Страницы моей памяти
Шрифт:
Но после окончания училища мы все поехали на фронт, а Голубев остался в Ленинграде, в артиллерийском училище на Литейном. Тогда он был вроде лаборанта, готовил наглядные пособия для занятий. Мы были на фронте, некоторые погибли, некоторые получили ордена, а он все был там, возле мамы. Когда я уже учился в медицинской академии на пятом курсе, через восемь лет, в 1952 году, когда я еще был старшим лейтенантом, то случайно встретил Карла Голубева на Литейном. Голубев был майор, на груди у него красовались орденские планки. Вот такая история. Sic tranzit gloria mundi[8].
Часть 3. Артиллерист
Окончив училище 1 января 1945 года, я получил одну звездочку на погон, стал младшим лейтенантом и поехал на фронт.
Кстати, одну звездочку я носил почти три года, а, может быть, и больше. Я в конце войны имел два ордена Красной Звезды, а на погонах по прежнему красовалась одна звездочка. Только в 1948 году мне присвоили звание лейтенанта, но этот приказ был прислан из той дивизии, из которой я уехал в 1947 году учиться в Академию.
Тогда же, по выпуску из училища, я был направлен на 1-й Белорусский фронт и в первых числах января 1945 года прибыл в свою «118 тяжело-гаубичную артиллерийскую бригаду 6-й артиллерийской дивизии прорыва РГК», которую я догнал в Польше. Фронт наступал и войска все время перемещались на запад.
Мы - я и мой товарищ Дзюба, добирались до бригады на попутных грузовиках, хотя была зима и стояли морозы. Помню, что из Бреста мы доехали до города Бяла Подляска и там я, представившись командованию, получил должность командир взвода управления. У нас в артиллерийской бригаде на вооружении были 152-мм гаубицы-пушки, но возили их трактора с бензиновыми двигателями, на гусеницах и довольно скоростные. В результате, передвигались эти трактора с пушками не хуже грузовых автомобилей.
У меня же был грузовик ГАЗ-АА, полуторка. Машины была очень старая, с огромным количеством неисправностей. При машине был шофёр, старше меня в 2 раза, и солдат радист. Шофёр при каждом удобном случае напивался. А таких случаев было много, так как в Польше почти в каждом населенном пункте был частный спиртзавод, на котором делали вино, ликёры тому подобные напитки.
Естественно, русский солдат не мог пройти мимо. Помню, как в польском городе Иновроцлав встретили мы солдата, который нес брезентовое ведро (такие брезентовые ведра были при повозках, чтобы поить лошадей). Это ведро было наполнено красным вином. Этот солдат сказал нам, где есть винный подвал, в котором находится очень много бочек с вином. Мы спустились в этот подвал, там стояли огромные бочки, простреленные из автоматов, из отверстий хлестало вино, на полу вино доходило до лодыжек, и все черпали вино прямо с пола или шли по этому вину к бочкам и подставляли тару: ведра, котелки, фляжки. У нас были с собой котелки и мы тоже набрали вина, но далеко котелок не унесешь и поэтому пили вино прямо на улице, выйдя с мокрыми ногами из подвала.
Потом наш стрелковый корпус, которому была придана наша дивизия, наступал на Варшаву. Мы со своими тракторами вошли в пригород Варшавы Прагу, и тогда мы получили приказ о прекращении наступления, поскольку Варшава была уже взята нашими войсками (освобождена).
Затем наши войска стремительно продвигались до самого Одера. По дороге всюду попадались следы победоносного наступления русских. Позже, уже когда я был уже в Берлине, мне одна симпатичная немецкая б… (они все там б..) подарила мне фотографию с надписью «Zum anderken auf dem sigreichen formarsoh die russen»[9].
Следы победоносного наступления русских были, наверное, меньше чем следы от наступления немцев на Советский Союз, но тоже были впечатляющие. Помню, что после переезда через реку, которая была границей Германии, нас встретил плакат: «Вот она проклятая Германия!». А дальше лежали трупы стариков,
Немецкие жители в страхе бежали от наступающей Красной армии, а те, кто не убежал, подверглись грабежам и насилиям. Особенно ценным считалось в то время забрать часы. Была в ходу такая байка: «Советский солдат (хохол) входит к немке с автоматом и говорит: «Храу, гурви маешь? Чи-ни? А то як звиздну[10]».
Однажды ночью я получал задание: с двумя бойцами пойти на хутор (отдельно стоящий дом), чтобы охранять там немецкую семью: женщину и детей, так как она пожаловалась командованию, что её насилуют каждую ночь.
Мы прибыли в этот дом и устроили засаду. За ночь мы задержали 12 солдат, которые хотели её изнасиловать. Когда рассвело, то она попросила отвести её в другую деревню, где жили её родственники. И мы её отвели, пройдя, кажется, километров пять – семь.
Когда наша дивизия приближалась к реке Одер, то нас направили на север, к городу Штеттин, где Одер впадает в Балтийское море. Там были упорные бои, и там очень плотно были расположены населенные пункты, как у нас в Израиле вокруг Тель-Авива. Поэтому там было много немецкого населения. А у нас в полку был один старший лейтенант, который при любой возможности под угрозой оружия насиловал немок, Он рассказал нам, что там, в пригороде Штеттина увидел девушку лет пятнадцати, вынул пистолет и сказал: «Ком (иди)!». Мать в неё вцепилась и закричала: «Найн, найн», но он тут же при матери её изнасиловал. Мать девушки держала ей голову и плакала. Однажды, около города Альтдамм, где мы уже занимали позиции, он вдруг исчез на несколько часов. Когда вернулся, я его спросил, где он был. Оказывается, три дня назад он изнасиловал женщину, а потом обнаружил, что заразился гонореей (триппер). Надо думать, что в тот день он не был у неё первым. Тогда этот старший лейтенант разыскал велосипед, вернулся, нашел этот дом, эту женщину и застрелил её. Мы все возмутились, когда он это рассказал. Она ведь не виновата, что кто-то её заразил. Но он сказал: «Больше она никого не заразит».
Последние дни войны
Альтдамм - особый эпизод в моей жизни.
Это город напротив Штеттина, очень укрепленный и наши войска в окрестностях Альтдамма прочно застряли и несли большие потери.
Как я понял, нашему дивизиону (16 штук 152-мм гаубиц-пушек) дали приказ подавить огневые точки немцев. Там проходила железная дорога и была насыпь. Перед насыпью залегли наши войска, а за насыпью находились сплошные немецкие дома, среди них виднелась кирха[11]. Разведка обнаружила, что в кирхе находятся наблюдатели, которые корректируют огонь своих орудий и минометов.
Я, младший лейтенант, командир взвода управления, вместе с майором, командиром дивизиона и солдатом радистом залезли в дом около насыпи, оставив пушки в тылу в полной в боевой готовности. И майор приказал мне лезть на крышу, чтобы оттуда корректировать огонь нашего дивизиона. Я был так горд. Такая честь для младшего лейтенанта стрелять из 16 крупных орудий!
Майор же остался внизу в подвале. Я, будучи на крыше, подавал команды ему в подвал, а он по радио передавал их на батареи. На крыше было неуютно. Стоял апрель 1945 года, был сильный ветер с моря, а, самое главное, крыша обстреливалась. Кругом свистели пули, по крыше барабанили осколки.