Страницы минувшего будущего
Шрифт:
Разве это имело хоть какой-то смысл? Разве хоть что-то меняло?
Тебе, Волкова, в самом деле стало часто казаться.
Мгновение – и Агата, отвернувшись, пошла прочь, глядя в пустоту. Она ничего не видела – ни стен, ни пола, ни дверей.
И уж тем более не могла видеть, как опустил голову стоявший у стены Денис Кравцов.
Глава 7
Двадцать третьему октября тысяча девятьсот девяносто второго года оказалось суждено
В этот день она умерла.
Обратный отсчёт начался с поступка, который по всем существовавшим законам логики и проявлениям разума являлся неописуемой глупостью. Но как же часто именно глупости и нежелание трезво оценивать складывавшиеся ситуации приводили к непоправимым катастрофам! И как часто люди, сами того не ведая, переступали точку невозврата, опоминаясь слишком поздно и понимая, что течение жизни стало слишком сильным, а момент, когда хоть что-то поддавалось контролю, безвозвратно упущен.
Если бы только люди умели видеть будущее. Скольких ошибок получилось бы избежать, сколько боли прошло стороной…
Однако впереди было ещё девятнадцать дней.
Агата стояла на пороге пропасти, ослеплённая собственными мечтами, и не понимала, как сильно порой следовало их бояться.
… – Быстро за мной.
Кравцов заглянул в кабинет, прервав процесс склеивания плёнки, бросил скупые три слова и саданул дверью так, что впору бы на стуле подпрыгнуть от испуга. Вздрогнув, Агата глянула на сидевшего рядом Вовку, и тот плечами пожал.
– Вряд ли это мне. Иди, я доделаю.
Пришлось вылезти из-за стола поспешно и выскочить в коридор. Игнорирование, конечно, вещь хорошая, но и палку перегибать совсем не хотелось, чтобы не обострять лишний раз и без того струной натянутые взаимоотношения. А сегодня явно что-то случилось, потому как неизменно холодные нотки ставшего привычным голоса прозвучали слишком уж колко и озлобленно. И, хотя сходу никаких оплошностей за собой не вспоминалось, под ложечкой всё равно засосало неприятно. В сотый, наверное, раз за день подтянув сползший рукав свитера, Агата прибавила ходу, видя знакомую спину в самом конце коридора.
Сейчас, всего пара минут, и всё встанет на свои места, и очередная непонятная ситуация разрешится.
По крайней мере, в это хотелось верить.
Не сбавляя скорости, в рекордное, наверное, для себя время подскочила к Кравцову, и тот вдруг схватил за плечо так резко и крепко, что судорожный вздох вырвался сам собой. Пальцы тисками впились в руку, а уже собиравшаяся было предпринять попытку высвободиться Агата вовремя заметила несколько машинописных листков в свободной Денисовой руке. Слова застряли в горле, и в следующий миг её буквально поволокли следом.
Путь их отчего-то лежал к самым верхам. Это стало понятно, лишь когда табличка с фамилией и инициалами гендиректора новостной программы встала перед взором. Рукой с зажатыми в ней бумагами Денис дёрнул ручку. Дверь не поддалась.
– Чего ломишься? – мимо проплыл, протяжно и с удовольствием зевая, Генка Садко – репортёр
– Где? – резкий кивок в сторону кабинета и совершенно не ослабевавшая хватка, от которой грозил остаться огромный синяк.
– Так на больничном с позавчера. А…
Впрочем, договорить у Генки не получилось: молча Агату вперёд подтолкнув и попутно бросив скорый взгляд на листки, словно в чём-то удостоверяясь, Кравцов двинулся дальше, по-прежнему не желая сказать хоть что-то, что могло бы объяснить сию сцену. Первая дверь, вторая, третья… четвёртую он толкнул едва ли не с ноги, вволок Агату, которая совершенно упираться перестала, в кабинет и лишь после этого соизволил отпустить онемевшую руку.
Егор Викторович Гончаров молча оторвался от изучения документов и поднял голову.
– Кравцов, ты что, совсем края видеть перестал?
Совершенно спокойно, так, словно подобные сцены для заместителя генерального директора были в порядке вещей. А вот машинально потиравшая плечо Агата обомлела – она впервые находилась в этом кабинете, и попасть в него вот так…
Огромное светлое помещение резко дисгармонировало с большинством кабинетов телецентра. И отчего-то внушало страх необъяснимый, от которого хотелось защититься хотя бы сложенными на груди руками, раз уж выйти, испуганно пискнув какое-нибудь маловразумительное извинение, не предоставлялось возможным. И проникавшее своими лучами сквозь сверкавшее чистотой огромное окно октябрьское солнце никакого уюта, к сожалению, не добавляло. Наоборот, только слепило, набегая зайчиками на выкрашенные белой, с едва заметным кремовым отливом, краской стены.
Какой же уютной показалась сейчас родная тёмная каморка!..
Бумаги упали на стол, и Егор Викторович нехотя подтянул их к себе. Что-то показалось отвлёкшейся от созерцания убранства Агате странным на мгновения, но, стоя посреди кабинета и инстинктивно стараясь держаться от тяжело дышавшего Кравцова подальше, никак не могла она сообразить, что же именно.
– Вы совсем больные? Соображаете, что творите?
Вытаращив глаза и совсем забыв о собственном выражении лица в эти мгновения, Агата ошарашенно воззрилась на Дениса, который, казалось, из последних сил сдерживался от крика. Чтобы так разговаривать с начальством, нужно быть или дураком, или наоборот. Первое как-то само собой отпадало, и от того становилось ещё сложнее разобраться в происходившим.
Устало и словно даже отчего-то сочувственно Егор Викторович просмотрел бумаги и, отложив их, медленно снял очки.
– Ну и?
И тут Кравцов сорвался.
– Ну и?! Ты идиот, я не понимаю? Ты же сам, сам, мать твою, подписал это дерьмо, и теперь делаешь вид, что… что? Что ничего не случилось?
– Прекрати. Ты же лучше моего понимаешь…
– Нет, – Денис сжал зубы, и голос вдруг стал напоминать рык. – Не понимаю.
В тёмных глазах – слишком явственное, чтобы оставаться незамеченным, бешенство с примесью чего-то, что никак не желало до конца восприниматься. Чего-то слишком несвойственного, чего-то очень странного.