Странные люди
Шрифт:
Не пила она давно, наверное.
– Ах, Светик, как ты вообще решилась пятерых родить! Пятерых, только подумай, Ленок… я и на одного боюсь…
Голова закружилась.
И Елена вдруг сама потянулась к тонкой ниточке. Розы… розы расти не будут. А что будет? И в хлиплом смехе Светки что-то неясное неуловимое царапало слух.
Пальцы зацепились за тонкую нить.
Дрогнули…
– Пьем, девочки, пьем! – Воронцова сама сунула бокал Ленке. – До дна!
И нить разорвалась.
А следом звякнуло стекло, и по
– Вот дура, - сказала Воронцова, подняв бокал. – Неряшливая… дура-дура… бесит…
Голос её сделался скрипуч. А Елена поняла, что не способна пошевелиться.
Точно дура.
И бред этот…
– И ты тоже, - её развернули. Воронцова склонилась низко-низко, так, что стал слышен запах – ясный запах гнили. – И твой некромант… ничего… некромант – это хорошо… вкусные они. Силы много, а то тут мало… детушки не родятся. Не родятся детушки… Сейчас мы… сейчас.
Она подняла Елену с невероятной легкостью, а потом двинулась за дом, куда-то сквозь переплетения розовых кустов.
Вглубь сада.
И там уже, за неприметной калиткой, обнаружился один из сыновей…
Не сын это.
Не сын.
…с тачкой.
– Вот так, - Елену уложили аккуратно, бережно даже. А сверху накинули покрывальце. – Думали, не пойму… думали не догадаюсь… думали, я глупая. Я не глупая. Я давно тут. Я многих сожрала и теперь умная. Умная-умная.
Тачка качнулась…
Елизар не находил себе места.
Розы.
И женщина в легком платьице. И снова розы… много-много. белые. Алые. Какие-то рябые. Изредка жёлтые. Не надо было отпускать. Просто вот не надо и всё тут.
Спрятать.
Запретить. И…
И Лялечкин со своим альбомом бесит. Сидит, что-то вырисовывает…
– Покажи, - Елизар заставил себя остановиться. Еще минут десять и он… он пойдет и заберет Елену. Скажет, что в доме потоп, пожар или нашествие саранчи. Но… терпеть и дальше.
Лялечкин молча протянул альбом.
– А полотно своё отчетное когда начнёшь?
Он вздохнул.
– Впечатлений не хватает?
Неужели Елизар такой… грозный? Преувеличение. И взгляд у него, рисованного, тяжёлый… точно преувеличение.
– Холсты… испортили, - признался Лялечкин. – Их три выдали. И…
– Вернемся – новые куплю…
А Елена красивая.
Нет, она и так красивая, видная женщина, но на рисунке…
– Наверное, меня всё равно отчислят, - Лялечкин произнёс это почти спокойно. – У нас тема… прекрасное в мире… а у меня… вот…
Вскрытый парень.
Личинки Вдовы. И главное, точно как изображено.
– Эти я выкуплю, - сказал Елизар, перелистывая страницу. А потом замер. – Ты…
Женщина.
И мальчишка с бидонами ягод. Встретились по пути в лес. Тогда он на них внимания не обратил, а вот теперь… пять рисунков.
– Почему ты сделал их такими?
– Какими? – Лялечкин
И видит тоже точно! И теперь Елизар сам удивлялся тому, как не понял, как…
– Идём, - рявкнул он, подхватив сумку. – Хотя… нет. Останься.
Лялечкин кивнул.
Но… не послушает.
И наотмашь, подтверждая догадку и поторапливая, ударила по нервам лопнувшая нить.
– …деточек загубили… маленьких загубили… - тачку везли мягко и даже бережно. – Осиротили…
Нежить бормотала.
И теперь Елена лишь удивлялась тому, как раньше она не замечала этой вот нечеловечности. Хотя… она много чего не замечала. И переехала сюда после развода. И в целом-то не до соседей ей было. А раньше и вовсе, хорошо, если пару раз за лето заглядывала.
– Думали, не пойму… думали, глупая… а я умная… ничего… придёт за тобой некромант. А я обоих раз и… - тварь захихикала.
А Елена поняла, что у неё шевелятся пальцы. На левой руке. И пошевелила. Стало быть, отрава или чем там её накачали, перестаёт действовать. Она и выпила-то меньше Ангелины.
Движение остановилось.
И Елену уже грубо вытряхнули из тачки.
– Аккуратней, не помни… безголовый… совсем-совсем… скоро менять придётся. Или нового заводить, - нежить поцокала языком. – Ходи-ищи… а они бегают, бегают… поначалу все бегают. Но потом ничего, спокойненькие… беспризорнички мои… я ж вам помогаю, берегу… кто вас ещё приютит, кто вас накормит… бери, неси. Только без мозгов совсем. В сарай давай. Разорили гнёздышко… уезжать надо будет… далеко-далёконько.
Она то вздыхала, то срывалась на причитания.
Чувствительность возвращалась. Тонкими иглами, что пробивали кожу. Подергиванием в мышцах. И болью. Боль – это хорошо.
Елену бросили на землю.
А потом нежить склонилась и растянувши губы в подобии улыбки – ну вот как не заметить было, что человеческая шкура на ней сидит, как чужое платье? – сказала:
– Думаешь, помогут побрякушки? Что надел человек, другой снимет… эй…
Парень, которого Елена выдавала за сына, подошёл и послушно взялся за браслет. Потянул на себя… и осел кучкой пепла.
Елена даже чихнула, когда этот пепел в нос попал.
– Вот… сволочь! – возмутилась нежить и сама потянулась было к браслету, но сдержалась. – Ничего, ничего… найдем способ… сумеем. Я умная!
– У-умная, - выдавила Елена. – Д-давно тут? Ж-живешь?
– Давно. Давно-давно… очень… отца твоего помню. И деда помню. И прадеда. Хороший был. Жалко, на виду… нельзя. Нельзя тех, кто на виду, брать… других в лесах полно. Ходят-бродят… сами нарываются! Когда война, то совсем хорошо. Много приходили. Все враги. Жри от пуза. Расти. А теперь мало. Только грибники там… но они сами виноваты! Зачем приходят? Сами приходят.