"Стоящие свыше"+ Отдельные романы. Компиляция. Книги 1-19
Шрифт:
Гром прокатился от горизонта до горизонта и перешел в грохот поезда на мосту – стук колес уже не заглушали шум дождя и свист ветра. Против воли вспомнились слова Зои об опасности, исходящей от пса. А ведь Ковалев Хтону доверял не вполне, не оставлял его наедине с Аней… Неужели Зоя была права? Нет, в то, что Хтон может быть демоном смерти, Ковалев не поверил бы ни при каких обстоятельствах, но в том, что он может угрожать ребенку, почти не сомневался. Как он тогда ответил Зое? Где пес и где Павлик?
Вот они. Оба. У самой кромки воды. И Павлик испуганно поднимает руки – самое опасное, что можно сделать при встрече со злой собакой, собаки не любят поднятых рук…
До моста метров двести. Примерно столько
Ширина реки тут не больше двухсот метров, плыть около трех минут. Дежавю, однажды Ковалев уже рассчитывал переплыть реку за три минуты… Ветер, волна, течение… И если бы он успел хорошенько согреться в бане, еще можно было бы надеяться на успех. Но его все еще трясет от холода, он только что едва не утонул, пробыв в воде меньше пяти минут. Надо бежать вокруг, через мост. Лодку Коля поднял на берег и снял с нее мотор, через мост выйдет быстрей… А ведь надо еще одеться, не голым же бежать на ту сторону…
Полезные для здоровья сто шестьдесят граммов водки вдруг шепнули на ухо: «переплыть реку тогда, когда ее невозможно переплыть». Грань безумия – поступок. Только сумасшедший или полный дебил вроде Селиванова поплывет через реку в конце ноября, во время шугохода, под мокрым снегом! Переплыть реку тогда, когда ее невозможно переплыть…
И дело не в глупости – дело в том, что ее вовсе не хочется переплывать! Слишком свежо воспоминание о непослушном от холода теле, о том, как холод выламывает пальцы, как темнеет в глазах. Это верная смерть.
Ковалев думал не больше секунды. И еще секунды две, пока шел к воде. И, наверное, еще секунду, зайдя в воду по щиколотку и оценив в полной мере, как она холодна. Три минуты. У него есть три минуты, чтобы добраться до другого берега, – через пять он начнет тонуть. Для чего тогда нужно было столько лет тратить на тренировки? В самом деле, не для того ведь, чтобы хвастаться перед девушками тем, что он мастер спорта по плаванию…
Прежде чем нырнуть, Ковалев вдруг захотел перекреститься – никогда раньше такого желания у него не возникало. И если Инна права, то после крестного знамения он должен выйти из воды и броситься к мосту. Потому что в этом случае Бог побережет жизнь Ковалева, не очень-то задумываясь о жизни и здоровье Павлика.
Пожалуй, именно поэтому креститься Ковалев не стал, а, еще раз оценив расстояние до противоположного берега, сказал нарочито громко, будто сжигал за собой мосты, будто перечеркивал свою жизнь:
– Чему быть, того не миновать…
И, вдыхая глубоко и спокойно, направился вперед, навстречу реке, которую невозможно переплыть.
Неужели он все-таки чего-то боится? И – надо же! – воды…
Она встретила его холодно. Не обожгла, как обычно, а стиснула в ледяных объятиях. Выжала из груди воздух. И пока Ковалев плыл под водой, он не был уверен, что сможет вдохнуть. Да, от неожиданности и страха такое случается, и это преодолимо. Но неожиданной его встреча с рекой вовсе не была, а потому Ковалев сомневался, что сможет преодолеть дыхательный спазм усилием воли. Без паники! У него есть три минуты. Их должно хватить. Надо просто успокоиться. Перестать трястись от страха!
В бане он все же немного отогрелся, потому что ощутил ломоту от холода почти сразу, она нарастала, и вытерпеть ее было почти невозможно.
