Страх
Шрифт:
– Ты завидуешь ему, - со злостью сказала она.
– С каких это пор полоумные стали вызывать зависть?
– Ты завидуешь его уму. И завидуешь силе Миуса...
– Что ты дрожишь за этого Миуса?!
– не сдержал он так
долго копившееся раздражение.
– Да никто не будет расстреливать Миуса. Ему все равно заменят вышку на пожизненное заключение. У зеков это называется смерть в рассрочку. Запомнила? Сейчас уже никого не расстреливают! Сейчас - гуманизм!
– Ты правда любил меня?
– в
– Ты будешь выходить из отсека?
Он ощущал себя изможденным от этого разговора. Каждое слово весило по пуду. Он переворочал их столько, что болел не только язык, а и все тело.
– Нет.
Тулаев швырнул телефонную трубку во тьму. К концу разговора она стала весить уже не два килограмма, а все двадцать. Темнота беззвучно поглотила трубку. Он не видел, что она мягко раскачивается вдоль стола на толстом проводе, и потому подумал, что чернота всосала в себя сгусток, который он держал в руке, и растворила, сделала неосязаемым.
Вскочив, Тулаев бросился в том направлении, в котором, как ему послышалось, уходил замповосп, ударился лбом о что-то стальное, твердое, но даже не вскрикнул. Он вскинул подбородок так, как вскидывают его все слепые, и, выставив перед собой руки, стал ощупывать попадающиеся на пути умывальник, шторы, кровать, пока не вздрогнул от голоса.
– Вы что?! Надо было меня позвать! Я в центральном посту был!
– Ты кто?
– не узнал его Тулаев.
– Я - замполит, - по-старому обозвал себя замповосп.
– Не узнал твой голос. Богатым будешь. Я хочу... я...
– Мы только что всплыли! Уже верхний рубочный люк отдраили!
– Я хочу... наверх, - неожиданно для себя сказал Тулаев.
До этого он хотел лишь одного: убежать от голоса Ларисы, все еще стоявшего в ушах. Ограждение рубки, наверное, было самой дальней точкой, к которой он мог от нее скрыться.
– Давай я помогу, - подставил свое плечо замповосп.
Изо рта у него все так же пахло ментолом. Но теперь он казался уже ароматом мяты, и Тулаев вспомнил, что он любил в детстве мятные карамели.
Замповосп помог ему подняться на мостик. Стылый ветер сразу ожег лицо, но он не отвернулся от него. Пахло свежим снегом и табачным дымом. Потом они смешались в странный коктейль, в котором дым победил, и Тулаев понял, что он не один на мостике.
– Здравствуйте, - поприветствовал он темноту.
– А-а, добрый день, - ответила она осипшим голосом Балыкина.
– Здесь холодно. Простудитесь.
– Ничего. Зато свежий воздух, - с наслаждением вдохнул он табачный дым.
– Надо погружаться бы, - озабоченно сказал Балыкин.
– Льды близко.
По стуку ботинок по скобам вертикального трапа Тулаев узнал вахтенного офицера. Остальные, судя по из шагам по ограждению рубки, все так же упрямо носили кожаные тапочки.
– Товарищ командир,
– Каких заложников?
– хрипло спросил Балыкин.
– Ну, наших, которые в реакторном отсеке.
– Какие же они заложники? Они сами пошли с террористами. Добровольно. Так и объясни этому... как его?
– Бороде, - вставил Тулаев.
– Точно - Бороде.
– Они нам не могут какую-нибудь гадость сделать?
– поинтересовался у всех сразу Тулаев.
– Могут, - голосом Балыкина ответила тьма.
– Но от этого они же сами и погибнут. Я не думаю, что они все - самоубийцы.
– Чайки?
– вскинув подбородок, спросил Тулаев.
Этот беспокойный птичий крик он уже слышал в Тюленьей губе.
Из всех воспоминаний жизни теперь ему могли пригодиться только звуки.
– Да, чайки, - ответил замповосп.
– Откуда они только берутся? До берега - сотни миль, а всплывешь - они сразу весь нос усеют. Сядут и орут. А вспугнешь - вся лодка от помета белая. Как айсберг.
Тулаев улыбнулся небу. Ему очень хотелось увидеть солнце. Он решил, что оно должно выглядеть по-другому после того, что произошло. Но ему не нужны были чужие глаза, чтобы проверить это. И он спросил вроде бы не о солнце:
– Сейчас день?
– Сейчас круглые сутки день, - напомнил замповосп.
Значит, солнце осталось тем же, удивленно подумал Тулаев. И люди остались теми же. Замповосп - маленьким, кругленьким, как новогодняя игрушка, крепышом. Балыкин - огромным, по-богатырски краснолицым. Механик бородатым, боцман...
– А что боцман?
– тихо спросил он.
– Умер, - неохотно ответил замповосп.
– Дрожжин выжил.
Об этом Тулаев как раз и не хотел спрашивать.
– Самолет!
– криком оглушил его на левое ухо вахтенный офицер.
– Вон там, со стороны кормовых курсовых углов!
– Нас назад на буксире потащат, - в это же самое ухо вкрадчиво сообщил замповосп, и Тулаев еле расслышал его мышиный голос.
– От стрельбы все пульты взребезги разнесло. Лодкой управлять невозможно.
Кивком головы Тулаев согласился с услышанным. Как будто от того, что он бы не согласился, что-то могло измениться.
– Та-ащ ка-адир!
– прокричал кто-то снизу, из поста.
Девка сдалась!
Если бы можно было, Тулаев спрыгнул бы с лодки на льдину. На льдине было бы теплее, чем сейчас. Но солнце он бы не увидел и оттуда. Да и льдин он не видел тоже. Может, их и не было рядом.
28
Скорее всего, Зверь ночью спал. Во всяком случае, его дыхание, сотворившее за день из воздуха над столицей едкий смог, затихало. Из далеких, непонятно как уцелевших в Подмосковье лесов, долетал свежий, пропахший хвоей, ветерок и котенком тыкался в плотную грудь смога.