Страх
Шрифт:
– У вас взрывчатки никакой на борту нет?
– спросил Тулаев.
– Какой взрывчатки?
– удивился механик.
После заданного вопроса Тулаев в его глазах начинал терять командирский вес.
– Люк же бронированный, - с раздражением пояснил он.
– Сорок миллиметров толщиной. Он выдерживает давление десять килограмм на квадратный сантиметр. Мы если даже этот отсек затопим, его не вырвет.
– Значит, тупик, - про себя произнес Тулаев.
– Слушай, мех, а это...
– влез
– Под
ГКП - гиропост. Они там это... одного нашего посадили... Ну, электрика штурманского. Из молоденьких матросов. Я только сейчас вспомнил. Я думал, он с нами. А сейчас припоминаю, что его точно в кают-компании не было...
– Ты не ошибаешься?
– оживился механик.
– Ну да! Больше мне делать нечего, как трепаться! Тебе как раз
руку перебинтовывали, когда они одного новенького по челюсти
врезали и, кажись, впихнули в гиропост. У них, видно, с
штурманскими электриками - труба. А без гирокомпаса, сам
понимаешь, никуда они не денутся. Не видел я того матроса в кают-компании. Не видел, а если бы...
Механик не стал дослушивать словоохотливого Вову-ракетчика и бросился к пакетнику связи "Лиственницы". Вырвал из металлического держателя коричневый рожок, притопил на пульте кнопку гиропоста и вкрадчиво подышал на соты микрофона:
– Ракетный отсек, гиропост. Сынок, выйди на связь. С тобой разговаривает механик лодки. Ты меня помнишь, сынок? Я с бородой. К тебе мама две недели назад приезжала, и я ее на своей машине в гостиницу отвозил. Помнишь?
– Х-хде вы?
– испуганным шепотом прохрипели соты динамика.
– Рядом. В ракетном отсеке. Ты один на посту?
– Од-дин.
– Сынок, ты должен спасти лодку. Ты знаешь, как пройти к люку между центральным отсеком и ракетным?
– явную глупость спросил механик.
Конечно, любой матрос, тем более сдавший на право самостоятельного несения вахты, знал это. Но в вопросе скрывалась просьба, а не интерес, и матросик сразу понял ее.
– Я попробую. Я только старпома боюсь. Он там, возле люка.
– А ты не спеши. Ты погоди. Пусть он уйдет из отсека. Он уходил уже когда-нибудь?
– Еще ни разу.
– Сынок, мы будем все время рядом с люком. Все время. Понимаешь? Мы будем ждать.
Гиропост не ответил. Либо матрос понял все и без лишних слов, либо испугался, что его разговор засекут сверху, из ГКП. Он только выдохнул долгим вязким стоном в динамик и отключил связь.
И тут же по лодке точком прошел гул, будто лодка тоже вздохнула вслед за матросиком, и Тулаев испуганно посмотрел на Вову-ракетчика. Тот был еще более испуганным. А может, в его лице, как в зеркале, отразился испуг Тулаева? Но он действительно ничего не понимал в звуках лодки в отличие от своего соседа.
–
– Св-волочи!.. Они все-таки сделали пуск... Но как они смогли это сделать?! Как?!
19
Межинский замедленно, будто в рапидной съемке, положил телефонную трубку и посмотрел сквозь Четверика. В накатившей тишине стало слышно, как тикают в углу кабинета огромные, в форме деревянной башни, часы, оставшиеся еще со времен, когда здесь заседал и думал о судьбах необъятной страны какой-то чин Центрального Комитета Коммунистической партии.
Таким обалдевшим Четверик еще ни разу не видел начальника.
Межинский от новости, кажется, не только ослеп, но и оглох.
– М-да... Сан-Барбуза, - произнес себе под нос Четверик.
– Хорошенькое названьице! Как два арбуза...
Даже эти глупые звуки не встряхнули начальника. Межинский упрямо изображал из себя монумент. С такой сединой и с такими упрямо сжатыми губами мог быть если не римский император, то сенатор - точно. Но ни один скульптор в мире не знал, что именно в эту минуту существует такой способный натурщик, и тяжкий труд Межинского пропадал даром.
– Можно, я ваши закурю?
– одновременно с вопросом перегнулся через стол и вырвал сигарету из бело-синей пачки Четверик.
У начальника сейчас несложно было вытянуть бумажник. Ни один мускул на его лице не дрогнул бы.
Хрустнуло кожаное кресло. Прикуривавший Четверик не заметил момент оживления. Когда он положил зажигалку начальника рядом с его пачкой, в глаза Межинского вернулась жизнь. Во всяком случае, они были грустными. У памятников не бывает настолько грустных глаз.
– Они все-таки сделали ракетный пуск...
Горящая сигарета выпала изо рта Четверика.
– Как?! По Москве?!
– вскрикнул он.
– Нет, по Камчатке.
– А-а!
– вскинулся Четверик.
Сзади него с артиллерийским залпом грохнулся стул. Хлипкая спинка, отлетев, ударила по часам, и они испуганно стали отбивать семнадцать ноль-ноль московского времени.
– Ну надо же! Прожег новые брюки!
– чуть не плача, смотрел на ровный черный ободочек на левой штанине Четверик.
Из дырочки торчал пучочек смоляных волос. Они раскачивались, будто смеялись над незадачливым хозяином.
– Сядь!
– заставил его оторвать взгляд от брюк Межинский.
Четверик поднял стул без спинки, но сел на другой. И только сейчас заметил, что в кабинете все стало иным. Мрачные фиолетовые тени лежали в углах кабинета, а лицо начальника из бледного перекрасилось в серо-землистое. Глаза сами собой вскинулись к верху окна. Вместо солнца, еще недавно стоявшего в нем яркой желтой лампой, там висел черно-сизый комок тучи.