Вынырнул. Вдохнул. И уже двинулся вперед хорошим ровным кролем, которому не мешала даже волна, как вдруг почувствовал скользкое прикосновение к ногам, знакомое прикосновение – чудо-юдо рыба-кит! Он должен спать на самом дне самого глубокого омута! Холоднокровная тварь вообще не может шевелиться при такой температуре!
Однако тварь шевелилась, и довольно шустро. Пройдя под ногами Ковалева, сом развернулся и подплыл сзади и снизу, толкнул тупым рылом в солнечное
Он видел, как огромный сом разворачивается в темной воде и тараном идет навстречу, а потому успел увернуться. Мало было ледяной воды, беспощадной к теплому человеческому телу… Мало было ломоты в руках и ногах, от которой мутится в голове. Мало было жесткого обруча, снова давившего на затылок… Не доплыть. Если еще и метаться из стороны в сторону – не доплыть. Не хватит трех минут.
Ковалев не увидел очевидного выхода из положения: вернуться. Так же как когда-то после бани не догадался плавать вдоль берега. Он с сарказмом думал, что все выходит по словам Инны: принес себя в жертву. Пошел и утопился – а то, что он сделал, именно так и называется.
Сом решил повторить предыдущий маневр – снова подплыл снизу и сзади, только на этот раз Ковалев ждал его захода и изо всей силы врезал пяткой в тупое рыбье рыло. Отбил пятку и хорошо толкнулся вперед, но не более, – рыбу удар не задержал.
Было от чего отчаяться, но вместо страха Ковалев вдруг ощутил отчаянную злость. Даже процедил сквозь зубы: «Убью». Решение, пожалуй, было глупым, но другого не нашлось: он прикрыл живот, в который метил сом, в надежде поймать руками рыбьи челюсти, – единственное, что не выскользнет из рук! Ковалев не сомневался: стоит хорошенько ухватиться, и ему достанет сил разорвать рыбью пасть – да что там пасть, он был уверен, что разорвет рыбу пополам до самого хвоста! Как соленую кильку! А если не поймает челюсти, то возьмется за жабры, как обычно и тащат рыбу из воды, – и выломает их к чертовой матери. Наверное, от холода все же помутилось в голове, потому что после этого он собирался спокойно плыть дальше…
Понятно, поймать руками плотно сомкнутые рыбьи челюсти у Ковалева не получилось – руки скользнули по огромному рылу размером в обхват, а до жабр дотянуться не успели – наткнулись на усы. За них-то Ковалев и ухватился изо всей силы, дернул со злостью, будто поводья, – чудо-юдо рыба-кит была прямо под ним, оставалось только сжать ее бока ногами.
Сом метнулся вперед быстрей, чем моторная лодка. Перекатил спину над водой и пошел в глубину, увлекая Ковалева на дно, но стоило потянуть усы кверху, и сом изменил направление, рванулся из глубины на поверхность – Ковалев снова оказался над водой, дернул за правый ус, разворачивая рыбу поперек течения, к противоположному берегу, который стал гораздо ближе… Снова ушел под воду.
Позади, с берега, раздался оглушительный свист – Ковалев не мог посмотреть назад, но почему-то точно знал: там, на берегу, стоит человек в мокром ватнике и, свистнув в четыре пальца, радостно смеется и хлопает себя по коленкам.
Должно быть, это были видения от нехватки кислорода. На грани потери сознания от холода. Говорят, некоторые парочки душат друг друга в постели, чтобы поймать кайф и испытать ни с чем не сравнимое возбуждение, – и Ковалев отдавал себе отчет в своем ни с чем не сравнимом возбуждении, вмиг сменившем отчаяние: никогда он не бывал столь счастливым, никогда не испытывал такого восторга, не упивался так собственной небывалой силой и властью над кем-то – над чем-то! Он отдавал себе отчет в том, что это лишь счастливое видение, что-то вроде сна. Люди не плавают верхом на рыбах, такого не бывает. Но… какая разница, как он переплывет реку и о чем будет грезить по дороге? Главное – добраться до другого берега, а остальное неважно.