Страх
Шрифт:
Его маленькая округлая головка была по-прежнему прижата к стойке дверцы. Он словно бы прислушивался к их разговору.
– По...посмотри ег-го до...документы, - попросил Четверик.
Кислота опять забурлила и вот-вот должна была залить глаза, ослепить их забытьем.
– Документы вообще-то твои надо забрать. Ты же нарушитель, - холодно напомнил милиционер.
– Н-на, - подал вперед правое плечо Четверик.
– В ка...кармане руб-башки...
Милиционер виновато посмотрел на карман, отвернулся и пошел к "жигулям" цвета мокрого асфальта. И уже
– Ты зря на него наговаривал! Обычный паспорт! Вот - Зак Валерий Савельевич.
29
Флотский госпиталь в Североморске пах как-то не по-госпитальному. Странный цветочный аромат струился то ли от стен, то ли от волос медсестер, наклонявшихся к Тулаеву, чтобы закапать ему глаза. А может, его несло через распахнутые окна от тундры, ошалевшей от неслыханного тепла.
На глазах лежала плотная повязка, и оттого чернота в них казалась временной, только до того момента, как повязку снимут с глаз. А когда ее действительно снимали перед закапываниями, он упрямо не спрашивал, в полутьме ему это делают или нет. Если бы выяснилось, что при обычном дневном свете, он бы не знал, какую надежду придумать для себя еще.
– К вам гости, - канареечным голоском пропела дежурная медсестра.
Он впервые слышал ее. Предыдущие медсестры, судя по голосам, выглядели сошедшими с пьедестала у ВДНХ могучими колхозницами. Новенькую он представил себе девочкой с бантиками.
– Здрасьти, - ткнулись ему чьи-то горячие жесткие пальцы в ладонь.
– Здра...
– Это вот мы, - не дал ему договорить гость.
– Я - механик... ну, с нашей лодки. А это, значит, политработник наш, замповосп, - в ладонь ткнулась уже другая рука, более вялая и совсем не мозолистая.
– А это вахтенный офицер...
– Который с наушниками?
– вспомнил Тулаев.
– Ну, на
рубке, когда в море выходили, стоял?
– Так точно!
– обрадовался именно этому воспоминанию вахтенный офицер.
– Значит, это ты их первым увидел?
Собеседник замолчал. Иногда очень хочется, чтобы плохое из прошлого умерло, исчезло навеки, но оно упрямо живет и живет.
– Мы вот вам от экипажа передачу, значит, принесли.
– Механик взялся за руку Тулаева и подвинул его пальцы к картонному ящику, дал ощупать шероховатый бок.
– Тут все наше, лодочное: соки в банках, галеты, консервы приличные, ну, типа лосося или там сосисок в желе... Короче, не та ерунда, что в госпитале дают. И это...
– уже шепотом заговорщически прохрипел он: "Шило" там есть. Поллитра. Попросите мужиков местных, чтобы налили. Токо он того...
– "Шило" - это спирт?
– догадываясь, спросил Тулаев.
– Конечно! Девяносто шесть градусиков!
– А почему - "шило"?
– А насквозь прокалывает, когда выпьешь. Будто шило...
Время ловит нас на слова. Услышал - и как крючком вырвало из памяти кусок жизни, связанный с этим словом. Вот и о шиле Тулаев впервые услышал в поездном купе, под кастаньетный перестук колес, услышал от пьяного Вовочки-ракетчика. Воспоминание было горьким, а стало
– Скажите, а как фамилия ракетчика, ну, того, - не смог назвать его Вовочкой Тулаев.
– Обычная фамилия - Петров, - первым ответил замповосп.
– А так мы его все Володькой звали...
– Петро-ов, - задумчиво протянул Тулаев.
Иногда, чтобы у человека появилась фамилия, он должен умереть.
– Хор-роший офицер был, - сказал, как топором рубанул, механик. Командиром лодки точно бы стал. Сейчас все с севера бегут. Он бы не убежал...
– А что эти... бандиты?
– Только сегодня утром сложили оружие, - ответил за всех механик. Двое суток их уговаривали. Но уже без нас. Там специальные люди приехали из Москвы. Антитеррор. Мать Бороды привезли, сестру одного из бандитов. В общем, обрабатывали их круто. Не выдержали они такого.
И у механика, и у замповоспа были окладистые крестьянские бородки, оба имели примерно одинаковый рост, и в представлении Тулаева они соединились в одно лицо. Он помнил, что видел у кого-то из них забинтованную кисть, и с этой кистью даже было связано что-то героическое, но у кого была эта кисть, он совершенно забыл.
– Вам Балыкин привет передал, - негромко произнес этот сплавившийся воедино человек, хотя говорил, вроде бы, замповосп. Приветы и поздравления - это его дело, а не механика.
– А также передал пожелания скорейшего выздоровления. И еще вот это...
В ладонь Тулаева легло что-то твердое, металлическое. Он покатал его пальцами, но так и не понял, единая это вещь или их две.
– Командир от своего имени наградил вас чисто флотской наградой, торжественным голосом объявил замповосп.
– Вот это, - заставил он тулаевский палец ощупать что-то небольшое, похожее на медальон, - знак "За дальний поход".
А вот это - подводницкая заколка на галстук...
– Длинная такая?
– провел по ней подушечкой указательного пальца Тулаев.
– Да. С изображением нашей лодки...
"Как у Дрожжина", - чуть не сказал Тулаев и вдруг понял,
что это подарок, собственно, не ему, а Межинскому. Для генерала заколка с профилем атомохода - раритет, для
Тулаева - напоминание о горьком промахе.
– Вам звонок из Москвы, - прощебетал женский голосочек.
– Давайте я проведу вас к аппарату.
– Ну, мы тогда это... пойдем, - загрохотали стульями подводники.
– А то в Тюленью губу автобусы плохо ходят.
– А мы пешком, - радостно сообщил молчавший почти весь разговор вахтенный офицер.
Тулаев воспринимал его только в мутоновой шапке и с наушниками, нацепленными на нее. Ему и сейчас казалось, что вахтенный офицер стоит в палате с шапкой и наушниками на голове.
– Передавайте привет от меня Балыкину и всему экипажу,
по очереди пожимая руки, попросил Тулаев.
– Вас же Москва ждет!
– пропищала громче обычного сестричка-канареечка.
– Знаете, сколько каждая минута по междугородке стоит?!
– Ему ничего не стоит, - ответил он, но за маленькой диктаторшей все же пошел.