Странные приключения Ионы Шекета. Книга 2
Шрифт:
ВПЕРЕД, В ПРОШЛОЕ!
Нет счастья в жизни — это я вам точно говорю. Судите сами. Я пролетел на дарсанском звездолете сквозь черную дыру, вылетел в другую Вселенную, обнаружил там своего двойника… Впрочем, это я уже рассказывал, не буду повторяться. Так вот, я захотел вернуться в свой мир, а между тем белая дыра, из которой я вылетел, исправно продолжала выбрасывать все новых и новых Ионов Шекетов — со скоростью одного экземпляра в полторы минуты. Проблема заключалась в том, что я понятия не имел, когда закончится этот процесс — он мог продолжаться еще столетия, и даже после моей смерти в этот мир продолжали бы вбрасываться мои копии, находящиеся в моем нынешнем возрасте. Мы с моим вторым я устроили на стационарной орбите вокруг белой дыры нечто вроде приемника-распределителя, и каждого нового Шекета встречали подробной инструкцией о правилах поведения в чужом мире. А вокруг рыскали на прогулочных звездолетах земляне из этого мира, единственной целью которых было подложить кому-нибудь из нас свинью… то есть бомбу или иное взрывное устройство, чтобы уменьшить наше поголовье и тем самым спасти свою Вселенную от нашествия столь героических личностей, как я. Через неделю по бортовому времени нас, Ионов Шекетов, было на орбите уже около шести тысяч — и дарсанских кораблей, на которых каждый из нас прибывал, кстати, было ровно столько же. Если сам с собой я всегда мог найти общий язык, то с дарсанскими звездолетами приходилось держать ухо востро. Один из них, помню, даже вошел в контакт с ракетным катером, курсировавшим на расстоянии однодневного перелета, и решил бороться против Ионов Шекетов всеми доступными дарсанскому арсеналу средствами. Хорошо, мое я-1625 вовремя распознало предательство, и звездолет был направлен в сторону ближайшей черной дыры, где и сгинул без следа. Все это время я занимался тем, что искал в телескопы черную дыру с подходящей массой — такую, чтобы, пройдя сквозь нее, вылезти на свет божий именно в моем родном мире, а не где-нибудь во Вселенной, не содержащей не только Израиля, но даже планеты с названием Земля. — Послушай, — сказал мне как-то я-второй, — ты так хочешь вернуться именно в свой мир, будто тебя там не ждет твоя жена Далия, которая устроит тебе головомойку по поводу столь долгого отсутствия… — Она и тебя ждет, — огрызнулся я, поняв, что мне так и не удастся скрыть от других я собственные мысли. — Если хочешь знать, я рассчитываю совсем на другое… — Знаю я, на что ты рассчитываешь, — заявил я-второй. — Ты хочешь обнаружить такую Вселенную, где все точно так, как в нашей собственной, кроме одного обстоятельства: там нет Далии, нет звездолета, в котором она тебя ждет, и встречи вашей в Древней Греции не было тоже. Верно? — Ну, верно, — согласился я. — Разве тебе не хочется того же? — Хочется, — согласился я-второй, а я-третий и я-четвертый, присутствовашие при этом разговоре, присоединились к общему мнению. — И все-таки, — добавил я-пятый, который почему-то уже на третий день после своего появления из белой дыры противоречил мне по любому поводу, и все-таки, большая наша часть предпочла бы вернуться к Далии в свой мир, чем неизвестно куда с неизвестными последствиями. — Отлично! — сказал я. — Вот и возвращайся! Наша звездная флотилия действительно приблизилась в это время к какой-то черной дыре, масса которой была вполне пригодна для эксперимента по возвращению. Я-пятый лично оценил все параметры и заявил: — Вы как хотите, господа, а я возвращаюсь. Кто со мной? На экране бортового терминала замигали зеленые огоньки: с я-пятым пожелали пойти еще три тысячи девятьсот семнадцать Ионов Шекетов. Хорошенькая компания мужей свалится на голову одной-единственной Далии, если переход пройдет благополучно! Я, конечно, предпочел промолчать об этом обстоятельстве — пусть сами разбираются, взрослые люди все-таки… — Воздух стал чище, — прокомментировал я-второй, когда часть нашей флотилии отделилась от общего строя и вошла в энергетическую зону черной дыры. Корабли один за другим бросались в поле Шварцшильда и исчезали навеки для этого мира, чтобы появиться в другом, и я не мог сказать — в каком именно. Впрочем, и без ушедших нас все же оставалось еще очень много, и не нужно забывать, что каждые полторы минуты белая дыра рождала очередного меня, настроенного решительно и готового на подвиги. — С этим нужно кончать, — сказал я-второй, с которым лично я сдружился больше, чем с остальными своими двойниками. — Есть предложение: взорвать белую дыру, тогда новые Шекеты перестанут появляться, а с уже появившимися мы как-нибудь разберемся. — Именно это я и хотел предложить! — воскликнул я-второй, а остальные две тысячи триста тридцать четыре Шекета тут же согласились: они, мол, думали точно так же и собирались предложить то же самое. Вопрос был один: как уничтожить белую дыру, если масса ее составляла на тот момент около пяти масс Солнца! Это ж сколько бомб нужно было использовать! Местных землян я даже спрашивать не стал: ясно, что такого количества ядерного оружия у них просто не было. Они-то, местные земляне, в отличие от нас, Ионов Шекетов, вовсе впали в панику: начали строить огромные звездолеты, чтобы удрать от нас куда-нибудь на другую планету, когда число возникших в этом мире Шекетов превысит все разумные пределы. Я вызвал на связь президента местных Соединенных Штатов Израиля и спросил без обиняков: — Мы, Шекеты, вам тут нужны или как? — Или как, — мрачно ответил президент, немного похожий своей прямотой на известного президента старого доброго Израиля конца ХХ века. — Ясно, — сказал я. — Есть идея. — Излагайте, — кивнул президент. Похоже, что его уже успели довести до ручки разными идеями о том, как избавиться от настырных Шекетов, и он уже не верил не только в хорошие идеи, но вообще в силу человеческого гения. — Разрушить белую дыру не удастся, — констатировал я. — Такого количества ядерных зарядов у вас не имеется, верно? — Верно, — согласился президент, хотя я и расслышал в его голосе некоторое сомнение: наверняка, Соединенные Штаты Израиля припрятали в бункерах некоторое избыточное число ядерных бомб и теперь не могли в этом признаться даже для того, чтобы избавиться от угрозы нашествия Шекетов. — Так вот, — продолжал я, пропустив сомнения президента мимо ушей, давайте сделаем иначе. Сколько в распоряжении Израиля машин времени? — А что? — по-еврейски, вопросом на вопрос, ответил президент. — А то, — огрызнулся я, — что проще было бы, наверно, отправить эту белую дыру в далекое прошлое, пусть мои копии появляются в том времени, когда евреев еще и в помине не было. Пусть они там организуют первую еврейскую колонию. Пусть станут отцами-основателями первой еврейской цивилизации… — Без женщин? — резонно возразил президент. — Или вы хотите, чтобы мы отправили в подмогу вам, господин Шекет, наших собственных женщин по числу вас, Шекетов? — Да, - помрачнел я, — о женщинах я как-то не подумал. Это было естественно, после общения с моей дорогой женой Далией о других женщинах как-то не думалось… — Послушайте, — оживился я, — сделаем иначе. Вот, что я предлагаю. Эту белую дыру вместе с рождающимися в ней Ионами Шекетами, все-таки отправим в прошлое. А я возвращаюсь в свой мир — я ведь все время хочу вернуться, и останавливает меня только то, что вернуться мне придется в объятия моей дорогой Далии… Так вот, я возвращаюсь и говорю супруге, что тысячи и тысячи ее мужей ожидают ее ласкового слова в вашем мире. Она немедленно отправляется к вам сквозь черную дыру, появляется, конечно, не в вашем времени, а все в том же прошлом, причем не одна, как вы понимаете, а в количестве, строго равном количеству Ионов Шекетов… Вот будет замечательная жизнь для всех! Возникнет новая еврейская цивилизация! А я, как вы понимаете, буду жить в своем мире и даже смогу, если захочу, еще раз жениться — на этот раз на женщине, о которой буду знать чуть больше, чем о Далии в тот момент, когда делал ей непродуманное предложение выйти за меня замуж… — План хорош, — с сомнением в голосе согласился президент. — Нужно посоветоваться. — Советуйтесь, — кивнул я, — а тем временем белая дыра рождает все новых Шекетов, и избавиться от них становится все труднее… Этот аргумент его убедил. Вы когда-нибудь видели стационарную машину времени, выведенную на космическую траекторию? Наверняка не видели — ведь обычно эти монстры стоят себе неподвижно там, где их смонтировали. По сути, это огромный завод, включающий в себя собственную энергетическую подстанцию. Только в плохих романах машину времени плохие авторы вроде Уэллса описывают в виде небольшого креслица с продавленным сидением. Попробовали бы эти авторы запустить такую машину на время, большее одной микросекунды!.. Короче говоря, проснувшись на следующее после разговора с президентом утро, я увидел в иллюминатор своего дарсанского корабля приближающуюся флотилию, которая вела на буксире целый город, и все это была одна-единственная машина времени, но зато такая мощная, что способна была перебросить белую дыру солнечной массы в прошлое на время примерно в пятьсот тысяч лет. Одиннадцать тысяч Ионов Шекетов на одиннадцати тысячах дарсанских кораблях приветствовали приближение флотилии мощными световыми сигналами, а дарсанские звездолеты сказали по этому поводу в единый голос: — Ух, евреи, да вам бы в левый тоннель и — кранты! Что означало: «Старт в одиннадцать ноль-ноль, и ни секунды позже!» Так и сделали. Белая дыра, зиявшая в небе подобно светлому коридору в потусторонний мир, медленно погасла и появилась в далеком прошлом, продолжая изрыгать там Ионов Шекетов в прежнем темпе — по одной штуке в полторы минуты. Я очень надеялся, что и Далия не замедлила присоединиться к своему мужу точнее, ко всем сразу. Кроме, конечно, меня и одиннадцати тысяч
РАВНОЦЕННЫЙ ОБМЕН
Попутешествовав по разным Вселенным и переходя из черных дыр в белые, начинаешь путаться в Израилях. Вообще говоря, в каждой Вселенной Израили похожи друг на друга в том смысле, что все они расположены на Ближнем Востоке. Но в одной Вселенной — кажется, в той, где я имел честь родиться, — Соединенные Штаты Израиля отхватили себе еще и большую часть Азии, не говоря о Северной Америке; в другой, — там, где расположена планета Дарсан, — Израиль имел собственные колонии на Марсе; в третьей… В общем, путаница во время путешествий неизбежна, как вы понимаете, и относиться к этому нужно философски. Я так и поступал, пока не оказался в той Вселенной, где светлые еврейские головы еще в XX веке открыли Принцип обмена. Принцип, вообще говоря, простой, я не очень понимаю, как до него не додумались во всех прочих Вселенных. Он гласит: «Перемещение массы вдоль пространственно-временной линии в направлении от А к Б вызывает перемещение равной массы вдоль той же мировой линии в направлении от Б к А». Не очень понятно? Это ничего, я тоже сначала не понимал, но мне объяснили на очень наглядном примере. В конце ХХ века, если вы помните, Израиль все еще договаривался с палестинцами о мире. «Господа арабы, — говорили евреи, — давайте жить дружно!» И улыбались при этом, как кот Леопольд, которому мыши положили гвоздь в сосиску. «Хорошо, — говорили арабы, — вы нам территории, мы вам мир». Так вот, такое могло происходить только во Вселенной, где Принцип обмена не был известен. Ибо что требует этот Принцип? «Мы вам даем мир», говорят палестинцы. «И мы вам даем мир», — говорят евреи. Нематериальное меняется на столь же нематериальное. А если евреи дают арабам землю (самое материальное, что есть на планете), то и арабы должны дать евреям ровно столько же земли — иначе сделка состояться не может, законы природы этого не допустят. В ту Вселенную, где был открыт Принцип обмена, я попал совершенно случайно. Я просто хотел вернуться домой, а другого способа, кроме как войти в черную дыру и выйти из белой, наука пока не придумала. Я именно так и поступил, но вывалился из белой дыры вовсе не в моей родной Вселенной, а в какой-то иной. Я это сразу понял, потому что никто меня не встретил, и торжественного приема по случаю моего прибытия тоже не предвиделось. — Курс — к Земле! — сказал я дарсанскому звездолету и получил в ответ: — Чтоб ты сдох! Я всегда вздрагиваю, услышав эту фразу, хотя прекрасно знаю, что в переводе на нормальный русский она означает всего лишь: «Слушаюсь и повинуюсь». Я посадил звездолет (точнее будет сказать — дарсанский звездолет опустил меня) на посадочное поле космопорта Бен-Гуриона и доложил о прибытии руководителю патрульной службы. Конечно, это был другой руководитель, и служба была другая, и здание управления располагалось здесь не на улице Каплан, а на проспекте Рабина. Руководитель оказался миловидной женщиной лет семидесяти, звали ее Ривка Донат, и она приняла меня с кислым выражением на лице. — Дорогой Иона Шекет, — сказала госпожа Донат, — судя по документам, вы служите не в нашей компании, а у наших конкурентов из Вселенной номер одиннадцать. Но я все равно рада выслушать ваш доклад. Честно говоря, я всегда был уверен, что моя родная Вселенная имеет первый номер, но спорить с начальником и, тем более, женщиной не хотелось, да и смысла не было — попробуйте что-то доказать