"Стоящие свыше"+ Отдельные романы. Компиляция. Книги 1-19
Шрифт:
– Вы уверены, что ребенка непременно надо бить по спине? Этим вы можете сделать только хуже, – сунулась Зоя.
Ковалев не стал отвечать, что хуже уже не бывает. И на четвертый раз, когда он было отчаялся, помогло: он даже не сразу заметил, что на ногу течет не ледяная вода с одежды мальчика, а чуть теплая, – и через несколько секунд Павлик вдохнул и начал кашлять.
Инна помогла усадить ребенка на песок, Зоя тоже сунулась к мальчику, не забыв заметить Ковалеву:
– Вы бы срам прикрыли…
Он забыл, что выскочил из бани в чем мать родила… Как-то было не до того. Но лучше бы
Признаться, ему в самом деле показалось, что он держит за горло ядовитую змею, однако задушить Зою Романовну было бы слишком пафосно – Ковалев лишь приподнял ее немного за шею, чтобы ноги не касались земли.
– Ты, сука… – Ковалев выдохнул, и злость вдруг ушла.
Он сделал несколько шагов к воде, продолжая держать Зою на весу, – она почему-то не сопротивлялась и не кричала. Должно быть, боялась, что Ковалев сломает ей шею, а сделать это было совсем нетрудно.
Он зашел в воду по грудь и просто разжал руки – течение подхватило щуплое Зоино тело в широком пальто и потащило на глубину. Зоя начала барахтаться, но, видимо, плавала неважно – лишь держалась на воде, однако к берегу приблизиться не могла. Длинные темные волосы, растрепанные Инной, не ушли под воду, а широким полотном расстелились вокруг ее головы.
– Помогите же! – не взмолилась, а приказала Зоя. – Вы же не убийца! Помогите! Она утащит меня на дно!
– Это и есть искупление. Искупание… – хмыкнул Ковалев, не пошевелившись. А потом – скорей, желая пошутить, – крикнул, сложив ладони рупором: – Мама! Я ее принес! Забирай, это тебе!
– Вы с ума сошли! Немедленно дайте руку! – продолжала кричать Зоя. И никакого смирения в ее голосе Ковалев не почувствовал.
– Бог поможет. Он и святый, и крепкий, и имя его святится… А я так – погулять вышел, – расхохотался Ковалев и хотел развернуться к берегу, но тут подумал, что ему вовсе не требуется, чтобы Зоя обращала к нему такие же льстивые слова, какие, смирив гордость, обращает к своему богу. Что ему вовсе не хочется, чтобы она падала перед ним на коленки… Не просто не хочется – он перестанет считать себя человеком, если сейчас Зоя начнет смиренно и униженно молить его о спасении. Во всяком случае, тем человеком, который выше Бога…
И вместо того чтобы вернуться на берег, он сделал несколько шагов на глубину и протянул Зое руку.
Она вцепилась в нее ногтями – сначала одной рукой, а потом и обеими. Утопающие всегда хватаются за спасателей – это рефлекс.
– Я смотрю, в рай вы не торопитесь… – хохотнул Ковалев и потащил ее к берегу.
Подняться на ноги Зоя не смогла, и чтобы не видеть, как она выползает на берег, Ковалеву пришлось взять ее на руки.
В их сторону от моста бежал инструктор Саша и три пацана из старшей группы – должно быть, группа поддержки Селиванова.
Саша сначала скинул с себя теплую куртку и только потом забрал Зою у пошатнувшегося вдруг Ковалева. Инна велела мальчишкам
И тот удивился сначала – считал, что помощь ему не требуется. Но сделал два шага и неловко грохнулся на песок. Будто кончился выданный авансом запас силы и тепла.
Скрипит дверь темного дома, мглистый серый полусвет плавает по комнатам, гасит свечи. Шипит и щелкает пластинка, и «Зима» Вивальди звучит странно и тревожно, словно не из-за стенки, а из другой жизни…
Шепчутся тени по углам – знакомыми как будто голосами, – зовут по имени, вздыхают, всхлипывают. И похож этот дом на странный сон: кажется, что вот-вот проснешься, вдохнешь поглубже, встряхнешь головой, утрешь ледяной пот со лба… Наяву этот дом был совсем другим.
Дверь за спиной закрывается с глухим стуком – навсегда, в нее можно только войти…
– Не бойтесь, это я, – звенит девичий голос, рука сжимает руку – тонкая белая рука.
– Я… сплю?
– Сядьте. Вы не спите.
– Вот как… – Дрожь пробегает по спине, спазм сжимает горло.
Разные бывают люди: кто-то стучит кулаками в неподвижные стены дома, ранит руки о стекла, срывает ногти, царапая двери; кто-то бьется головой об пол, кто-то корчится, кто-то кричит, кто-то плачет… Немногие принимают путь через этот дом как должное, и никто – никто! – из оказавшихся здесь не готов был здесь оказаться.
В полумраке комнат и коридоров есть вторая дверь наружу – выход. Серый полусвет струится из закопченных окон, заливает дом под потолок. Пустой холодный дом.
– Вы принесли себя в жертву, ваша жизнь не принадлежит вам более… – звенит девичий голос, рука сжимает руку – тонкая белая рука. – Слышали, как захлопнулась дверь? Той жизни, что у вас была, больше не будет. Считайте, вы отдали ее в обмен на жизнь Павлика. Реку нельзя переплыть в конце ноября, в шугоход, под мокрым снегом.
– Значит, все же видения…
Вспыхивает огонь в открытом очаге – как по волшебству, – разгоняет серенький полусвет, манит спасительным жаром. Руки трясутся, не слушаются, пальцы крючит. Пустота в груди не дает дышать.
– Когда-нибудь мне придется провести вас через этот дом к выходу. Когда-нибудь – но не сейчас. Ваша жизнь не принадлежит вам, но вы живы.
Тонкие белые руки набрасывают теплую куртку на мокрые плечи, запахивают на груди – будто пеленают младенца.
– Слышите? Возвращайтесь. Пока – возвращайтесь.
Дождь перестал… И, усевшись на песок, Ковалев увидел, что через мост бежит – бежит! – Влада. Вообще-то на таком расстоянии и в темноте он вряд ли мог узнать жену, но отчего-то точно знал, что это именно она. На другом берегу Коля спускал на воду моторку.
Откуда ни возьмись к Ковалеву подбежал Хтон, кинулся лизать руки, а потом и лицо – будто сильно соскучился.
А под мостом человек в мокром ватнике обнимал хрупкую женскую фигурку в светлом халатике. Они оба смотрели в сторону Ковалева, а потом помахали ему руками, развернулись и направились в темноту.