Страх
Шрифт:
Пуля, прилетевшая со стороны, откуда раздался крик, раздробила челюсть посыльного. Испуг и боль заставили его сесть. Боль была острее испуга, и он зажал ее ладонью. Пальцы тут же стали мокрыми и липкими. Посыльный хотел выплюнуть изо рта забившие его твердые куски соли, но челюсть не подчинилась ему.
– Ле-е-ечь!
– еще сильнее ударил по ушам все тот же пробулькивающий голос, хотя все, кто еще недавно сидел на своих штатных местах - штурман, механик, вахтенный офицер, гидроакустик, Связист - уже лежали на истертом зеленом линолеуме и боялись даже поднять голову.
Спрятавшийся за угол пульта посыльный
"Неужели попал?" - с удивлением подумал Тулаев, все еще пытающийся вытащить себя из-под тяжелеющего и тяжелеющего Вовы-ракетчика. Когда посыльный стал медленно убивать боцмана, он не знал, в кого идет стрельба. Исчезнувший из отсека пробулькивающий голос рождал страшные подозрения, но боцман мог и спрятаться. Мог, но ослепивший его человек в кого-то же стрелял, и это не мог быть враг Тулаева. Свободными пальцами он ощупал стальную перегородку перед собой, нашел в темноте ее край, выбросил за этот край руку с пистолетом и трижды выстрелил туда, откуда шел страшный звук. Убрал пистолет под себя, вслушался в терпкую, пропахшую пороховой гарью тишину и налег на грудь от вскрика:
– Они, мля, взорвали люк!
Голос Дрожжина он узнал бы и без матерной добавки.
– Где этот люк, твою мать?!
– закричал уже кто-то чужой, но тоже знающий толк в мате.
То, что он рвался к люку, могло означать только одно: у него в руках оружие. Скорее всего, это был один из террористов-охранников.
– Не стреляй, мля, в сторону бортов!
– подтверждая мысли Тулаева, ну уж вовсе потерянным голосом закричал Дрожжин.
Раньше такими голосами бабы по деревням оплакивали умерших.
– Бей вдоль лодки! Бей! Бей!
– Заткнись, твою мать!
– заорал все тот же человек.
– Свяжись с Бородой, твою мать! Нужна атака с тыла, твою мать! А-а... ма-ать! взвизгнул он под тугой хлопок выстрела.
Били явно от люка. Но в том черном, что стояло перед глазами Тулаева, не существовало ни люка, ни пультов, ни людей. Он уже и отсек представлял себе ночной комнатой, в которой все время боишься обо что-то удариться. Пока Дрожжин и террорист орали, он успел нащупать шею Вовы-ракетчика. Артерия на ней скорбно молчала. Шея уже стала холоднее переборки, которую он недавно трогал. И Тулаеву подкатила к горлу горечь. Он так и не успел поблагодарить Вову-ракетчика, закрывшего его своей грудью. И ощущение того, что он уже никогда не сможет этого сделать, напомнило о пистолете. Он высвободил "Ческу збройовку" из-под себя, с радостью уловил, что выстрелы от люка в сторону террориста идут с небольшими паузами, и неожиданно услышал подсказку:
–
– испуганно спросил Дрожжин.
– Убит, твою мать! Ты что, трупов никогда не видел, твою мать?! Оттащи его в угол, твою мать! Да оттащи ты его, сучара! Он мне обзор закрывает, твою мать!
Новый стрелок оказывался там, где и предыдущий. Значит, Тулаева он не видел. Но не видел его и Тулаев. Он мог только слышать. Кто-то еще лежал метрах в трех-четырех справа от него и по-детски всхлипывал. Хотелось крикнуть на него, но это было бы слишком хорошим подарком для террориста. А он не Дед Мороз, чтобы делать подарки.
– Н-на!.. Н-на!..
– сопровождая каждую пулю, вскрикивал бандит.
– Бз-зыу-у!.. Бз-зыу-у!
– метались по отсеку рикошетирующие пули подводников.
Где-то затрещала замкнувшая проводка. В душном воздухе отсека запахло жженой резиной. Невидимый человек, превратившийся в ребенка, все всхлипывал и всхлипывал. А еще дальше, в направлении, откуда стрелял террорист, кто-то все бубнил и бубнил под нос: "Щас, щас... Еще немного осталось... Щас, щас".
– Что ты, мля, делаешь?
– вскрикнул Дрожжин.
– Не лезь!
Это не был голос террориста. Кажется, у человека, произнесшего
"Не лезь!" стучали друг по дружке зубы. Он уже громче, как будто после обращения к нему Дрожжина он получил право говорить громче, в истерике запричитал ту же фразу:
– Щас, щас... Еще немного осталось... Щас, щас...
– Прекрати, мля!
– истошно заорал Дрожжин.
– Н-на!.. Н-на!..
– не замечал их схватки террорист.
– Прекрати, мы не должны запускать ракеты! Они - боевые!
– Щас, щас... Не-ет, я шарахну!.. Я шарахну всеми ракетами сразу! Убери руки! Убери! Ах ты, св-волочь!
– Не дам!
– хрипел Дрожжин.
– Не толкай меня в спину!
– взвизгнул террорист и захлебнулся в крике.
– У-у!
– взвыл он со звуком, который получается, когда полощут горло лекарствами.
Тулаев радостно вспомнил, что после хлопка выстрела, раздавшегося от люка, не было привычного "Дз-зыу-у". Пуля застряла в теле террориста. Ей не досталась доля ее сестер, вызванивавших в рикошетах по тесному отсеку. Тулаев отжался на руках, толкнул себя на полметра вперед, упал на правый бок и без остановки стал вбивать в черноту пулю за пулей.
Он не видел, как уже и без того смертельно раненый в шею черноволосый террорист дернулся от тулаевских попаданий и осел на посыльного, не видел, как по-рабски упал на пробитые колени Дрожжин, а вырвавшийся из его тисков Связист бросился к вынутому из пульта блоку, но зато Тулаев расслышал в навалившейся на отсек тишине возобновившийся речитатив: "Щас, щас".
Тулаев не знал и не мог знать, что Связисту осталось припаять один контакт, что он уже поднял с палубы выбитый Дрожжиным паяльник, и жидкое олово со змеиным шипением соединило два тоненьких медных проводка в красной оплетке. Ему осталось лишь обойти скорчившегося Дрожжина, перешагнуть через холм из двух убитых людей в комбинезонах и провернуть ключи, так и оставшиеся в пульте после старта практической ракеты. И он обошел воющего Дрожжина, совсем не ощутив его живым человеком, обошел как ящик, как пульт, как мертвый предмет. В эти секунды Связист уже был владыкой Земли. Только он мог считать себя живым. Остальных уже не существовало.