женщине-начальнику! Под жуткий вой сирен, доносившийся из-за неплотно прикрытых окон я рассказал госпоже Донат о своих приключениях в мире Дарсана и о том, как были отправлены в прошлое одиннадцать тысяч моих копий, чтобы основать там еврейскую цивилизацию. — Как? — поразилась госпожа Донат. — Вы сумели обойти Принцип обмена? Тогда я и услышал впервые об этом пресловутом Принципе. Оказывается, местные ученые столкнулись с ним, когда политики вели переговоры с палестинцами о мирном урегулировании. Пришлось отдать земли и вместо мира получить другие земли. В результате местный Израиль стал неожиданно владельцем прекрасных угодий в Центральной России, которые нужны были ему, как рыбе зонтик. Но Принцип был соблюден, и в следующий раз ученым пришлось иметь с ним дело, когда в прошлое отправилась первая экспедиция. Некий путешественник по имени Иона Шекет (с именами у них, видимо, была напряженка, а может, это действительно был я — в местном исполнении) сел в машину времени и провалился в I век новой эры, чтобы лично убедиться в том, что никакого Христа не существовало. Согласно Принципу обмена, в начале ХХI века должен был появиться объект такой же массы и примерно таких же габаритов. Он и появился — этим объектом оказался лично Иисус Христос, отправившийся в будущее в качестве обменной массы именно тогда, когда он тихо стонал от боли, умирая на кресте. Крест, между прочим, остался в I веке. Неудивительно, что мой тезка Иона Шекет не обнаружил никакого Иисуса и не сумел доказать ни истинности христианских евангелий, ни их лживости. Кстати, вернуться в свое время он тоже не смог, поскольку для этого нужно было отправить назад, в I век, Иисуса, но тот решительно воспротивился, особенно после того, как его вылечили от всех болезней и объяснили, что вернуть его могут только на тот самый крест, с которого судьба его столь милостиво сняла. — Так Христос живет сейчас в Израиле? — поразился я. — Да, — подтвердила госпожа Донат, — и это наша трагедия, потому что сказать всем, что Иисус жив, невозможно — вы ж понимаете, как к этому отнесутся в христианских странах. Отправиться назад, в прошлое, он не хочет. А скрыть появление Христа в нашем времени тоже не удастся — не посадишь же его в камеру-одиночку. Впрочем, зная израильских репортеров, вы, господин Шекет, прекрасно понимаете, что даже одиночка не спасет… Это я знал прекрасно! От прессы есть только одно спасение — самому стать репортером. Так я госпоже Донат и сказал. — Может, вы это возьмете на себя? — с надеждой спросила она. Вообще-то мне не следовало вмешиваться. В конце концов, не мой это мир, не мой Израиль, пусть сами со своим Иисусом разбираются. Но, с другой стороны… — Хорошо, — согласился я. — Насколько я понимаю Принцип обмена, в тот момент, когда Христос вернется на крест, ваш Иона Шекет вернется сюда? — М-м… — протянула госпожа Донат. — Может, и вернется. Точнее, в нашем времени появится некое материальное тело, масса которого будет в точности равна массе Иисуса, и это может быть, в принципе, что угодно, в том числе и Иона Шекет. Надо вам сказать, Христос, каким его изображают христиане, производит гораздо большее впечатление, чем оригинал — типичный меланхолик, тощий и погруженный в раздумья. Со мной — точнее, с Ионой Шекетом этой Вселенной он уже был знаком и потому при моем появлении не высказал удивления. — Хочу написать о вас в газете, — взял я быка за рога. — Иисус Христос в нашем мире и все такое. — Нет! — отшатнулся от меня бедняга. — Ни за что! — Почему? — я сделал вид, что удивился. — Не понимаешь? Никто, даже папа Римский, не поверит в то, что я настоящий. Скажут — самозванец. — Покажи пару чудес, — предложил я, — и поверят как миленькие. Христос посмотрел на меня как на сумасшедшего, и я прекрасно понял, что он хотел сказать: никаких чудес от отродясь не демонстрировал, и все, что написали потом в Евангелиях ученики, было, видимо, плодом их горячей фантазии. — Есть возможность эти чудеса совершить, — сказал я, и в глазах Иисуса загорелся огонек интереса. — Отправишься назад, в первый век… Да не дергайся, сначала послушай. Машина времени доставит тебя в более ранний период, повезешь туда кое-какие технические приспособления — ну там, по воде ходить, зрение возвращать… Это ведь не проблема сейчас. Сделаешь все по первому разряду, а потом… — Вот именно, а что потом? — вскинулся Иисус. Он вспомнил, конечно, о том, как чуть было не закончил свою жизнь, и повторение прежнего опыта ему вовсе не улыбалось. — А ты уж сам думай, — я пожал плечами. — Ты ведь знаешь сейчас, чем это все могло закончиться. Христос погрузился в раздумье. Идти снова на крест он не хотел, но прожить остаток жизни в одиночной камере в ХХI веке тоже было не лучшим выходом. Я знал, что, в конце концов, он примет мое предложение. Наверняка он думает о том, что сумеет наконец показать чудеса, а потом разоблачит предателя-Иуду, раз уж знает, кто именно донес на него. И на крест его не пошлют… — Согласен, — сказал Иисус. — Ни за что! — заявила госпожа Донат. — Отправить в первый век современные технические устройства? Наша организация существует не для того, чтобы историю нарушать, а для того, чтобы исправлять нарушения! Ну конечно, — подумал я. Они, видите ли, исправляют. В моем мире я сам работал в такой конторе добрых пять лет, так что пусть она мне лапшу на уши не вешает. Конечно, я не сказал этого госпоже Донат, но, подумав, она и сама поняла, что мое предложение решает многие проблемы, почти не создавая новых. На следующий день, когда бедняга Иисус вошел в камеру машины времени, в кармане его хитона были спрятаны кое-какие приспособления. А я сидел у пульта и с нетерпением ждал, что же возникнет вместо ушедшего в прошлое господина Христа? Иисус исчез вместе с машиной, а вместо них в комнате оказался довольно тщедушный мужчина лет пятидесяти в римской тунике (ого, — подумал я, — да ведь это не просто патриций, это всадник), щурившийся на яркий свет дня и что-то бормотавший под нос на чистой латыни. — Ну что, — сказал я, обращаясь не столько к пришельцу из прошлого, сколько к госпоже Донат, с подозрением наблюдавшей за сценой явления, теперь ты не сможешь умыть руки, верно? Я, как вы понимаете, тоже говорил на чистой латыни, и потому госпожа Донат не поняла ни слова. Странно, но Понтий Пилат (а это, без сомнений, был именно он) тоже ничего не понял — во всяком случае, на мой вопрос ответа не последовало. — Это прокуратор Иудеи Понтий Пилат, — объяснил я госпоже Донат. — Теперь в вашем прошлом есть Иисус, который может творить чудеса с помощью техники, есть некий Иона Шекет, который отправился наблюдать за казнью, но нет Пилата, который должен был эту казнь спровоцировать. — Но тогда, — начала соображать госпожа Донат, — Христа не казнят и христианство не возникнет! А как же наша история? Две тысячи лет христианской веры? Я посмотрел на Пилата — он начал уже приходить в себя, и в его взгляде я увидел решение этой проблемы. — Мы с другом Понтием, — сказал я, — спасем ваших христиан. Одно условие: лично мне нужно вернуться на мою Землю, а не на очередной ее альтернативный вариант. Поможете мне в этом? Прокуратор Пилат не против. Что оставалось делать госпоже Лапид? Естественно, она согласилась, и мы с другом Понтием принялись за дело.
ПРЕСТУПЛЕНИЕ ИОНЫ ШЕКЕТА
Странное дело: время от времени мне сообщают о том, что видели меня, скажем, на планете Эльдара, хотя я не был на этой планете ни разу в жизни. А потом я вдруг встречаю человека, который утверждает, что меня не было на заседании Второго конгресса по клаустрофобии, хотя я-то точно помню, как спал в первом ряду во время доклада председателя Хостинского. Конечно, возможны накладки — например, я находился в этот момент во Вселенной номер 45, а мой собеседник — во Вселенной номер 84. Когда скачешь из одной Вселенной в другую, всегда есть возможность ошибиться и оказаться где-то сразу в двух экземплярах, а где-то вообще отсутствовать. Кстати, вас не смущает, что я нумерую Вселенные, будто книги в библиотечном каталоге? А как иначе, если мне приходится шастать из одной Вселенной в другую? Я просто запутался бы, если бы однажды не решил пронумеровать Вселенные. Знаете, как я это сделал? Очень просто. Выбрасываясь из белой дыры в очередной Вселенной, я немедленно записываю ее номер с помощью газовых облаков, освещенных светом множества ярких звезд. Распылитель у меня всегда с собой, и в обращении он очень прост. А результат налицо: в любой Вселенной, где я когда-нибудь побывал, видно теперь на фоне звездного неба огромное светящееся число, выведенное межзвездным газом: так во время воздушных парадов израильские самолеты выписывают в небе числа и поздравления. Кстати, это сравнение заставило меня вспомнить об одной очень неприятной истории. Во Вселенную номер 26 я вылетел, помню, в совершенно растрепанных чувствах. За несколько часов до того мне удалось буквально в последнюю минуту освободиться от тяжелого креста, к которому меня пытались прибить мои еврейские соплеменники, давшие, видите ли, честное слово римлянам, что расправятся со мной по гойскому обычаю, а не по традиционно еврейскому. Впрочем, быть побитым камнями я тоже не испытывал никакого желания. Спасшись от неминуемой гибели, я, естественно, покинул Вселенную 25 без малейшего сожаления и в двадцать шестой Вселенной оказался, очень надеясь на то, что вернулся наконец домой. Я даже готов был (на время, конечно) оказаться в цепких объятиях Далии — в конце концов, спасшись от креста, можно спастись и от женщины. Однако двадцать шестая Вселенная не оправдала моих ожиданий. Увидев местные звезды, я поразился: они были так малы, что ими, казалось, можно было играть в футбол. Конечно, это преувеличение, вы ж понимаете, но все-таки — я обнаружил, к примеру, что любимая моя звезда Бетельгейзе, полностью сохранив свой внешний вид, стала почему-то раз в двести меньше размером. Я отыскал Солнце и совсем приуныл: моя родная звезда сжалась до размеров Юпитера. Бывшего Юпитера, конечно, потому что планета Юпитер в здешней Солнечной системе имела размер чуть больше Луны. А Земля… Родная планета по величине оказалась не больше астероида, и, разглядев ее в телескоп, я решительно не мог понять, как посажу звездолет — ведь его посадочная платформа оказалась больше, чем весь Большой Тель-Авив! Не мог же сжечь половину Израиля ради удовлетворения своей прихоти! К тому же, диспетчерская Главного космопорта на мои настоятельные вызовы не отвечала, и я кружился на высокой орбите, не зная, что делать и не понимая, что, собственно, произошло в этом мире с планетой Земля и государством Соединенные Штаты Израиля. — Ничего не произошло, — твердо сказал компьютер, когда я обратился к нему с вопросом. Я, конечно, не поверил — эти дарсанские счетчики всегда готовы соврать, если ложь не грозит навигационными ошибками и потерей связи с родным Дарсаном. — Ничего не произошло, — настаивал компьютер, — просто в этой Вселенной постоянная тяготения оказалась в двести раз больше, чем во Вселенной номер один, где ты имел несчастье родиться. Понятно, — подумал я. Должно быть, сбой произошел еще в те мгновения, когда эта Вселенная только-только взорвалась и законы здешней природы еще не сформировались окончательно. Двести раз, подумать только! Это означает, что здешнее Солнце в двести раз меньше, чем то, к которому я привык. Здешняя Земля… А уж о людях и говорить не приходится! Свифтовский Гулливер был больше лилипутов всего в дюжину раз, а какие из-за этого происходили неудобства! Я же в этом мире больше любого местного еврея в две сотни раз — как мне с ними разговаривать, если даже увидеть их я смогу только в сильную лупу? Я понял, кстати, почему не слышно сигналов диспетчера космопорта — ведь и длина электромагнитных волн здесь уменьшилась в двести раз, мои приемники просто не способны принять такую частоту передачи! Пришлось переходить на ручное управление. Конечно, я не мог отказать себе в удовольствии и посмотреть, как выглядит Израиль, уменьшенный природой до размеров мошава. Сажать звездолет я не стал — мало ли, вдруг ненароком раздавлю небольшую страну типа Сан-Марино или Лихтенштейна! Но болтаться на орбите тоже было мало удовольствия, и я спустился на Землю в рабочем скафандре. Пролетел сквозь атмосферу, плюхнулся в море — подальше от греха! — и до берега добирался вплавь. Из воды я вылез там, где на карте «моего» Израиля значилась Газа. В «моем» Израиле и в мое время это была пустынная местность, поскольку еще в начале XXI века почти все население этого города сбежало в Египет и Саудовскую Аравию от бесчинств руководителей государства Палестина. Точно не помню, что тогда произошло, кажется, преемник Арафата поссорился с мэром Газы, тот пригрозил отделиться и образовать конфедерацию с Израилем, а пресловутый преемник великого раиса не стерпел наглости и обработал Газу пестицидами, будто это был не город, а плантация с сорняками. Я вышел на берег и снял скафандр. С высоты моего роста я видел Тель-Авив будто карту на зеленом фоне с голубой каймой берега. Как вы понимаете, у меня не было и быть не могло никаких враждебных намерений — я всего лишь хотел узнать, как развивалась история этого мира. Может