Страх
Шрифт:
изверг! Ты ж мене чуть не убил!.. Я тебе што говорила?.. Говорила, не лезь?.. А?.. Я ж говорила, они через час уйдут, а ты драку затеиваешь... Вот завсегда ты так...
– Прости, мать, - бережно коснулся он ее черной фуфайки кончиками пальцев.
– Я ж не знал, что гада одного встречу...
– Ты бы помолчал, паркетчик!
– теперь уже назло обозвал
его так Тулаев.
– Да я тебя!
Двое подводников еле поймали Вову-ракетчика за руки и гирями повисли на них, но он упорно шел и шел вперед, напоминая коренного скакуна в
– Да я!.. Я-а!..
Тулаев не стал ждать, когда тройка доедет до него, и ушел к шкафчикам. Отвернувшись от всех, он сбросил полотенце и стал одеваться во флотскую форму. Здесь, в бане, она ощущалась еще более картонной и жесткой, чем в гостиничном номере. Ее совсем не хотелось одевать.
– Сядь ты!
– скомандовали мужики, гирями висевшие на Вове-ракетчике, и, видимо, превратившись уже в стокилограммовые штанги, все-таки вдавили своего опекуна в стул, на котором совсем недавно сидел Тулаев.
– Ладно, мужики, - подал испуганный голос Миша.
– Раз пошла такая песня, то давайте откроем совместное предприятие.
– Даф-фай, - предложил блестящему от водочного компресса кафелю начальник дофа.
Он все еще стоял на четвереньках и держал стакан, а бородатый мужик пытался выжать воздух из свитого в жгут полотенца.
– Хорошие люди посидят-посидят да и выпьют, - предположил Миша.
Кому не хочется быть хорошим человеком? Остальные подводники, последовав примеру Вовы-ракетчика, с грохотом заняли стулья, начальник дофа с трудом приподнял с пола свой живот и все-таки занял прежнее место. Рядом с ним примостился бородач с полотенцем.
– С политработниками пить не буду!
– объявил Вова-ракетчик и попытался встать.
– Не-е... Они нормальные ребята, - сделал свой вывод бородач и положил полотенце на колени.
– Ну и жара тут! Как во втором контуре реактора!
– Чего ты гонишь?!
– огрызнулся Вова-ракетчик.
– Ты если б во втором контуре побывал, тебя б уже давно в грунт закопали!
– Не возникай!
– бородач сбросил реглан и стал
расстегивать кремовую офицерскую рубашку.
– Я, как механик, мысленно во всех контурах уже побывал...
– А с политработниками я все равно пить не буду. Они меня с лейтенантов в политотдел закладывали за всякую фигню! Я б уже старпомом был, если б не это отродье...
– Точно бы старпомом стал!
– пьяным голосом выкрикнул начальник дофа, и его женские безволосые груди качнулись в такт словам.
– У тебя лоб-бешник здоровый. Если со "ствола" по нему шарахнуть, то мозги по всей бане разлетятся!
Тулаев, как раз в этот момент застегивавший на крючок галстук на деревянном воротничке рубашки, обернулся и посмотрел на лоб Вовы-ракетчика. Он был действительно высоким и, в общем-то, крупным, но высота и размеры лба не всегда соответствуют уму. В жизни Тулаева встречались дураки и с высокими лбами.
– Ты... мне?.. Мозги?..
Похоже, изречение начальника дофа, который, тут же о
– Я-а... Ты-ы... Мне-е...
Тулаев уже дошел до двери, когда его остановил голос Миши:
– Старичо-ок, останься! Еще не вечер!
Короткой отмашкой Тулаев выразил все сразу: и свое несогласие остаться, и безразличие к возможно начинающемуся новому скандалу, и плохое отношение к бане, которая все равно оказалась хуже привычной ванной, и обиду на самого себя. Работая в базе, он должен был остаться незаметным, а теперь уже не меньше восьми человек - если еще считать и банщицу - знали его в лицо.
Протухшая колбаса, закончив сражение в желудке, все-таки победила окончательно. Под сердцем сдавило, по вискам сыпануло холодной изморозью пота, и Тулаев, выбежав за порог бани, склонился над клумбой, плотно укрытой ягелем? Рвота била как бы даже не из желудка, а изнутри души. Зеленые травинки ягеля сразу исчезли, глаза залило слезами, и он сразу не понял, что его кто-то спрашивает.
– Вам плохо?
– с такой заботливостью раздался сбоку женский голос, что рвота сразу оборвалась.
В Москве все бы обходили за километр скорчившегося, как Тулаев, человека. В Москве каждый рвавший на улице иначе чем алкаш не воспринимался, а значит, жалости к себе не требовал. А здесь его спрашивали таким тоном, каким любящая дочь интересуется здоровьем у постели больного отца.
– Что-о?..
– стерев платком пену с губ, распрямился Тулаев.
– А-а, это вы!
Рядом с ним стояла Маша, продавщица из военторговского магазина. Ее глаза стали глубокими-глубокими. В них плескалось столько жалости, что Тулаев покраснел от стыда.
– Отравился... Вот, - еле выдавил он.
– Чего тут у вас?
– спросили теперь уже в спину.
Тулаев обернулся и, увидев женщину-банщицу, только теперь заметил, что под платком на ее голове огненным ореолом светятся рыжие волосы, а на лице нет живого места от веснушек. Он завороженно перевел взгляд на Машу, потом опять на банщицу. Возникло ощущение, что он попеременно смотрел на одно и то же лицо, только его то сплющивали, делая округлым и щекатым, то вытягивали.
– Может, в медчасть вас проводить?
– предложила Маша.
– У нас хорошая медчасть...
– Нет-нет, спасибо, - отвернувшись, сплюнул Тулаев и отер платком губы.
Желудок, избавившись от колбасы, замер в ожидании, какую еще гадость в него проглотят. Но Тулаеву сейчас хотелось только пить. Наверное, полведра воды его бы спасли. Но ни ведра, ни воды рядом не было, и он спросил у банщицы совсем о другом:
– Вы, извините, не знаете... кто эти моряки?.. Ну, откуда?..
– Эти-то?
– с иронией, как о глупых детях, переспросила банщица.
– Да из нашего экипажа. Дурачатся, а завтра - выход на стрельбы.