, три, четыре… четыре…
Счет обрывался; хоть и не слышал, но видел отец. Их шестеро должно быть! Где же еще двое?!
Счет заканчивался под блуждающими глазами. Он подобно жене махал пальцем, всех пересчитывая:
– …три, четыре… да?..
Где ж остальные?!
Из распахнутого провала стены донесся зов набежавших слуг:
– Здеся!
– Здеся они!..
Наташу и Аркашу нашли под развалами верхнего балкона. К общему ужасу, над ними бились покалеченные лошади.
У Ади кровянились раны на голове и, кажется, была сломана нога. Он кричал:
– Ма-а!.. Ма-а!..
Это все-таки признак жизни. Наташа же не издавала ни звука, хотя тоже была жива. Но когда слуги вытащили ее из-под обломков и на сцепленных руках понесли в уцелевший закраек дачного крыла, подскочившая мать с ужасом увидела ее раздробленные ноги. Но Наташа и тут, когда мать начала ее тормошить, не стонала. Белое от бескровицы лицо, как у сумасшедшей, выражало… страшно было глянуть – полнейшее довольство. Непостижимую благость. Как после причастия на смертном одре…
Закричала она, когда в уцелевшем закрайке дома ее уложили в кровать и до прихода доктора стали омывать кроваво-грязные
Теперь она кричала не переставая.
Рядом на притащенной кушетке уложили и Аркашу.
Отец тоже кричал:
– Да зачем мне все министерские посты, если дети… дети мои!..
Он захлебнулся от собственной вины и от сына к дочке, от дочки к сыну крутил поникшей головой…
Но это был единственный срыв в первые минуты. Видя, что в доме сейчас не найти телефона, он начал давать первые безотлагательные приказания столпившимся слугам:
– Гаврила, беги к соседям, звони профессору… да, да, нашему! И хирурга чтоб прихватили, и еще кого найдут под рукой! И карету… «скорую» карету!..
Остальным указал на пляшущие языки пламени:
– Не видите? Заливайте!
Он хотел послать гонцов и в свое министерство, но опередил полковник Герасимов. Верхом, на полном галопе! Весть каким-то образом долетела туда. Полковник правильно решил: верхом быстрее.
Герасимов только склонил голову на мгновение и решительно выпрямился:
– С вашего разрешения, Петр Аркадьевич, я займусь осмотром прямо по горячим следам!..
Это не было расхожим словом: деревянные обломки еще дымились, даже попыхивали открытым огнем, хотя опомнившиеся слуги усердно заливали их водой из Невки.
Уже оттуда, из дымящегося ада, полковник Герасимов послал беспощадное обещание:
– Честью клянусь… я найду вас, подонки, я самолично покараю вас!
Метавшийся между детьми и полицейскими отец подсказал:
– Эти трое смерть свою уже нашли. Искать надо тех, кто послал их сюда…
– Да-да! – был ответ. – И это сделаем. Всенепременно! – Он глянул на лицо своего начальника: – Вы бы отдохнули, Петр Аркадьевич? Все остальное сделается без вас.
Под это дружеское сочувствие Столыпин вспомнил необходимое; кружившего вслед за ним с полотенцем через плечо камердинера даже подбодрил:
– Правильно, правильно, Севастьян. Приготовь мне, братец, умыться, найди чистый мундир… и прикажи кучеру заложить пару лошадей…
Последнее он уже недовольно прокричал, потому что камердинер не понимал своего хозяина.
– Именно так, как я сказал.
Через два часа… нет, уже через полтора… должно было начаться запланированное заседание правительства.
Узнавший про это Герасимов стал отговаривать. Услышала споры и Ольга. Совсем голову потеряла! Прибежала как фурия! Он никогда ее такой не видел.
Как ты можешь, Петр Аркадьевич, бросать нас в такое время?! Когда твои дети!..
Уговаривать ее было бесполезно. Он лишь кивнул на подскакавших в карете «скорой помощи» врачей:
– Оля, не надо так… Они лучше меня позаботятся о детях.