быть, здесь, где все такое маленькое, зло тоже оказалось невелико, и местные евреи претерпели от судьбы гораздо меньше ударов, чем в моей Вселенной номер 1? Я пристроил к глазам сильный телескопический бинокуляр и принялся вглядываться в сеть далеких улиц. Первое, что я увидел, было жерло танкового орудия, направленного мне прямо в левый глаз. Вот сейчас неведомый танкист нажмет на гашетку… Я дернул головой как раз во-время, чтобы снаряд, выпущенный мне в лицо, пролетел мимо. Вряд ли он сумел бы причинить мне вред — он был меньше булавочной головки, но сознание, что в меня стреляют братья-евреи было очень неприятным. Нужно было срочно налаживать контакт, и единственное, что мне пришло в голову — написать на собственном лбу: «Я — свой. Мое имя Иона Шекет. Я из другой Вселенной». Я бы написал и больше, но мой лоб оказался не столь большим, как мне представлялось, когда я глядел в зеркало. Видели бы вы, что тут началось! Булавочные головки засвистели мимо, как комары в жаркий день. Стрелявшие, видимо, хотели только напугать меня, потому что ни один снаряд не попал в цель — если, конечно, целью был я. Минуту спустя я увидел два десятка блох, которые кружились перед моими глазами. На самом деле это были бомбардировщики, и, если они несли в бомбовых отсеках по два-три мощных фугаса, то могли даже мне доставить кое-какие неприятности. Я взмахнул рукой, и блохи пустились наутек. Я ткнул себя пальцем в лоб, привлекая внимание евреев к надписи, не увидеть которую мог бы разве слепой дервиш. И что вы думаете? Я же всегда говорил, что евреи — умный народ, даже если они живут в таком маленьком мире. Они мне ответили! Самолеты закружились над Тель-Авивом будто на военно-воздушном параде, выписывая в небе с помощью трассеров слова, повергшие меня в состояние шока. Вот, что я прочитал: «Иона Шекет! Через минуту будешь подвергнут атомной бомбардировке! Предателю — смерть!» Вот так раз! Мое имя им известно — это естественно, наверняка я и здесь существую или существовал прежде. Но что я мог сотворить, чтобы меня сочли гнусным предателем, достойным смерти? Атомная бомбардировка, подумать только. Меня не спасет никакой скафандр. Нужно убираться! Но я не мог так просто вернуться на орбиту — меня снедало любопытство. Что я, в конце концов, сделал плохого? Я стер ладонью надпись с собственного лба и начертал другую: «В чем моя вина? Я — из другой Вселенной, мне ничего не известно о вашем Ионе Шекете!» Самолеты перестроили свои звенья, и в небе начала вырисовываться такая надпись: «Иона Шекет — предатель! Ты воспользовался доверчивостью дирекции Института времени, проник в кокон Вселенной и изменил мировые постоянные! Из-за этого Израиль не может выйти на пределы Солнечной системы. Израиль не может покорить Галактику! Смерть Ионе Шекету!» Поскольку, пока я читал всю эту чушь, минута истекла, я не стал искушать судьбу и включил ранцевые двигатели. Должно быть, я снес половину Синая, но меня это уже не волновало. — Послушай, — пожаловался я корабельному компьютеру, когда вернулся на борт, — что происходит? Я понял, что местная Вселенная так мала потому, что местный я забрался в то время, когда Большой взрыв еще не произошел и что-то там учудил. Ну и что? Чем им плохо, этим евреям? — Думать головой надо, — буркнул компьютер. — Изменилась не только постоянная тяготения, но и скорость света. До ближайшей звезды местные евреи должны добираться несколько тысяч лет — по своему счету времени. Галактика для них закрыта. Не удивительно, что они на тебя так взъелись. — Вот оно что… — протянул я. — Что ж, нужно исправлять собственную ошибку, хотя вовсе не я ее совершал. Ты можешь вернуться во времени к моменту Большого взрыва? — Я тебе не извозчик, — возмутился компьютер. По-моему, ему просто не хотелось ввязываться в историю, ведь прошлое, в отличие от будущего, непредсказуемо. Интересно, — подумал я, — что произойдет, если в коконе Вселенной я встречусь с самим собой и мы начнем выяснять отношения? Как изменятся законы природы? Может, станет еще хуже? Выяснить это можно было только одним способом — отправиться в прошлое, когда Вселенная номер 26 еще только собиралась родиться. — Назад, — приказал я, — к моменту Ноль! И мы помчались. Но это уже другая история.
ПЛЯЖНЫЙ КОСТЮМ ЦВЕТА СЛИВОЧНОГО МОРОЖЕНОГО
Напрасно я сказал неделю назад о том, что неизвестные на пляже украли мою одежду в то время, как я приводил в порядок кокон времени, оказавшийся в зале заседаний кнессета. Кому, скажите на милость, интересны какие-то шорты и майка? Так нет же, с того самого дня у меня не было ни минуты покоя — мне звонили не только знакомые, никогда не слышавшие об этом моем приключении, но и совершенно незнакомые люди, а один господин (по-моему, уроженец Марса, судя по его четырехметровому росту) явился ко мне домой и принес пляжный костюм цвета сливочного мороженого, в котором, по его словам, щеголял сам бывший президент Соединенных Штатов Израиля Ицхак Бурштейн. — Носите на здоровье, Шекет, — сказал господин с Марса, — и помните, что все цивилизованное человечество с нетерпением ждет вашего рассказа о погоне за ворами. Полагаю, это будет классная история! Что мне оставалось делать? Если говорить честно, ничего примечательного в той погоне не было — две-три перестрелки, одна погубленная планета, не более того. Но, с другой стороны, приходится потрафлять вкусам читателей во имя собственной бренной славы. Поэтому в рассказе о том приключении я, естественно, кое-что приукрасил, но заявляю со всей серьезностью — самую малость, и дотошный читатель сам определит, когда я сочиняю, а когда говорю истинную правду. Итак, обнаружив исчезновение моих пляжных принадлежностей, я немедленно пустился в погоню за похитителями. Обнаружить след оказалось просто. Дело в том, видите ли, что за год до этого я уже надевал пляжные шорты, когда пытался войти в воды Орефинского озера на планете Фиргант. В воды я войти не сумел и когда-нибудь расскажу об этом своем поражении. Что до шортов, то с того памятного дня они начали почему-то излучать короткие радиоволны, и не просто излучать, но еще и модулировать посылаемый сигнал. Возникали определенные неудобства, когда ты сидишь на пляже, и вдруг на тебя валится с неба спасательный ботик — оказывается, шорты изо всех сил излучают в радиодиапазоне сигнал опасности, принятый Союзом межзвездных перевозок. Собственно, я из-за этого и перестал надевать шорты на пляж, но в тот злополучный день под рукой не оказалось другой одежды, и я надел говорящие штаны в надежде, что они не станут особенно буйствовать, призывая спасти меня от всех космических напастей. В сложившихся обстоятельствах странная способность шортов вопить на всю Вселенную сыграла для меня хорошую службу. Оставшись в одних плавках, я немедленно активировал свою способность видеть весь спектр электромагнитных волн от радио до гамма-лучей и, вглядевшись в сиявшее всеми цветами радуги небо, обнаружил, что шорты уже удалились от меня на расстояние половины светового года и жалобно взывают о спасении откуда-то из области звезды Винни-на-Диване. У меня не оставалось времени для того, чтобы зафрахтовать гоночный звездолет, и потому пришлось пуститься в погоню в полном неглиже — можете себе представить картину… После того, как в 2065 году мне заменили легкие, вставив вместо них кислородную камеру с двухнедельным запасом, я уже пробовал летать в космос без скафандра. Это неприятно, потому что излучение звезд не очень-то согревает, чувствуешь себя как на пляже после того, как окунешься в ледяную воду. Но ощущение холода — не главное. Хуже было то, что без ранцевого звездолета невозможно развить приличную скорость. Поэтому в 2067 году я — уже по собственной воле — пошел еще и на имплантацию виртуальных двигателей. Опытные хирурги использовали для этого обе мои ноги, с тех пор я едва заметно прихрамываю, но зато скорость, которую я способен развивать в пространстве, в полтора раза превышает скорость света. Не такая уж большая скорость, согласитесь, но я все-таки человек, а не звездолет, что бы по этому поводу ни говорили мои оппоненты. И не киборг, кстати говоря, потому что киборгом называют живое существо с искусственным сердцем, а во мне бьется самое что ни на есть настоящее, и менять его на какой-то вакуум-насос я не намерен ни при каких обстоятельствах. Короче говоря, догнал я похитителей уже после того, как они завершили свое гнусное дело — закопали мои шорты в песок на планете Винни-4. Мне нужно было, по идее, сначала заняться шортами — я ведь знал, что представляет собой этот злосчастный песок! Но я был очень зол на похитителей и захотел сначала выместить на них свою злость — шорты, в конце концов, не убегут. Как я ошибался! Бросившись в погоню, я обнаружил, что похитители удирают от меня на всех, как говорится, парах — я имею в виду паровые звездолеты системы «Амбатрокс». Для тех, кто не в курсе, сообщаю: корабли этого типа используют для движения пары кваркового вещества, которые способны разогнать все, что угодно, до какой угодно скорости — если, конечно, позволяют масштабы Вселенной. Мне никогда не приходилось гнаться за кварко-паровыми звездолетами, а тут их было целых два, и хорошо, что удирали они в одном направлении, а то я бы оказался в положении Буриданова осла, и погоня на том и закончилась бы. Куда мне было на своих-то двоих гнаться за самыми быстрыми машинами во Вселенной! Выход был один — стрелять на поражение. Открою дорогому читателю еще одну тайну: в больших пальцах моих рук находятся лазерные пушки с нервно-паралитическим прицелом. Эту гадость встроили в меня, когда я работал в зман-патруле, знали об этом только три человека, и я в это число не входил. Узнал же я о своей способности случайно и когда-нибудь расскажу об этом. Как бы то ни было, пользуюсь я своими пальцами в качестве оружия чрезвычайно редко, поскольку я вообще человек мирный. Я бы и сейчас не стал стрелять, но шорты, зарытые в песок на планете Винни-4, взывали о мести. Направив на левый звездолет противника большой палец левой руки, а на правый звездолет — большой палец правой, я послал биокинетический сигнал, ощутил мгновенную отдачу и несколько секунд спустя увидел, как оба звездолета окутало облако кваркового дыма. Эти негодяи в долгу тоже не остались. В их распоряжении были, как я понял, к сожалению, очень скоро, пушки-виртуалки, создававшие в зоне поражения реальность, в корне отличавшуюся от действительности. Не думайте, что я оговорился. Посмотрите в словарь нового иврита, и вы убедитесь, что реальность и действительность суть две большие разницы. А может, и все три — в зависимости от силы действия виртуалки. Я успел выстрелить еще раз, когда вокруг меня замкнулось виртуальное пространство, и я оказался в родильном отделении больницы «Хадаса». Только что акушеры приняли роды — здорового четырехкилограммового мальчика по имени Иона. Разумеется, это был я — виртуалка в момент выстрела всегда возвращает поражаемый объект в момент его возникновения. Это очень удобно — кто способен сопротивляться, если только что явился в этот мир и понятия не имеет о правилах игры? Я поорал немного, чтобы успокоить врачей, и в тот момент, когда меня перекладывали в люльку, ухитрился сунуть в рот собственный палец. Если бы это был мой рот, то ничего бы, естественно, не случилось, но рот принадлежал одному из врачей. От неожиданности бедняга сомкнул челюсти, я завопил еще громче, и боль позволила мне вырваться из виртуального пространства. Оба вражеских звездолета были все еще окутаны кварковым дымом, и я понял, что мое пребывание в виртуальной реальности продолжалось недолго. Я вытянул обе руки и выстрелил, не очень заботясь о точности прицела. Тут уж важно было не попасть, а припугнуть. Эффект превзошел все мои ожидания. Выстрел из правого пальца разнес один из звездолетов на глюоны и сигма-мезоны, а второй, все еще окутанный кварковым дымом и потому к сопротивлению не способный, немедленно запросил пощады. Все было бы хорошо, но выстрел из моего левого пальцы пришелся, к сожалению, на планету, которую я вовсе не ожидал обнаружить в этой области Вселенной. Это была планета-одиночка, давно потерявшая свою звезду, а может, никогда своей звезды и не имевшая. Именно поэтому ее трудно было разглядеть в темноте космоса. К тому же, все мое внимание было занято удиравшими от меня кораблями. Нет, я не отрицаю, что был виноват — нужно было быть более внимательным. Я даже готов был понести наказание. Но не в тот момент, конечно, — сначала нужно было разобраться с врагом. А планета… Ну что планета — разве вы не знаете, что происходит с планетой, если в нее попадает луч виртуалки? Возможно, сейчас эта планетка вращается вокруг какого-нибудь светила, которое она сама себе и придумала. А возможно, что ее и вовсе нет — если кто-то придумал именно эту планету, и она стала частью чужого вымысла… Что до похитителей, то они не стали просить пощады и выбрасывать белый флаг — в космосе белое совершенно не смотрится, для сдачи в плен здесь используют посадочные боты, если, конечно, они остаются целыми после боя. Я медленно приблизился к звездолету врага и, должно быть, привел их в полное замешательство одним своим видом. Согласитесь, одно