Странное это ремесло
Шрифт:
Помню, однажды не слишком молодая, но сверхэлегантная дама вошла быстрым, деловым шагом и столь же быстро и деловито сообщила месье Мишелю:
— У меня есть два Миро. Муж повесил их в столовой два месяца назад, но они мне надоели. Вы бы купили их?
— Вероятно… — ответил он.
— За сколько?
— Ну, прежде я должен взглянуть на работы…
— Две большие литографии. Цветные…
— Да, но мне нужно на них взглянуть.
— А что вы посоветуете мне повесить на их место? Не могу же я оставить голые стены.
— Это дело вкуса, мадам…
— Вы,
— Может быть, Пикассо, если вам хочется что-нибудь более современное.
— Я тоже первым делом подумала о Пикассо, но у моей сестры висит Пикассо, и она решит, что я обезьянничаю.
— Тогда возьмите Шагала, — терпеливо предложил месье Мишель.
— Вы думаете, он подойдет?
— Не знаю, право. Во всяком случае, на Шагала большой спрос.
— Тогда покажите, пожалуйста.
Месье Мишель достал большую папку, раскрыл ее на пюпитре и хотел вернуться к прилавку, где он раскладывал какие-то гравюры. Но дама торопливо полистала литографии и сказала:
— Не такое безумное, как Миро, но все же… Что это за осел со скрипкой и Эйфелева башня вверх ногами?
— Вам следовало бы спросить Шагала, а не меня… — с легкой улыбкой ответил старик. — Если вам не нравятся современные художники, зачем вы их покупаете?
— О боже, да потому, что у меня в столовой современная мебель! Согласитесь, что я не могу повесить там какого-нибудь Микеланджело!..
Она не могла бы повесить Микеланджело, в частности и потому, что он никогда не занимался гравюрой, но у месье Мишеля не было времени просвещать ее. Он усадил покупательницу и показал ей одну за другой несколько папок, где «модернисты» были разложены в алфавитном порядке. Дама стремительно переворачивала листы своей тонкой, нервной рукой с кроваво-красным маникюром. И вдруг воскликнула:
— О! Вот то, что нужно!
Неумело, едва не помяв, извлекла абстрактную литографию Полякова и торжествующе помахала ею:
— Золотисто-желтое!.. В точности, как моя обивка…
— Очень рад, — буркнул месье Мишель.
— Но мне нужно еще одну.
— Тоже такую, в желтых тонах?
— Конечно.
— И тоже Полякова?
— Конечно. Я ведь повешу их по обе стороны камина.
— Боюсь, что второй в той же гамме не найдется, — с сомнением покачал головой месье Мишель. — Вы ведь знаете художников: то им вздумается работать в желтой гамме, то в зеленой…
— Тогда предложите мне что-нибудь другого автора.
Не теряя самообладания, торговец принес следующую папку и вынул одну из великолепнейших цветных литографий Вюйара «Сад Тюильри».
Сощурившись с видом знатока, дама изрекла:
— Недурно… Хотя желтый цвет тут другой… Вы думаете, он подойдет к Полякову?
— Боюсь, что нет, — признался месье Мишель.
— Но по общему колориту они примерно схожи?
— По колориту — да.
— Сколько же это стоит?
— Триста тысяч.
— Триста тысяч?! — накрашенные губки сложились в алое возмущенное «О». — Это уж чересчур!
— Это Вюйар, мадам.
— Ну и что? Не стану же я разоряться ради какой-то литографии!
— Я вам
— Да, вы правы… — неохотно согласилась дама.
Чтобы подготовить пути к отступлению, она придала физиономии задумчивое выражение и сказала:
— Придется мне приехать вместе с мужем.
— Милости прошу… — с неизменной любезностью ответил месье Мишель.
В те годы я имел привычку записывать увиденное и услышанное, в том числе идиотские разговоры такого рода, так что ничто из приводимого тут не приукрашено мною, а лишь сокращено. В действительности дамочка капризничала более получаса, чему способствовало, быть может, то обстоятельство, что в магазине, кроме нее и меня, других покупателей не было, а я был, так сказать, на самообслуживании.
— Вы истинный стоик, — сказал я, когда дама наконец удалилась.
— Привычка… Я, знаете ли, начал свою карьеру там, напротив.
Месье Мишель указал через витрину на книжные развалы вдоль набережной. И добавил:
— Конечно, не слишком приятно обслуживать человека, который сам не знает, чего он хочет. Но это клиент.
— Клиент? Держу пари, что она больше у вас не появится.
Однако, когда я через неделю опять заглянул к месье Мишелю с набережной Сен-Мишель, старик сказал:
— Помните ту даму, которая заявила, что не станет разоряться ради какого-то Вюйара? Представьте, вчера приехала вдвоем с супругом, приобрела два Вюйара за шестьсот тысяч и удалилась предовольная. «Это, — говорит, — дороже и выглядит благороднее, чем Пикассо моей сестрицы».
— Жаль отличных литографий, — проговорил старший сын месье Мишеля. — Сердце щемит, когда видишь, какие прекрасные вещи достаются людям, которые лишены чувства прекрасного.
Это и впрямь один из величайших абсурдов в этой необычной торговле: самые стоящие вещи часто достаются людям, которым они совершенно не нужны, даже для коммерции.
Когда Коро в свое время помог Домье сохранить за собой домик в Вальмондуа, тот в благодарность послал другу — за неимением другого — одну небольшую композицию, из серии странных, почти призрачных изображений адвокатов, вырисовывающихся в холодном свете зала суда. Престарелый и уже больной Коро повесил полотно напротив кровати, чтобы всегда иметь его перед глазами. И незадолго до смерти признался Жоффруа-Дешому: «От этой картины мне делается лучше!»
«От этой картины мне делается лучше!» — вот единственное достойное побуждение, чтобы приобрести произведение искусства. Все прочее — собственнический инстинкт, или снобизм, или собирательство.
На курьезы невежества чаще всего можно было наткнуться у Руссо на улице Шатодюн. Там имелось небольшое количество работ XIX века и ни одной — XX. Специализировался он на Ватто, Буше, Фрагонаре и других мастерах XVIII века. Они пользовались большим спросом, и цены на них стояли высокие, потому что большинство состоятельных парижан обставляет свои жилища преимущественно старинной мебелью, что требует и старинных гравюр. Поэтому клиенты месье Руссо обычно формулировали свои пожелания следующим образом: