"Стоящие свыше"+ Отдельные романы. Компиляция. Книги 1-19

Денисова Ольга

Зимич постучал в дверь, боясь неосторожным движением снять ее с петель. Ему не ответили, но он все же вошел.

А он был очень молод, этот колдун… Не старше самого Зимича. При первой встрече ему так не показалось.

– Ты? – Колдун приподнялся на локтях, словно хотел отодвинуться и не мог. – Зачем? Зачем ты здесь?

– Ты что, боишься меня? – Зимич усмехнулся, но вышло это как-то жалостно.

– Ты змей, – то ли с ненавистью, то ли с ужасом прошипел тот. – Зачем ты пришел? Я и сам скоро подохну, зачем?

– Я пока еще не змей. – Зимич подвинул

к себе стул и уселся посреди каморки. Она была столь мала, что со стула можно было дотянуться рукой и до двери, и до окна, и до постели. – Все колдуны, которых я знал, жили долго.

– Я… отравился. Меня отравили. Желтые лучи.

– Ты что, разве не знал, что для колдунов они ядовиты?

– Я не знал, что я колдун. Моя мать – потаскушка, прижила меня неизвестно где и с кем. Сучка… – Лицо его перекосилось, но не презрением, а холодной яростью безумца. – Убил бы… Из-за нее… все из-за нее. Я никогда не попаду в солнечный мир Добра…

Ярость сменилась слезливой гримасой, колдун вытащил руку из-под грязного одеяла и прикрыл глаза ладонью – от виска до виска.

– Ты еще заплачь, – поморщился Зимич. – Ты же колдун, ты что, никогда не бывал в мире духов?

– Нет, – ответил тот, убирая руку. – Этому, говорят, надо учиться.

– Но ты ведь видишь, что я змей? Как ты это видишь?

– Вижу, и все.

– Что ты еще видишь?

– Я вижу, как люди источают любовь… – Он снова сморщился, собираясь заплакать – то ли от восторга, то ли от отчаянья. – Я сам хотел источать любовь, но я не могу, не могу…

Зимич решил, что имеет дело с сумасшедшим. Говорят, от падучей люди рано или поздно впадают в детство.

– Тебя обманули. Нет никакого солнечного мира Добра.

– Если нет мира Добра, то куда течет любовь? – выкрикнул колдун с перекошенным лицом. – Я же вижу ее! Как маленькие, робкие струйки сливаются в ручьи, а ручьи – в широкую реку, реку любви, и это прекрасно, прекрасно!

– Да ты поэт, братец… – Зимич покачал головой. А действительно, если нет мира Добра, то куда течет любовь?

– Только я один не могу… не умею… я могу немного постоять на берегу, и только. Меня породило Зло. – Он упал на подушку.

– Я попробую найти опытного колдуна и расспросить его, что надо делать после отравления желтыми лучами. – Зимич поднялся. – Но, боюсь, чудотворы отравили тебя не только светом солнечного камня. И кто из вас большее зло – это еще вопрос.

Темнело. Февральские сумерки ползли из подвалов и глухих дворов, плыли по дну узких немощеных улиц и выплескивались на площади: так ручейки сливаются в реки, а реки – в озера. Так куда же течет любовь, которую видит этот сумасшедший колдун? Не в солнечный же мир Добра…

В Лесу, даже в феврале, сумерки были не такими, как в городе. Да, тоскливыми, но тоска эта щемила сердце не страхом, а надеждой – на свет и тепло очагов. Если бы не назначенная Государственным обвинителем встреча, Зимич немедленно отправился бы в Лес: искать колдуна поумней, поопытней и поздоровей. А куда идти теперь? В кабак,

напиться до беспамятства? Или вернуться на площадь Совы, в пивную? Нет, невозможно… Слишком много воспоминаний о ней… О ней – это о Дивне Оченке, а не о Бисерке…

На махонькой площади Большой Рыбы из распахнувшихся дверей в лицо неожиданно дохнуло теплом и запахом еды, и Зимич вспомнил, что не только не обедал, но и не завтракал – ушел из «домика» Драго потихоньку, пока его никто не видел. Два чистеньких окошка трактира светились, а над входом горел приветливый фонарь, освещая вывеску «Пескарь и Ерш». Дверь захлопнулась с мелодичным звоном колокольчика, и Зимич подумал, что пообедать (или поужинать) не помешает.

В трактире было всего три стола, один из которых занял только что вошедший посетитель – человек в добротной бобровой шубе, похожий на приезжего, но не из дальних мест, а, скорей, из какого-нибудь захолустного поместья.

Зимич ожидал увидеть опрятную и домовитую хозяйку, но встретил его хозяин – низкорослый и пухлый, веселый и суетливый. Приезжего хозяин знал и только кивнул ему, подмигнув, когда тот усаживался за стол, а перед Зимичем расстелился и расплылся в широкой улыбке:

– Чего кушать будете? У нас только вкуснятина. Хотите – тройная уха со стерлядочкой, хотите – кулебяки свежие и разные, хотите – рябчики жареные, сочные, с хрустящей корочкой, или уточка – пальчики оближете, с квашеной капусткой, жирненькая. А если мало – блинов напеку тут же, хотите – с повидлом, хотите – с мясом, хотите – с курочкой, а можно просто со сметаной. Сметана у меня – пальчики оближете, свежая, не застыла еще, как мед тянется.

Перечисляя блюда, хозяин закатывал глаза и облизывал губы. И Зимич почувствовал зверский голод.

– Давайте уху и утку. И вина…

– К уточке лучше не вино, лучше медок сладкий и горячий. У меня медок отменный – таких приправ у нас на базаре не найти, ни у одной кухарки в Хстове таких нет, потому как мой зять везет их мне из самой Кины. Вот сюда садитесь, к огоньку поближе. – Хозяин широким жестом накинул на стол яркую скатерть (словно из рукава ее вынул), а вслед за ней поставил лампу, отчего за столом сразу стало уютно и удобно.

– Давайте мед… – Зимич улыбнулся и сел. И только тогда увидел, как пристально на него смотрит приезжий из-за соседнего стола.

– Несу-несу, – пропел хозяин своему второму посетителю и исчез в кухне, откуда донеслось: – Все давно готово, вас дожидается.

Приезжий откинулся на спинку тяжелого стула и заметно побледнел, несмотря на то что пришел с мороза. И все так же не отрывал глаз от Зимича. Лицо его – правильное, умное – оставалось каменным, и взгляд ничего не выражал: ни удивления, ни страха, ни интереса. Разве что некоторую настороженность.

– Несу-несу, – пел хозяин, возвращаясь из кухни с подносом в руках. – Вот ушица славная, горячая, пахучая, рыбка беленькая, бульончик – как слеза чистенький, навар прозрачный желтенький, кружочками расходится. Ну красота, а не ушица!