дело потерпеть поражение от превосходящих сил противника и совсем другое — от голого человека, размахивающего руками и изрыгающего во всех диапазонах спектра непристойные ругательства. Да, каюсь, ругательства были непристойными, я просто не сумел себя сдержать. И что вы думаете? Они раскрыли люк и, пользуясь световым галактическим кодом (попросту говоря, мигая фонариком), пригласили меня войти. Так я и послушался! Мне от этих негодяев ничего не было нужно — кроме пляжного костюма, конечно. Я так и ответил, пользуясь тем же кодом (попросту говоря, мигая собственными глазами). Вот тогда-то и выяснилая подоплека этого странного похищения и не менее странной погони. Господа, я смеялся, как никогда в жизни! Вы же знаете, как падки на сенсации нынешние журналисты. В прошлые века они хотя бы брали у своих жертв интервью, не сейчас это не в моде. Зачем с кем-то о чем-то разговаривать, если можно сфабриковать всю беседу (включая почесывание лысины и сплевывание через плечо) на биокомпьютере? Так вот, некая группа аргентинских мафиози (эти аргентинские евреи доверчивы, как дети) посмотрела показанный на прошлой неделе телевизионный ролик с моим участием. Я-то об этом ни сном, ни духом — где, скажите на милость, авторские права? И в том интервью я (держитесь крепче!) заявил, что, дескать, «отвагу придает мне мой пляжный костюм, поскольку обладает уникальной особенностью, которую я не намерен раскрывать посторонним». Естественно, мафиози решили костюмом завладеть и секрет узнать. Дальнейшее вам известно. С победителями не спорят. Выставив вперед большой палец левой руки (только для острастки, я не не собирался пускать оружие в ход), я вошел в корабль врагов, взял свой пляжный костюм, разложенный в капитанской рубке, и сказал на прощание: — Секрет я вам все равно не раскрою. Удрученные мафиози проводили меня свирепыми взглядами. Я вернулся на Землю и улегся на пляже, ожидая, когда начнется следующее приключение. Костюм я небрежно бросил рядом. Должен сказать, что он действительно обладает уникальной особенностью, о которой мне не хочется рассказывать. Разве только вам… Видите ли, он мне ужасно жмет. Просто ужасно. Из-за этого я становлюсь раздраженным. А раздражение заставляет меня пускаться в авантюры, о которых я порой и сам жалею.
СПАСТИ ГАЛАКТИКУ
История, о которой я хочу рассказать, произошла вскоре после того, как я вернулся с одной из планет Дельты Ориона. Только не спрашивайте, как эта планета называлась. Я, конечно, помню, поскольку никогда не жаловался на память, но не скажу — мне вовсе не хочется, чтобы кто-нибудь из моих читателей отправился в тот мир и нашел там свою погибель. Уверяю вас, я и сам с трудом спасся, что не делает чести моей сообразительности. Потом, когда-нибудь напомните мне, и я расскажу обо всем, что там происходило но не сейчас. Сейчас мне вспоминается, как я останавливал звездные скопления — это куда более приятные воспоминания. Я отдыхал в своем домике на перекрестке Нахшон. Домик у меня небольшой, в нем всего два этажа и только одна кухня. Он охотно слушается руля, любит летать против ветра, и я частенько разрешаю ему самому выбирать маршрут. Вот он и вывез меня на тот перекресток, где еще в начале ХХI века посадили сосновую рощу. Деревья разрослись, и теперь каждый домовладелец стремится хотя бы раз в году отдохнуть в собственном доме под сенью огромных корабельных сосен. Вид отсюда действительно замечательный — особенно, если смотреть на север, где возвышаются, занимая полнеба, двухкилометровые башни небоскребов Бейт-Шемеша. Так вот, лежу я на диване, матрас фирмы «Аминах» с центром здоровья массирует мне спину, норовя захватить и другие части тела, и вдруг посреди комнаты возникает изображение Анатолия Зубова, известного российского астронома, с которым (я имею в виду, конечно, самого Анатолия, а не его изображение) мы как-то попали в переделку на Марсе. — Вот ты тут прохлаждаешься, — осуждающе сказало изображение, — а нашей Галактике грозит гибель. — О чем это ты? — удивился я. — Совсем недавно я облетел весь галактический экватор. Правда, летел я на дарсанском звездолете, который докучал мне своими изречениями, но все-таки кое-что заметил. А именно: звездный пояс как никогда устойчив. Сверхновые вспыхивают только там, где еще нет развитых цивилизаций. По-моему, с нашей Галактикой все в порядке. — Значит, ты еще не слышал о последнем открытии Мицубиши, — сказало изображение Зубова. — Я имею в виду психодинамические эффекты государственной деятельности. — Не понял, — сказал я и сел. Матрас попытался приподняться, чтобы продолжить массаж, но я оттолкнул его, и он обиженно затих. — Объясняю, — сказало изображение. — Тебе прекрасно известно, что каждый живой индивидуум излучает в пространство биоволны, обладающие энергией. — Еще бы, — заметил я, — я и сам, когда интенсивно думаю, замечаю, как вокруг начинает светиться воздух. — Обнаружено, — продолжало изображение, — что наиболее интенсивно излучают политические деятели. Это естественно — такой уж у этих людей характер, они призваны преобразовывать мир. — Да, да, — нетерпеливо сказал я, — переходи к делу. — Уже перешел. Канава Мицубиши обнаружил, что волны излучений политических деятелей обладают специфической частотой и, достигнув галактической плоскости, объединяются вместе. Происходит резонанс. Излучение как бы усиливает само себя. А поскольку политикой люди занимаются не одно столетие, то… — То это излучение, — закончил я мысль Зубова, — способно сдвинуть горы. — Если бы только горы! — воскликнуло изображение. — Оно оказалось способно сдвигать звезды! И теперь двести тысяч звезд-карликов, расположенных в районе нашего галактического рукава, дрейфуют в сторону скопления Ориона, где, как тебе известно, избыток звезд-гигантов. Ты представляешь, что будет, когда… — Представляю, — прервал я. — Разумная жизнь способна возникнуть лишь в планетных системах звезд-карликов типа нашего Солнца. А излучение звезд-гигантов не позволит образоваться органическим молекулам, и Галактика лишится нескольких тысяч цивилизаций. Кошмар! — О чем я тебе и толкую уже полчаса! — мрачно заявило изображение Зубова. — Чем я могу помочь? — спросил я, поднимаясь с дивана и отбрасывая ногой потянувшийся было за мной матрас. — Подумай, Иона, — вздохнуло изображение. — Мне нечего тебе подсказать. В отличие от тебя, я не умею перемещать звезды. Изображение задрожало (надеюсь, не от холода) и исчезло. — Ты обо мне слишком хорошего мнения, — сказал я в пустоту. Действительно, с чего Зубов взял, что я умею передвигать звезды? Если он имел в виду тот случай, когда я перетащил Сириус Б на более далекую от Сириуса А орбиту, то моей личной заслуги в том почти не было — я просто занялся дрессировкой космических парусников, животных красивых, огромных, но беспросветно глупых, и они заслонили от Сириуса Б поле тяжести А-звезды. Если поле тяжести исчезает, то что делает небесное тело? Вот именно, начинает двигаться по прямой. Что Сириус Б и сделал. Я наблюдал с борта своего корабля и подгонял парусников, которым больше всего хотелось спать, а не экранировать своими крыльями чужие поля тяготения. Может, и сейчас попробовать использовать космических парусников? Подумав, я отбросил эту мысль: животные эти уже сорок лет назад были занесены в красную книгу, их осталось слишком мало для того, чтобы воздействовать сразу на тысячи звезд. Не получится. Нужен был иной выход. Может, попробовать погасить голубые гиганты в Орионе? Если погаснут гиганты, то опасности для звезд-карликов не будет, ну и пусть себе дрейфуют, куда им хочется. Точнее — куда их влекут политические биоволны. Нет, — подумал я, — этот вариант тоже не годится. Во-первых, кто возьмется гасить звезды-гиганты? Лично я на такую авантюру не пойду, у меня нет желания испариться, не долетев даже до звездной хромосферы. А во-вторых, если и найдутся такие камикадзе (людей, готовых пожертвовать жизнью во имя какой-то, чаще всего нелепой цели, во все времена было достаточно), то зачем же губить самое красивое звездное скопление Галактики? Нужно было придумать какое-то нестандартное решение, и я понял, почему именно ко мне обратился Анатолий Зубов со своей просьбой. Кто же, кроме меня, способен в столь критической ситуации придумать идею, совершенно нестандартную, такую, какая никому, кроме Ионы Шекета, и в голову не придет? Давай-ка, друг, рассуждать методически, — сказал себе я и растянулся на диване: когда лежишь, думается лучше, мысли не стекают к ногам, а сосредотачиваются в затылке. Матрас немедленно продолжил свой сеанс массажа, но я уже не получал от этого никакого удовольствия. Если рассуждать методически, то хорошо бы обойтись минимальным воздействием. Особенно если учесть, что я устал после долгой экспедиции, и сейчас у меня просто не было бы сил возиться, к примеру, с дрессировкой космических парусников, даже если бы представилась такая возможность. А если, — подумал я, — попробовать подойти к проблеме с другой стороны? Если оставить звезды в покое, но взяться за политиков? Конечно, наши политики — тоже своего рода звезды со всеми присущими им странностями, пятнами, протуберанцами, вспышками и затмениями. Но с политиками хотя бы иногда можно договориться… О чем? Чтобы они попридержали свою мыслительную деятельность? Легче, наверное, все-таки переместить с места на место все звезды-карлики в пределах двухсот парсеков от Солнца. Я вспомнил, каких усилий мне стоило заставить замолчать депутата Ниссима, решившего использовать кокон времени для того, чтобы… Стоп. Кокон времени. Почему я не подумал о нем сразу? Я повернулся со спины на живот, и матрас принялся массировать меня в таком месте, до которого я даже свою жену Далию допускаю лишь по четным числам нечетных месяцев. Я вскочил с дивана и начал ходить по комнате, вызывая недовольство у мебели, поскольку натыкался на столы, шкафы и стулья, причиняя их здоровью непоправимый вред. Итак, в здании любого парламента на Земле установлены коконы времени, позволяющие депутатам растягивать регламент и вместо положенных трех минут говорить три часа или даже три года. Беда в том, что каждый депутат пользуется коконом времени независимо от своих коллег. В результате мыслительная энергия все равно распыляется и уходит в пространство, приводя Галактику на грань гибели. А если соединить все коконы в одну цепь? Тогда время перемешается, и, скажем, депутат Ниссим будет вынужден говорить свой спич о необходимости принятия конституции перед сенаторами Древнего Рима, а депутат Авраам Линкольн окажется на трибуне иранского парламента в конце ХХ века и станет доказывать преимущества демократии мусульманским фанатикам. Ну и что? Это даже интересно, это расширит кругозор политиков прошлого и заставит политиков наших дней задуматься над тем, что они говорят, стоя на трибуне. Но зато все мыслеволны окажутся перемешаны настолько, что никакой резонанс станет невозможен! Нужно попробовать, — решил я и немедленно отправился в Иерусалим, где как раз заканчивалось дневное заседание кнессета. Депутат Ниссим стоял в коконе времени (по-моему, на его часах пошел уже пятый час выступления) и убеждал коллег отдать наконец Гренландию эскимосам, потому, дескать, что евреи просто не желают жить и творить среди снегов и торосов. Я предъявил свой пропуск и прошел в пультовую, где операторы времени пили чай и травили анекдоты, не обращая никакого внимания на сложную аппаратуру. — Ну-ка, — потребовал я у оператора, сидевшего за главным пультом, ну-ка, надави-ка вон на ту клавишу и передвинь вон тот рычаг! От неожиданности он так и сделал и только потом спросил, а что, собственно, мне здесь нужно. — Уже ничего, — сказал я и покинул помещение. И действительно, дело было сделано: все коконы времени соединились в одну систему, и все парламенты всех времен и народов замкнулись сами на себя. Вам это может показаться удивительным, но парламентарии не обратили на это обстоятельство никакого внимания! Сенат США проголосовал за казнь Марии-Антуанетты, израильский кнессет принял решение об импичменте президента Ельцина, а Народное вече Новгорода Великого наказало русским князьям взять Берлин и арестовать Гитлера. В мире, кстати, тоже никто не заметил, что законы принимают вовсе не те люди, которые были избраны в нужном месте и в нужное время. Перемешались не только речи и законы. Перемешались и биоэнергетические потоки. О резонансе и речи больше быть не могло. И звезды остановились. Скопление красных карликов встало на прикол в сотне парсеков от Солнечной системы, а скопление голубых гигантов и с места не сдвинулось. Я вернулся в свой дом на перекрестке Нахшон и улегся на диван, который немедленно принялся массировать мне затылок, предположив, видимо, что именно эта часть моего тела испытала в последние часы наибольшее напряжение. — Ты молодец, Иона, — произнесло, не поздоровавшись, изображение Анатолия Зубова. — Очень оригинальное решение! Галактика спасена. Правда, теперь нам грозит нашествие звездных парусников, но это мелочь по сравнению со спасением сотен еще не возникших цивилизаций. Конечно же, Зубов оказался не прав. Космические парусники — вовсе не те животные, к которым можно относиться с пренебрежением.
