Странник века
Шрифт:
Разговор начался, как все важные разговоры, с другой стороны. Они обсудили пугающую новость о профессоре Миттере. Ханс постарался изобразить печаль. Господин Готлиб высказал категорические сомнения и надежду на то, что речь идет о бесчеловечной клевете или даже о полицейской ошибке. Он озвучил свое мнение с таким жаром, что Ханс понял: этот потерпевший фиаско хозяин дома не может вынести мысли о том, что одновременно принимал у себя и насильника, и прелюбодея. Они обсудили волну холодов. Достоинства французского коньяка. Удовольствия езды на санях. И наконец оба умолкли. После этого они перешли к делу.
Сударь, сказал Ханс, я пришел проститься. Знаю, ответил господин Готлиб, дочь говорила мне, что вы уезжаете. Только поэтому я вас и принял. Видите ли, попробовал объяснить Ханс, я понимаю, сколько неприятностей могла причинить вам моя дружба с вашей дочерью (нет-нет, спокойно перебил его господин
Он попытался раскурить трубку. Пересохший, холодный табак сопротивлялся пламени. Господин Готлиб не произнес ни слова и не поднял глаз, пока не добился своего. Только когда дым застлал ему глаза, он снова заговорил. Его усы напоминали вымокшую птицу.
Я этого боялся, продолжал господин Готлиб, боялся с самого начала. С тех пор как увидел вас вдвоем, ее и вас, за разговором. Я увидел неизбежное. Оно уже там присутствовало. И ничего нельзя было сделать. Я смотрел, как вы разговариваете, и это пугало. У Софи светилось лицо. У нее светилось лицо, и меня охватила нежность и боль. Конечно, я боролся до конца. Я боролся, черт возьми. Как всякий разумный и порядочный отец. Хотя уже тогда подозревал, что все напрасно. Я хорошо знаю свою дочь. Она, она… (вспомнив их первых разговор, Ханс подсказал: Восхитительна, но с характером?), Боже мой, именно так! и с каким характером! Сначала я решил не пускать вас в дом. Не удивляйтесь, было такое. И размышлял над тем, как мне любой ценой не допустить ваших встреч вне дома. Но, зная свою дочь, я сказал себе: так будет только хуже. Она взбунтуется, поссорится со мной, с Вильдерхаусами, со всем белым светом. И я решил положиться на ее здравый смысл, а сам скрестил пальцы. Мне хотелось верить, что так, без принуждения, она потихоньку образумится и позабудет свою прихоть. Я знал: чем больше я буду вмешиваться, тем упорнее она будет видеть в ней героическую страсть. Но я не учел, как далеко вы зайдете. Что займетесь совместным писательством, эдакая незадача! Подождите, дайте мне договорить. Пришлось терпеть. И притворяться. Перед дочерью, перед Руди, даже перед вами. Притворяться, как последнему идиоту. Эти месяцы были настоящим адом. Не могу пересказать вам всего, что лезло мне в голову в это время, но, поверьте, диапазон моих идей был весьма широк. Тогда же я решил навести о вас справки.
У Ханса замерло сердце. Он едва не выронил бокал. Какие справки? спросил он тем незнакомым голосом, который порождает стремление говорить естественно.
В Йене, сказал господин Готлиб, не отрывая глаз от кольцеобразных отсветов огня в своем бокале. Уже несколько месяцев назад, когда мы готовились к свадьбе. Дело стало выходить из-под контроля, и мне пришло в голову написать в университет Йены, чтоб навести о вас справки (и? это было все, что Ханс смог из себя выдавить). Результат, конечно, был тот, о котором вы и сами догадываетесь: в архивах не нашлось никого с таким именем, закончившего или хотя бы проходившего там курс. Другой информации мне уже не понадобилось (господин Готлиб, я могу объяснить), не надо, какая разница? (Почему же вы не рассказали об этом Софи?), вообще-то я рассказал. (Рассказали? забеспокоился Ханс, и что она ответила?) Что ей все равно. Вот что она ответила. Что не это важно! К данной теме мы с ней больше не возвращались. Вижу, что и вы с ней тоже. Софи решительная девушка. Что еще я мог сделать? Сидел здесь и ждал. И, как видите, все обернулось чудовищным бесчестьем. Настоящим бесчестьем. (Я хотел бы только повторить, что мне искренне жаль.) Могу себе представить! Могу себе представить!
Господин Готлиб тяжело встал. У Ханса начала кружиться голова. Пройдя несколько шагов, господин Готлиб остановился в дверях кабинета: провожать гостя по коридору он не собирался. Ханс не знал, сымпровизировать ли какие-то слова прощания или просто исчезнуть как можно быстрей. Его сомнения разрешил сам господин Готлиб: он положил руку ему на плечо, уставшую, потемневшую руку, и сказал, со злостью глядя ему в лицо: Оставьте мою дочь одну. Не уверен, ответил Ханс, что правильно вас понимаю. Я говорю, повторил господин Готлиб, оставьте мою дочь в полном одиночестве, проклятый лицемер.
В последний день своего пребывания в Вандернбурге Ханс встретился с Софи в кафе «Европа». Они сели в глубине зала и заказали горячий шоколад. За соседним столиком, покачивая ногой, читала Эльза.