НА ВСЕХ ПАРУСАХ
Некоторые говорят, что межзвездные полеты убили романтику. Дескать, выходила раньше влюбленная парочка на балкон своего блочного дома, смотрела в небо и мечтала, глядя на звезды — загадочные, яркие и слабые. А теперь о чем мечтать, если знаешь, что к этим раскаленным газовым шарам мчатся сотни металлических громадин, влекомых вовсе не игрой фантазии, а жаром атомных реакторов? А как было бы хорошо передвигаться от звезды к звезде на парусниках или даже на байдарках! Сколько романтики… Сколько препятствий, позволяющих каждому мужчине ощутить себя героем, а каждой женщине вообразить себя амазонкой! Так может рассуждать лишь человек, никогда не покидавший Землю. Мне доводилось не раз (и я уже рассказывал об этом) перемещаться от звезды к звезде. Каких только способов я не использовал! Один только дарсанский звездолет чего стоит, не говорю уж о том времени, когда я передвигался вообще на своих двоих — с помощью ранцевых двигателей системы Огорискина-Метелли. Уверяю вас, самое романтичное, что я помню — это полет на огромном суперзвездолете «Иерусалим», вмещающем две с половиной тысячи пассажиров. Стоишь на прогулочной палубе, перед тобой на обзорном экране сияют звезды… совсем так, как если бы ты стоял с дамой сердца на балконе своего блочного дома и мечтал, как мечтали твои предки. Есть, правда, в космосе и другая романтика, но к ней обычно не стремятся те, кто путешествует ради отдыха. Я имею в виду гонки на космических парусниках. Не на тех парусниках, конечно, что выпускает на потребу обывателя Хайфский завод космосудостроения. Я говорю о космических парусниках типа Stellarium erectus mobile, относящихся к подвиду хищников, виду позвоночных и классу углеродоживущих. Мы, звездные путешественники, называем этих животных емким словом «бредуны». Здесь по меньше мере два смысла. Первый: бредуны действительно бредут в космической пыли, не торопясь и не зная цели. И второй смысл: попробовав оседлать бредуна, путешественник обычно начинает бредить, ему мерещится, что он попал в страну своей мечты, стал, допустим, халифом или председателем домового комитета… Трудно потом вернуться к обычному течению жизни. Но приходится, и это главный недостаток общения с бредунами. Я уверен, что никто из моих читателей не видел бредуна живьем, не говоря уж о том, чтобы попытаться оседлать это животное, размер которого превышает три километра. Я же знаю: читатель любит смотреть космические приключения, развалясь на диване… Впрочем, не буду говорить все, что думаю о читателе — в конце концов, для кого же я пишу свои мемуары? Своего первого бредуна я оседлал, когда возвращался на Землю из третьего полета к Дарсану. Звездолет, выданный мне дарсанцами во временное пользование, я вернул законным владельцам, что вызвало со стороны бортового компьютера неадекватную реакцию. Он, бедняга, почему-то решил, что я буду коротать в его обществе весь остаток своей жизни и потому, расставаясь, лил слезы и пытался покончить с собой, отключившись от систем энергопривода. Чтобы избежать сцен, мне пришлось сматываться с Дарсана
ВЫБОР
В планетную систему Альдебарана я попал совершенно случайно. Обычно мои «случайности» бывают хорошо организованы, но в тот раз действительно произошла чудовищная накладка. Я направлялся на планету Дарсан, чтобы вернуть наконец звездолет, который был мне одолжен года за два до описываемых событий. Дарсанский звездолет — существо непредсказуемое, он может быть точен, как лучшие часы, но может взбрыкнуть подобно дареному коню и отправиться совсем не туда, куда вам нужно. Я давно хотел от не избравиться, и он это понимал, а потому делал все от него зависящее, чтобы отдалить возвращение на родную планету. На полпути от Земли к Дарсану расположена небольшая черная дыра, примерно сотня миллионов тонн по массе, размером чуть больше булавочной головки. Заметить ее довольно сложно, вот звездолет и сделал вид, что не заметил. Черные дыры, кстати говоря, — объекты еще более непредсказуемые, чем дарсанские звездолеты. Поэтому я решительно не могу сказать, как получилось, что, выбравшись из гравитационной ямы, мы оказались не в окрестностях Дарсана, а на въезде в планетную систему Альдебарана. Для моего звездолета это был еще больший сюрприз — всем известно, что дарсанцы издавна недолюбливают альдебаранцев, хотя причин подобной антипатии не могли бы назвать ни те, ни другие. Это естественно: любовь, как и ее отсутствие, не поддаются логическому анализу. Итак, мы оказались, сами того не желая, на задворках системы Альдебарана, и первое, что я услышал, придя в себя от неожиданности, было: — Эй, на звездолете! Котлы погасить, встать на якорь! Экипажу прибыть на базу в шлюпке без сопровождения! Распоряжаются, будто у себя дома! Пришлось подчиниться. Надо сказать, что сделал я это не без удовольствия — очень хотелось хотя бы несколько часов не слышать словесных упражнений дарсанского компьютера, управлявшего звездолетом так, будто на борту никогда не было и не будет живого экипажа. Альдебаранская база размещалась на астероиде, силой тяжести там даже не пахло, а искусственная гравитация здесь, видимо, была не в чести. Я не большой поклонник невесомости и потому дал волю раздражению, оказавшись в диспетчерской. — Что вы себе позволяете? — раскричался я. — Мое имя Иона Шекет, и я веду корабль на Дарсан! — Замечательно! — обрадовался диспетчер, небольшого роста хлородышащее существо с тремя хвостами вместо двух глаз. — Иона Шекет, мы о вас слышали. Вы известный политик с планеты Земля, не правда ли? Я не был уверен, что сколько-нибудь известен в качестве политика. Да, было дело, однажды я чуть было не попал в кнессет, когда-нибудь я расскажу об этом, хотя, уверяю вас, мои приключения на политическом поприще куда менее интересны моих же приключений в пространстве и времени. — Да, я с Земли, — согласился я, — но назвать меня известным политиком было бы сильным преувеличением. Должно быть, альдебаранцам не попадались скромные земляне. Диспетчер, во всяком случае, пропустил мое заявление мимо ушей — я имею в виду приемные локаторы, расположенные у этой группы земноводных в кончиках указательных пальцев. — Заседание еще продолжается, — объявил диспетчер, — и вас немедленно доставят в зал, чтобы и вы могли участвовать в выборах. Только выборов мне не хватало! Я сразу вспомнил выборы на Земле, на Ганимеде и десятке других планет. Вспомнил, как пытался разбираться в неизвестных мне политических системах и партиях, и как однажды даже попал в тюрьму, потому что проголосовал не за ту партию, за которую обязаны были голосовать все прибывшие на планету звездоплаватели. Нет, увольте! Я так и сказал диспетчеру, но он меня не слышал, потому что торопливо колотил ушами, то есть — указательными пальцами всех четырех рук, по пульту, вызывая корабль сопровождения. Меня доставили в зал заседания прежде, чем я успел составить в уме апелляцию против незаконных действий некоторых подданных Альдебарана. Зал, куда меня доставили, напоминал огромную палату в сумасшедшем доме: все стены были обиты мягкой материей, способной поглотить не только звуки и удары, но даже политические взгляды и взаимные оскорбления. Видимо, поэтому собравшиеся в зале существа были так вежливы друг с другом, а также со мной, свалившимся будто снег на голову. — Уважаемый господин Шекет, — обратился ко мне председательствующий. Это было двоякодышащее существо с планеты, где наверняка понятия не имели о том, что гостю сначала нужно предложить сесть. — Господин Шекет, мы рады, что вы намерены принять участие в голосовании. Среди кандидатов на этот раз… — Позвольте, уважаемый, — воскликнул я, — видите ли, сюда я попал случайно и не имею чести… Я совершенно не знаком с политической ситуацией и потому… Нельзя ли оставить меня в покое и позволить мне покинуть помещение? — О, господин Шекет, — застонал председатель, — Честь вы, безусловно, имеете, а что касается политической ситуации, то нынче она проста, ибо всего восемь народов претендуют на то, чтобы получить достойных руководителей. Поэтому, как вы можете видеть, конкурс очень велик, и ваше в нем участие придаст выборам еще большую остроту, без которой никакое политическое действо… — О чем вы говорите? — удивленно воскликнул я. — Какие восемь народов? Кто кого здесь выбирает, в конце-то концов? Настала очередь удивляться председателю этого высокого собрания. — Как кто кого? — сказал он. — Мы, профессиональные политики, входящие в ассоциацию политиков Альдебарана и ближних миров, выбираем на ближайшее пятилетие народы, которыми будем управлять к вящей славе корпорации. Сегодня мы слушаем избирательную программу цивилизации аллопренов с планеты Биркусс. — Послушайте, — проникновенно сказал я, — я расскажу вам, как происходят выборы на Земле и прочих приличных планетах. Раз в четыре или пять лет народы приходят к урнам и отдают свои голоса за того или иного политического лидера. Тот, кто получит большинство голосов, и будет править данным народом в течение некоторого отрезка времени. — Глупая система! — воскликнул председатель. — В приличных мирах все происходит наоборот. Как может народ выбирать себе правителя? Он же может выбрать какую-нибудь кухарку, не имеющую представления о том, что такое государственная машина, где у нее руль и где тормоз! — Ну да, — согласился я. — Так часто и бывало. Не знаю, как с кухарками, но слесарей и всяких там водопроводчиков выбирали. Потом, конечно, мучились, но ведь это прямое следствие свободного волеизъявления масс… — Ну и чепуха! — в сердцах сказал председатель. — Управлять должен профессиональный политик, его для того и учат. Именно политики, собираясь здесь один раз в пять лет, выбирают себе народы, которыми будут управлять. И каждый народ хочет, конечно, быть избранным, ибо иначе может остаться вообще без власти, впасть в анархию и дикость, а это никакому народу не хочется. Поэтому предвыборные обещания, которые мы получаем от народов, очень, я бы сказал, специфические… — Ничего не понимаю, — расстроился я. — Кто кому дает предвыборные обещания? — Народ политикам, естественно! Сегодня, например, мы заслушиваем предвыборную программу пустынных жителей планеты Брибрам. Вы, уважаемый Шекет, прервали выступление на самом интересном месте. Садитесь, смотрите и слушайте. Что мне оставалось делать? Я сел и начал смотреть и слушать. Пустынные жители планеты Брибрам были похожи то ли на татаро-монголов земного средневековья, то ли на бедуинов двадцатого века. Жили они в барханах и им позарез нужен был начальник, который смог бы заставить их пойти навстречу достижениям цивилизации. Взамен они обещали не обрезать будущему правителю конечностей, не работать тогда, когда будущий правитель будет отдыхать, создать будущему правителю все условия для его сексуальной деятельности… и что-то еще, очень уж специфическое, в чем я по неопытности так и не сумел разобраться. — Ничего себе, — сказал председатель, когда предвыборная реклама закончилась. — Неплохие условия, вчерашняя речь тирдикопов с Баккаверы была, на мой взгляд, менее привлекательна. — По мне, — заявило какое-то дикого вида существо, лежавшее неподалеку от меня и ежесекундно взбрыкивавшее то ли задними конечностями, то ли передними глазными отростками, — по мне, так лучше всего была программа зиннеров с Филдрепрендагоролы, я лично буду голосовать за эту цивилизации, с ней, по крайней мере, меньше хлопот, они даже ходить не умеют! — Лучше пусть ходят, — подал голос некий трехногий политик, нетерпеливо прыгавший в соседнем ряду, — пусть лучше ходят, но не желают жить при коммунизме, как врагапы с Храбокисты! — Спокойно, господа, — сказал председатель. — Среди нас новый выборщик, и возможно, от его голоса зависит, какой именно цивилизацией нам предстоит управлять в ближайшие пять лет. Господин Шекет, вам слово! — М-м… — сказал я. — Э-э… Мне очень нравится ваша система выборов. Но как-то это непривычно. Могу себе представить, что творилось бы на Земле, если бы, скажем, не израильтяне в конце прошлого века выбирали между Бараком и Нетаниягу, а Барак выбирал себе народ, которым хотел бы управлять. Или Биби… — Но ведь так и должно быть! — удивился председатель. — Этот ваш Барак профессиональный политик? — Ну… - с сомнением произнес я. — Не так, чтоб очень… — Тогда он и выбирать не должен! — воскликнул председатель. Непрофессионалы лишены у нас всех избирательных прав! Только профессионал, обладающий дипломом, имеет право выбирать себе народ! — Да… - протянул я. — Интересно, где бы Нетаниягу нашел себе такой народ, который полностью соответствовал его политическим взглядам. Не говорю уж о Бараке… — Так это народы должны постараться, — поучительно сказал председатель, и преподнести себя в самом выгодном свете. Кстати, я очень не люблю, когда у народа появляются популистские лозунгы. Например: «Готовы ублажать начальника всеми способами, даже если таких способов не существует!» Понятно же, что обещание невыполнимо, так нет же, предлагают некоторые! Я за такие народы никогда не голосую. Собрание одобрительно зашумело. — А можно, — торопливо сказал я, — проголосовать заочно? Мне, видите ли, нужно срочно лететь на Дарсан, и потому… — На Дарсан? — воскликнул председатель, и я кожей ощутил, как изменилась атмосфера в зале. — На Дарсан, говорите вы? Нет, Шекет, мы были о вас, как о политике, лучшего мнения! Как можете вы иметь дело с этой цивилизацией, не знающей даже, что такое политическая система правления? Послушайте, Шекет, да вы вообще профессионал или кто? — Или кто, — признался я и в следующее мгновение был вытолкнут из зала двумя дюжими погромщиками, состоявшими сплошь из рук и не имевшими голов на плечах. Меня живо доставили обратно на дарсанский звездолет и дали «добро» на немедленный старт. — Ну что, — осведомился компьютер, когда закончился этап разгона, — за кого проголосовал? Кем тебя заставят управлять? — Никем! — отрезал я. — Может, это и прогрессивная система, может, действительно не народ должен выбирать себе правительство, а профессиональные правители должны выбирать народ для управления… Но не по мне это. Я традиционалист. Вот вернусь на Землю и проголосую за депутата Кореша, я хотя бы знаю, чего от него можно ждать. — И чего же от него можно ждать? — заинтересованно спросил корабль. — Да ничего! — воскликнул я. — И это самое лучшее, чего можно ждать от политика.
ЛЮБОВЬ ЗЛА
Честно говоря, я не знаю, в каком мире живу. Конечно, в моем компьюетере все Вселенные, которые я когда-либо посещал, пронумерованы — есть в каталоге даже Вселенная с номером 100, отличающаяся от Вселенной с номером 99 только отсутствие темной туманности между Альтаиром и Альдопарабоглуксом. Я уже давно взял за правило нумеровать миры, иначе мне пришлось бы блуждать в одних и тех же пространствах, не понимая, то ли я действительно попал во Вселенную, где уже бывал однажды, то ли это странное проявление так называемого deja vu на галактическом уровне. Проблема в том, что я и сам забыл, чем, собственно, отличается мой родной мир от всех прочих. Да, там есть Соединенные Штаты Израиля, так они есть везде — Вселенных без Соединенных Штатов Израиля, насколько я понял, не существует в материальной Вселенной. В моем мире (это я помнил точно) на парапете тель-авивской набережной я как-то нацарапал надпись: «Иона Шекет не любит цветную капусту». Но точно такую же надпись я обнаружил в десятках других миров. Было, конечно, еще одно обстоятельство, которое могло мне доказать: я — дома. Однако именно это обстоятельство я вовсе не жаждал выяснять. Я имею в виду, что в моем мире меня вот уже который год ждала на звездолете «Бутон» в поясе астероидов моя законная жена Далия. Но во время всех своих путешествий по мирам и звездам я старательно облетал пояс астероидов на расстоянии минимум десять парсеков — только Далии мне недоставало для полного счастья! Поэтому я до сих пор не знаю, удалось ли мне вернуться в мой собственный мир или я все еще пребываю в одном из альтернативных. Как-то, желая все-таки выяснить истину, я попросил капитана пролетавшего мимо звездолета о небольшой услуге. — Будете пролетать сквозь пояс астероидов? — спросил я. — Всенепременно, — ответил капитан, даже не потрудившись уменьшить скорость. — Поглядите, пожалуйста, дрейфует ли там звездолет «Бутон», на борту которого находится женщина по имени Далия. — Всенепременно, — повторил капитан, и у меня сложилось мнение, что он не знает ни одного другого слова. Наши звездолеты разошлись во времени и пространстве и с тех пор я не встречал ни этой посудины, ни ее капитана. Возможно, ему и удалось выполнить мою просьбу, но сообщить мне об этом он мог лишь при следующей случайной встрече на одной из трасс в какой-нибудь из Вселенных. Как-то я поставил свой звездолет в космопорту имени Бен-Гуриона и специально поднялся в буфет кнессета, чтобы найти там депутата Ниссима Кореша, давнего моего знакомого, который никуда и никогда не улетал с Земли-1 и мог бы ответить мне на вопрос: «В какой, черт побери, Вселенной я нахожусь?» Депутат сидел за чашкой кофе на своем обычном месте и встретил меня так, будто мы расстались вчера. — Конечно, Шекет, вы в своем родном мире! — воскликнул он. — Ибо где еще оппозиция готова завалить законопроект об аннексии Южной Зеланднии только на том основании, что согласно последней переписи там не было обнаружено ни одного еврея? — Нигде, — согласился я, но уверенности это сообщение мне так и не придало: в любом из миров, думал я, присоединение Южной Зеландии к Соединенным Штатам Израиля было бы невозможно, и вовсе не из-за глупой переписи. Ведь еще в начале XXI века Новая Зеландия погрузилась на дно океана в результате катастрофического землетрясения. Естественно, что там не оказалось ни одного еврея! Кому вообще пришло в голову проводить перепись в этом подводном государстве? Наверняка это была какая-то шалость статистического компьютера… Впрочем, не статистике я хотел рассказать вам и не о депутате Кореше, естественно, а о любви. Да, господа, может, у вас сложилось обо мне иное мнение, но на самом деле ничто человеческое мне не чуждо. А любви, как известно, все возрасты покорны, хотя к моему случаю подошла бы другая поговорка: «Любовь зла, полюбишь и…» Там, помню, упоминалось какое-то животное с рогами, но это уже детали… Произошло это несчастье в звездной системе Альдерамина, куда меня занесло в поисках все того же указательного знака, по которому я мог бы понять, что нахожусь именно в моей Вселенной — той Вселенной, где я родился и где в детстве ел мороженое на палочке, купленное за шекель, украденный из компьютерного банковского файла родителей. Альдерамин — звезда голубая и потому излишне жаркая. Темперамент у аборигенов, живших на второй от звезды планете, оказался под стать звездному излучению. Носились они взад-вперед с такой скоростью, что у меня мелькало в глазах, а разговаривали так быстро, что мысль, которую они хотели высказать, терялась за словесным забором еще до того, как вы понимали, что обращаются именно к вам. Уже через минуту после прибытия у меня зверски болела голова, и я мечтал побыстрее сняться с якоря, но это было невозможно: баки требовали дозаправки, а из того факта, что альдераминцы быстро двигались и еще быстрее говорили, вовсе не следовало, что и контракты в этом мире выполнялись с такой же скоростью. Потусовавшись на взлетном поле часа четыре по бортовому времени, я понял, что до утра нечего и рассчитывать на дозаправку, и отправился искать какой-нибудь подходящий отель. Это была самая большая ошибка в моей жизни! У ворот космопорта меня ждала Она. Я понял это сразу. У Нее была изумительная фигура: голова в форме стручка сидела на изящной шее, какой не бывает даже у жирафы, а шея, в свою очередь, крепилась к телу, которому позавидовал бы двухэтажный особняк на улице Шенкин — оно было монументально и создано, казалось, на века. О ногах я уж и не говорю! Правда, впоследствии я припомнил, что ног у Бриганцы попросту не было, но в тот момент отсутствие конечностей почему-то показалось мне проявлением высочайшей гармонии. Для меня до сих пор остается невыясненным вопрос: почему я, собственно, решил, что передо мной существо именно женского пола? Однако я решил именно так, и любовь вспыхнула во мне, будто олимпийский факел в руке чемпиона по боксу. Женщина пронзала меня лучистым взглядом своих лазерных глаз-излучателей. У взгляда был желто-оранжевый цвет и обещал он мне райское блаженство, если… Если, конечно, я сумею ответить любовью на любовь этого неземного (в полном смысле слова!) существа. — О, Бриганца! — выдохнул я и бросился в горячие объятия моей подруги. В тот момент я не подумал: откуда мне вдруг стало известно имя этого небесного (в полном смысле слова!) создания. — Ах, Иона! — воскликнула Бриганца и прижала меня к себе магнитными захватами, столь же прочными, сколь и невидимыми. Какая-то часть моего существа понимала в тот момент, что любовь к созданию, у которого нет руки и ног, а голова похожа на недозрелый стручок гороха, — авантюра, о которой мне еще придется пожалеть. Но кто и когда, будучи в состоянии любовного экстаза, слушает голос разума? Я барахтался в магнитных объятиях Бриганцы, ноги мои болтались в воздухе, не находя опоры. Со стороны зрелище наверняка было весьма уморительным, но разве истинные влюбленные во все века не выглядят уморительно — возьмите хотя бы Дон Кихота с его смешной любовью к простой крестьянке по имени Дульсинея, которую он в воображении своем наделил всеми достоинствами дворянского звания? Мы с Бриганцей немедленно удалились подальше от космопортовской суеты, чтобы предаться любовным утехам в сладостном уединении ее интимного гнездышка. Господа, не подумайте, что Иона Шекет спятил и начал вдруг выражать свои ощущения в стиле любовных романов прошлого! Вам-то хорошо следить за моими приключениями, а мне-то пришлось пережить их самому, и смею вас уверить: я думал в тот момент именно такими словами, которые в иное время показались бы мне гнусно и беспредельно банальными. В нашем уединенном гнездышке мы нежно устроились с Бриганцей на ее ложе и при свете полной луны, спутницы влюбленных, принялись отдаваться друг другу со всей страстью, которая… Ох, избавьте меня, ради Бога, от описания сцены, которую я, будучи в здравом уме и твердой памяти, назвал бы отвратительной и бездарной. Можете себе представить: полураздетый мужчина в самом расцвете сил болтается, как гроб Магомета, в воздухе, дрыгая всеми конечностями, а огромный кристалл-параллелепипед, сияющий всеми цветами радуги от переполняющей его любви, изощренно играет магнитными щупальцами, заменяющими ему… ей… руки. Возможно, в том мире, где все жители выглядели так же, как моя несравненная Бриганца, именно так и происходил процесс зачатия нового поколения. А возможно, что целью любовных утех для Бриганцы было вовсе не создание здорового потомства. Я и до сих пор не знаю, что, собственно, должны были, по мнению Бриганцы, символизировать наши жуткие объятия. Любовь — да, ну а дальше что? Я понимал, что не могу без Бриганцы жить. Я понимал, что, если она меня бросит (в смысле — ослабит натяжение магнитного поля, и я грохнусь оземь), то этого позора мне не пережить во веки веков. Я понимал, что еще ни один мужчина в моем мире не испытывал такого ощущения… Одного я