Ханс говорил медленно, но Софи заметила, что голос его звучит как-то придушенно, словно он зажимает
Значит, сказал Ханс, свадьбу ты отменила. Софи пожала плечами и перевела взгляд на потолок. А твой отец? спросил он, должно быть, он в ярости? Она вяло кивнула, попробовала улыбнуться, но лишь сморщила губы. Как это все странно, сказал Ханс. Страннее некуда, прошептала Софи.
Между столами прошел официант, держа крючок с зажженной горелкой. Лампы в светильниках начали оживать, как клетки, вновь обретшие своих птиц. Сколько уже времени? спросила Софи. Ханс ощупал запястья. Она посмотрела на часы на стене. Снова перевела взгляд на Ханса, несколько раз быстро моргнула, сморщила губы. Он видел, что она готова встать. Эльза захлопнула книгу. Ханс чувствовал, как копятся в нем недосказанные слова. С бешеной скоростью звучали в голове все те объяснения, которые он мог ей дать, все причины, по которым вынужден был уехать. Он представил себе, как бросается к ней. Целует у всех на глазах. Демонстративно опрокидывает мраморный столик. Срывает с нее одежду. Он не двигался с места. Софи уходила. Ханс оставил возле чашки несколько монет и пошел за ней следом. Все трое цепочкой продвигались к выходу. Когда Софи была уже в дверях, Ханс схватил ее за руку и удержал. Уже за дверью они оказались лицом друг к другу. Любой посетитель, сидевший близко к окну, мог видеть, как Эльза, заметив движение Ханса, пошла вперед, сжимая в руках книгу, потряхивая волосами под шалью и не оборачиваясь назад.
Ханс и Софи смотрели, как уходит Эльза.
Софи, пойми! пробормотал он, застегивая сюртук, после всего, что здесь произошло, я не могу, вернее, не мог бы. Тсс! прошептала она, завязывая шаль, так лучше. Лучше для нас обоих. Игра стоила свеч. Для меня, сказал Ханс, ты была настоящим чудом. Замолчи, сказала Софи, поднося к губам указательный палец, и уходи! Чудес нет. Тебя тоже.
Пока они молча заканчивали одеваться, как два бойца, вновь натягивающие всю свою амуницию перед боем, Софи видела, что Ханс откровенно плачет, плачет для нее. И она засомневалась, или не засомневалась, зная, что совершает самое трудное, зная, что так будет лучше. Какой ты таинственный господин! попыталась она пошутить, уезжаешь так же, как приехал. Да, сказал он, беря себя в руки. Нет. Уезжаю я не так, как приехал.
Когда Ханс сделал шаг в другую сторону, Софи окликнула его: Подожди. Он быстро обернулся.
— Спасибо!
— Я тоже хотел тебе сказать. Спасибо!
Он уходил по Стекольному проезду. Его тень переползала с одной витрины на другую. Софи смотрела ему вслед, и глазам ее было холодно. Не переставая чувствовать иголку в желудке, которую терпела с самого прихода в кафе, она ощутила странное удовлетворение.
Чтобы догнать Эльзу, ей пришлось пробежать пару улиц. А Ханс в это время шел широким шагом к Рыночной площади. Если бы кто-то подсматривал за ними сверху, с высокого балкона или из бойницы Ветряной башни, они показались бы ему незначительными персонажами, двумя черточками на снегу. Но на уровне земли это были два живых человека.
Ханс пришел на постоялый двор, поднялся к себе в комнату и открыл сундук. Он порылся в нем, отыскивая пространное письмо, которое написал тем утром, когда решил уезжать из Вандернбурга. Перечитав его, он многое вычеркнул, но кое-что добавил. Сперва он хотел отдать его Альваро, но затем побоялся, что тот его прочтет. Запечатав письмо в конверт, Ханс пошел искать Лизу.
Лиза оказалась в гостиной, где, стоя на коленях, раздувала огонь в очаге. Она резко вскочила, отряхнула подол и грустно посмотрела на Ханса. Это правда, что ты завтра уезжаешь? спросила она. Правда, ответил он, сдерживаясь, чтобы ее не приласкать. Не может быть, сказала она, качая головой. Может, улыбнулся он. И добавил: Я хотел попросить тебя о последнем одолжении. Все, что хочешь, сказала Лиза. Мне нужно, объяснил Ханс, чтобы ты сегодня же отнесла этот конверт в дом Готлибов, сейчас уже слишком поздно? или ты сможешь выйти? Лиза посмотрела на улицу, оценила, насколько там светло, и гордо сказала: Если прямо сейчас, то смогу. Отлично, воскликнул Ханс, тогда слушай. Это письмо нужно, как всегда, отдать горничной. И очень, очень важно передать ей, чтобы она отдала его не раньше, чем завтра после завтрака. Поэтому сегодня ночью ей следует держать его у себя и сделать все, чтобы его никто не увидел, ясно? Буду тебе бесконечно благодарен, если ты сделаешь это как можно скорее. Завтра на рассвете я уеду и, возможно, мы уже не увидимся. Ты не представляешь себе, как для меня важен этот конверт и как я ценю твою помощь, моя дорогая Лиза.