только не понимал — зачем мне все нужно? Но, собственно, разве Ромео в свое время понимал, зачем он влюбился именно в Джульетту, если рядом была такая милая и доступная Розалинда? Прошло немало времени, прежде чем уставшая Бриганца расслабилась, и я вывалился из ее магнитных объятий. Я не разбил себе голову только потому, что у меня моментальная реакция, и я, перевернувшись в воздухе, успел сгруппироваться и приземлиться на ноги. Страсть еще играла во мне, и я крикнул так, чтобы Бриганца, почти не воспринимавшая звуковой диапазон, все же поняла глубину моих чувств: — Я люблю тебя, о создание небес! В следующее мгновение я понял, насколько коварны женщины, и как велика женская солидарность. Вместо уютного гнездышка дорогой Бриганцы я оказался вдруг в спальной каюте звездолета «Бутон». Я лежал полураздетый на широкой супружеской постели, моя законная жена Далия стояла надо мной, уперев руки в свои крепкие бока, и сардонически усмехалась. — Ну что, Иона, — сказала она, — каково это: изменять с инопланетянками? Я прохрипел что-то неразборчивое, а Далия, сменив гнев на милость, продолжала: — Дорогой мой, я ведь понимала, что ты заблудился и ищешь меня по всем Вселенным. Я должна была тебе помочь! О Господи, — подумал я. Знала бы она мои истинные намерения… — Я долго искала твои следы и поняла, что отыскать мужа мне поможет только женская солидарность. Ты ведь у меня ловелас, верно, я уж тебя знаю… Ни одной юбки не пропускаешь. Вот я и заключила соглашение со всеми женщинами окрестной Вселенной: как появится Иона Шекет, немедленно соблазнить. А потом переправить. Ни одной юбки! Где она видела юбки на жительницах Альбирео, Глицинды, Мойвы, Граппакса, Фомальгаута, не говоря уж об этом проклятом Альдебаране? Как же мы, мужчины, наивны, когда воображаем, что нас любят! Эта Бриганца, соблазняя меня, подобно Сирене, думала, оказывается, о том, как бы услужить Далии! Я сплюнул с досады. Конечно, я мог утешать себя тем, что, влюбившись, вернулся наконец к жене своей Далии. Но пусть мужья, хотя бы раз убегавшие от своих жен, подтвердят: разве возвращение к домашнему очагу — такое уж счастье?
ПЛАНЕТА ДАРИТЕЛЕЙ
Среди моих многочисленных приключений в просторах Галактики особняком стоит пребывание на планете, название которой вы не найдете ни на одной звездной карте. Не потому, что планета засекречена или карты не полны, просто у планеты этой на самом деле нет названия, и потому на картах она обозначается простой белой точкой, похожей больше на дефект в голографической ткани изображения. Честно говоря, я не понимаю, как могут люди жить на безымянной планете. Спрашивают тебя, скажем, где ты живешь? И ты гордо отвечаешь: «На Земле». Или со злобной ухмылкой: «На Геппрехоре» (Гиппрехов — действительно гнусная планета, но о ней я расскажу в другой раз). Но можете ли вы ответить: «Я живу на планете без названия?» Не знаю, не знаю… Хотя, с другой стороны, эта безымянная планета — действительно единственная среди всех этих Земель, Марсов, Венер и прочих Химмодрукариев, не названная никак. Так что, если скажете, что живете на планете, которую не удосужились назвать, — вас поймут и доставят по назначению. Меня привело на космодром безымянной элементарное любопытство. Я увидел в звездном атласе пупырчатую белую точку, потер ее пальцем, выяснил, что это реальное образование, а не голографический фантом, удивился отсутствию названия и отправился выяснить, в чем дело. Уже на внешней орбите со мной связался автоматический диспетчер и спросил: «Какого черта?» «Да так, — ответил я, — пролетом с Капеллы на Альбирео». «Налево, — посоветовал диспетчер, — а потом пять румбов к полюсу мира, не ошибетесь». «Да я и так не ошибаюсь, — миролюбиво сказал я. — Но, если не возражаете, хотел бы у вас приземлиться». «Зачем?» — буркнул автомат. «А низачем, — разозлился я. — Просто так!» Знаю я эти автоматические службы. Если бы я назвал любую причину приземления, диспетчер непременно нашел бы повод мне отказать. Например, если бы я искал на безымянной планете свою умершую бабушку, то в приземлении мне отказали бы под предлогом того, что кладбища здесь частные и потому не подлежат доследованию. А что мог противопоставить диспетчер моему «просто так?» Отказать под тем же предлогом, то есть — нипочему? Да он бы скорее принял удар током! Вот так и получилось, что диспетчер онемел от моей наглости, и я спокойно опустил звездолет на посадочное поле. Встретил меня сам начальник космопорта, сидевший на краю стартовой шахты и державшийся за топливный путепровод тремя щупальцами головной присоски. Судя по физиономии, родом начальник был с Беллатрикса, хотя отсутствие нижнего плеча наводило на мысль о том, что он мог родиться и на Зигмале. Впрочем, плечо начальнику могли отдавить и подчиненные — я-то знаю, как относятся к уроженцам Беллатрикса все остальные особи Галактики… — Шекет, — проскрипел бравый начальник. — Может, вы хотя мне скажете, что вам здесь нужно? — Ничего! — сказал я. — Единственное, что меня интересует: как вы живете на планете, у которой даже названия нет? — Названия потому и нет, что мы здесь живем, — пожал верхним плечом начальник, думая, видимо, что дал исчерпывающий ответ. Он решил, что от Шекета легко отделаться? — А почему же вы здесь живете? — заинтересованно спросил я. — Разве в Галактике мало планет с названиями? — Послушайте, Шекет, — разнервничался начальник и замахал перед моим носом одиннадцатью носовыми щупальцами, — у нас проводятся важные эксперименты, и ваше присутствие нежелательно… — В таком случае я остаюсь здесь на всю оставшуюся жизнь! — воскликнул я. — И посвящу эту жизнь тому, чтобы узнать, в чем эти ваши эксперименты заключаются! — Да? — загрустил начальник. — В таком случае, скажите: вы верите в Бога? — Нет! — твердо сказал я. — В таком случае, скажите: откуда у разумных существ появляются представления о моральных ценностях? Только не говорите, что народ их сам и выдумывает, вы же грамотный человек, да еще землянин, должны знать, что, например, до заповеди «не убий!» нормальное разумное существо додуматься не в состоянии. — Хм… — протянул я. — Вопрос, конечно, интересный. Пожалуй, вы правы. Но при чем здесь… — При том. Вы находитесь на планете, где ведутся научные разработки заповедей для цивилизаций Галактики, еще не осознавших, что без морали будущее их окажется смутно и бесперспективно. — Как интересно! — воскликнул я. — Я бы хотел посмотреть! — А потом вы улетите? — с надеждой осведомился начальник. — Естественно. Не думаете же вы, что я действительно способен прожить здесь остаток дней! Приободренный начальник подпрыгнул на ложноножках и перекатился на дорогу, которая вела из космопорта куда-то в направлении серых гор. Я вывел вездеход и поехал следом. Не успели мы углубиться в ущелье между двумя горами, как начальник вытянул вверх все свои щупальца и заявил: — Ну вот, к примеру. Направо, видите? Я увидел. В небольшом пруду между скал плескалась стая странных рыбин с двумя головами. Одна из рыбин, чуть побольше остальных, вылезла на берег и пыталась, помогая себе плавниками, вскарабкаться на довольно пологий холм. На вершине холма сидел нагловатого вида научный работник — по виду то ли с Антареса, то ли с Драни — и следил за мучениями рыбки, даже не пытаясь протянуть ей руку помощи. — Как насчет братской солидарности? — спросил я. — Почему этот тип наверху не поможет тому типу внизу взобраться… — Чистота эксперимента, — заявил начальник космопорта, придерживая меня верхним плечом, чтобы я не полез помогать страждущему. — Ставится опыт по дарению заповедей аборигенам планеты Азулай. Это земноводные существа, сейчас они кочуют из одного океана в другой, убивая друга почем зря. Наши ученые ужа разработали для них комплекс моральных ценностей, и теперь тренируются в процессе дарения. — Аборигены хоть настоящие? — с подозрением спросил я. — Конечно, нет! — возмутился начальник. — Как можно ставить опыты на живых существах? Это виртуальные копии! Потом, когда экспериенты будут завершены, на Азулай отправится экспедиция и произведет дарение в полевых условиях. У аборигенов появится вера, они поймут наконец, как им нужно поступать… — Интересно, — сказал я, — с заповедью «не убий» мне понятно. А что с другими? Может, у них и воровать нечего, зачем им тогда соответствующая заповедь? — Так ведь для того мы здесь работаем! — воскликнул начальник космопорта с таким видом, будто и он был причастен к научным разработкам. — Скажем, вот этим рыбам с Азулая совершенно необходима заповедь «не ставь жабру поперек горла соседа». Сами они до этого пока не додумались… Виртуальная копия азулайского аборигена между тем добралась почти до вершины холма, и научный сотрудник взялся за дело. Ну и представление он устроил! Пускал дым из ноздрей, прыгал, светился, пел странные песни без музыки, но со словами, которые, правда, не имели никакого смысла… В общем, делал все для того, чтобы азулаец понял: перед ним Он. Тот, Который Сейчас Что-То Даст. Рыбина перестала дергаться и застыла, ожидая Дара. Экспериментатор протянул вперед все четыре руки и прицепил к плавникам азулайца какие-то тонкие волокна. Азулаец благоговейно застыл, а потом неожиданно взбрыкнул хвостом, волокна разорвались, что-то засверкало на вершине, раздался грохот, и бедная рыбина полетела в пруд кувырком. — Эх! — раздосадованно воскликнул начальник космопорта. — Шестой дубль за две недели. Что-то у них не получается с нитями. У азулайцев, понимаете-ли, линейное письмо, а нити, которые для этого пригодны, почему-то рвутся… Ничего, все будет хорошо, у наших ученых еще не было ни одного сбоя! В Галактике не существует цивилизаций, которые на раннем этапе развития не получили бы моральных законов в виде религиозных заповедей. — Вот как, — пробормотал я, чувствуя странное напряжение в суставах. — А давно ли на вашей планете существует этот… э… научный центр? — Давно, — сказал начальник. — Я здесь всего семьсот лет, мой предшественник работал полную смену, то есть три тысячелетия, а до него… — Достаточно, — прервал я. — Меня, видите ли, интересует, не проходила ли по вашему ведомству планета Земля. Это было примерно… — Как же, — обрадовался начальник. — Проходила! Это было в смену моего предшественника, но я люблю просматривать записи. Интересная была работа. Теорию для людей готовили, кажется, на лучших компьютерах центра, а виртуальную копию человека разрабатывали несколько столетий. Ей даже имя дали… не помню, правда… — Зато я помню, — буркнул я. — Ах, простите, — смешался начальник. — Я и забыл, дорогой Шекет, что вы с Земли. Вас задевает то, что… — Могу я посмотреть ту запись? — спросил я. Начальник загрустил. — Боюсь, что нет, — вздохнул он, и все его щупальца безнадежно повисли. У нас не принято показывать записи экспериментов представителям тех цивилизаций, для которых здесь готовили системы моральных принципов. — Ясно, — сказал я и повернул вездеход. — Улетаете? — обрадованно спросил начальник. — Да, — твердо сказал я. — Ваши разработки очень интересны, но… — Но — что? — нахмурился начальник. — А то, что у нас на Земле и сейчас убивают — не так часто, как сто лет назад, но все же… И воруют — ох, как воруют! А уж относительно прелюбодеяний я вам скажу… — Не надо, — прервал меня начальник. — Я все понимаю. Он перекатывался за мной по дороге и кричал вслед: — Мы делаем все, что можем! Но мы же не виноваты в том, что мы хотим, чтобы было как лучше, а получается как всегда! Я добрался до звездолета, поставил вездеход в гараж и задраил люки. — Да! — вспомнил я уже после того, как корабль вышел из атмосферы. — Этот тип так и не сказал, почему планета не имеет названия! — А что тут непонятного? — въедливо сказал звездолет, помигав пультовыми огнями. — Планета, где экспериментируют над моралью. Только названия ей не хватало…
СЕМНАДЦАТЬ НОЛЬ В ПОЛЬЗУ РУССКИХ
Не так уж часто мне приходилось воевать, как это изображают мои критики. Я вообще человек мирный, можно даже сказать — пацифист, и если брался за оружие, то чаще всего испытывал такое неудобство, что при первом же удобном случае разбирал это оружие на части и оставлял каждую часть на какой-нибудь попадавшейся на пути планете. Но, конечно, бывали и исключения. Я уже рассказывал о том, что в юности служил в зман-патруле. У каждого в жизни бывает романтический период, когда кажется, что именно от твоих поступков зависит будущее человечества. Потом это проходит. Потом начинаешь понимать, что даже собственное будущее от твоих поступков зависит не так уж и сильно. Но в молодости, когда полон сил и не знаешь, зачем они тебе и куда их приложить… Впрочем, я вовсе не собираюсь сейчас рассказывать о том, какие силы дремали во мне в те славные времена, когда я мотался по Древней Греции и не менее Древнему Вавилону. И к тому же, разве то были войны? Какой-то Телемах собирал армию в двести мечей и шел грабить соседний город. В соседнем городе собирали армию из трехсот мечей и, пока Телемах грабил их дома, сами грабили дома в городе Телемаха. Остановить такую, с позволения сказать, войну можно было очень просто — поставить на полпути между городами камуфляжную деревню и предложить враждующим армиям объединиться для совместного разграбления нового беззащитного противника. То, что на самом деле деревня была всего лишь голографической проекцией, а женщины, которых насиловали обе армии, существовали лишь в воображении солдат, никак не сказывалось на нравственном здоровье древних греков. Повоевав с пустотой, они потом слагали песни и жуткие истории о своих победах. Кое-какие из историй дошли до наших дней, и далеко не каждый знает, что на самом деле все эти Медузы Горгоны, Стимфалийские птицы и Немейские львы были всего лишь виртуальными созданиями, придуманными в секретных лабораториях зман-патруля. Один-единственный раз довелось мне ввязаться в настоящее сражение, и воспоминания об этом долго не давали мне спать по ночам. Сейчас это уже не имеет значения, по ночам мне не позволяют спать другие причины требования уплатить планетарный налог, например. Лежишь, значит, думаешь о том, как лучше уничтожить всех служащих Налогового управления, и на память, хочешь-не хочешь, приходит сражение у Конской головы, где мне удалось проявить все свои лучшие качества. Конская голова — это темная газо-пылевая туманность, название которой зависит на самом деле от того, откуда на нее смотреть. С Земли она действительно похожа на конскую голову, не настоящую, однако, а на голову шахматного коня. Если смотреть на туманность из системы Альгениба, то она похожа скорее на изящную женскую ножку — я имею в виду, конечно, ножку не земной женщины, а существа женского пола, проживающего в болотах третьей планеты Альгениба. А если смотреть с противоположной стороны — от Беллатрикса… Нет, господа, это настолько неприлично, что я не стану и описывать. Так вот, эта туманность стала причиной, поводом и целью войны между аборигенами Беллатрикса и Альгениба. И тем, и другим, видите ли, хотелось устроить в туманности свои воинские склады — место действительно было укромным, спрятанным от беззастенчивых взглядов за многими миллиардами километров космической пыли. Военные звездолеты с обеих планет как-то столкнулись нос к носу в центре туманности, произвели по залпу, уничтожили друг друга и потому никто не смог доложить своему командованию о победе. На Альгенибе опомнились быстрее противника и отправили к Беллатриксу весь военный флот — даже парусную яхту президента, благо на ее борту стояла лазерная пушка калибра три с половиной километра. В системе Беллатрикса противника встретили шквальным огнем — иными словами, направили в сторону приближавшейся армады несколько свежих звездных протуберанцев. Флот Альгениба попал в эту плазменную струю и был разбит наголову. Естественно, воодушевленные победой адмиралы Беллатрикса собрали все силы, какие у них были, и бросились сквозь туманность грабить планеты Альгениба. А там уже знали о поражении и кипели от негодования… В общем, когда я на дарсанском звездолете пролетал мимо Конской головы, война между аборигенами Беллатрикса и Альгениба шла второе тысячелетие. Я бы позволил воюющим сторонам еще тысячу лет выяснять отношения, но меня возмутил подход этих негодников к охране окружающей среды. Уничтожайте друг друга на здоровье, но зачем же выдирать клочья из единственной в этом секторе Галактики темной газо-пылевой туманности? У меня было на выбор два варианта: либо отправиться на Землю и поставить вопрос о войне между Альгенибом и Беллатриксом на пленарном заседании Совета Безопасности, либо плюнуть на политический этикет и, не теряя времени, попытаться справиться с проблемой самому. Третью возможность пролететь мимо, будто все это меня не касается, — я и рассматривать не стал. Возможно, я отправился бы к Солнцу, но тут дарсанский звездолет подал свой гнусный скрипучий голос: — На Землю не полечу, — заявил он, будто его кто-то спрашивал. — У меня все еще силен инстинкт самосохранения. — При чем здесь твои инстинкты? — удивился я. — А при том, — объяснил звездолет, — что на Земле меня интернируют согласно Договору о сотрудничестве с Дарсаном, параграф шестой, пункт десятый, и отправят в переплавку как устаревшую модель, не подлежащую ремонту. — Вот как? — ехидно спросил я. — Значит, ты уже давно устарел? Так какого тогда черта ты лезешь со своими советами? — На Землю не полечу, — упрямо повторил звездолет, и, поразмыслив, я понял, что он прав. Лично мой инстинкт самосохранения подсказывал то же самое. Я прекрасно представлял себе, сколько придется потратить драгоценного времени, чтобы убедить хоть кого-нибудь из членов Совета Безопасности Земли в необходимости вмешаться и остановить войну между Беллатриксом и Альгенибом. А потом еще собирать флот — от каждой страны по звездолету… Соединенные Штаты Израиля, как обычно, долго будут доказывать, что нечего рисковать еврейскими жизнями для спасения каких-то головоногих и ракопятых… А Аргентинская джамахирия использует свое право вето… Нет, лучше уж остаться здесь и попытаться справиться с проблемой самому. Вы пробовали остановить боевые действия, происходящие одновременно в семнадцати тысячах районах пылевой туманности, где ни зги не видно даже на расстоянии трех планетарных радиусов? И не пытайтесь, ничего не получится, как не получилось и у меня. Я мотался на дарсанском звездолете от южной части туманности к северной (я имею в виду галактический север — чтобы вы точно представили себе локализацию) и на всех частотах умолял обоих адмиралов приостановить боевые действия и явиться ко мне для переговоров о мире. В ответ оба военачальника пальнули в меня пару раз, наивно полагая, что прихлопывают зудящего у них над ухом комара. Каждый раз я успевал проскочить в нуль-пространство, спасая собственную шкуру, но удовольствие получал далеко ниже среднего. Нужно было придумать иной способ, и я положил звездолет в дрейф — то есть, попросту говоря, отключил двигатели и предоставил дарсанскому мозгу полную свободу раздумий. Сам я тоже шевелил серыми клеточками, глядя в иллюминатор на лазерные сполохи сражений. По-моему, выход был один, и дарсанский звездолет, которому я изложил свои соображения, с ними согласился. — М-да, — сказал он. — А последствия? Ты подумал о последствиях? — Интересно, — резонно возразил я, — когда это политики думали о последствиях своих действий? Возьми, к примеру, Бен-Гуриона. Думал ли он, провозглашая государство Израиль, что лет через сто американцы будут ездить в Иерусалим и выпрашивать займы? Аргумент не показался дарсанскому звездолету достойным внимания подозреваю, что он понятия не имел о том, кем был Давид Бен-Гурион. Но и возражать мне звездолет не решился — в конце концов, рычаги управления были в моих руках. — Приступай, — дал я команду, и звездолет приступил к формированию изображения. Если бы война шла в открытом пространстве, из моей затеи ничего бы не вышло. Но дарсанский звезолет дрейфовал на границе плотной газо-пылевой туманности, это облегчало воюющим сторонам проблему скрытного приближения к цели, но и мою задачу это обстоятельство облегчало тоже — я мог создавать на газо-пылевом экране любые трехмерные изображения, пользуясь лазерами прямого луча. Сам я не мог насладиться созданным мною зрелищем — для этого нужно было продвинуться вглубь туманности с риском быть уничтоженным либо флотом Беллатрикса, либо патрулем Альгениба. Но я и так знал, что увидели сражавшиеся на неожиданно возникшем перед их взорами экране, размер которого достигал семи с половиной световых лет. Увидели они изображение футбольного поля. Матч только начался, в красной форме играла сборная Монако, а в белой — монголы, чемпионы мира 2064 года. Тактика монголов была тотально-истребительной, выдержать это могла только команда Монако, которая тоже пользовалась своей оригинальной тактикой, определить которую не смог в свое время никто из теоретиков футбола. Разумеется, события на экране развивались, на мой взгляд, очень медленно попробуйте-ка сбалансировать изображение на экране размером в два парсека и заставить изображение меняться в реальном времени! Впрочем, это не имело значения — главной моей целью было привлечь внимание. Не прошло и трех стандартных суток, как лазерные сполохи погасли и клочья туманности перестали лететь прочь от места сражения. Корабли Альгениба и Беллатрикса замерли, поскольку все капитаны дали приказ лечь в дрейф. Когда монголы прорвались к воротам монакцев, в мою сторону заскользил по космической пыли флаг-катер альгенибского адмирала. Командующий войсками Беллатрикса заметил маневр и немедленно отправился вслед, так что на борт дарсанского звездолета оба командира прибыли одновременно. Альгенибский адмирал оказался огромной каплей какой-то тягучей жидкости. Командующий армией Беллатрикса был передвигавшейся на колесах конструкцией из костей и палочек. Не глядя друг на друга, оба военачальника потребовали: — Сначала! — А в чем, собственно, дело? — я изобразил на своем лице удивление. — Это всего лишь футбольный матч, и если вам знакомы правила… — Мы не знаем правил, — прервал меня адмирал с Альгениба. — Потому и требуем начать с начала, — заявил, поддерживая коллегу, адмирал с Беллатриса. — Ага, — сказал я. — С одним условием: вы подписываете мирный договор, отводите корабли, после чего обе армии смотрят матч, а вы, как великие стратеги, совместно анализируете тактико-оперативные идеи монгольской сборной. Для того, чтобы составить текст договора, бывшим врагам понадобилось семнадцать минут стандартного времени. Я ведь всегда говорил, что войны возникают потому, что воюющим сторонам некуда приложить свою энергию… Лет через восемь я опять пролетал через район Конской головы с той ее стороны, где туманность больше похожа на иную часть тела и носит соответствующее — совершенно неприличное — название. Так вот, я обнаружил, что матч теперь смотрит все население обеих планет. Конечно, это был уже не тот матч, монголы свое отыграли, и на экране, размер которого достигал теперь двадцати парсек, бегали русские с эскимосами. Счет был 17:0 в пользу первых. На моих глазах Иваненко-Брут заколотил под штангу восемнадцатый мяч, и туманность едва не разлетелась по всей Галактике от вопля, вырвавшегося из миллиардов глоток. Вы слышали, как орут альгенибцы? Ваше счастье…