Странные приключения Ионы Шекета. Книга 2

Амнуэль Павел Рафаэлович

ВЫПАВШАЯ В ОСТАТОК

Потребитель, конечно, всегда прав. Я говорю это без иронии, хотя у меня есть множество причин утверждать обратное. В те печальные для меня дни, когда я уже не служил в армии, но еще не стал зман-патрульным, мне приходилось, как я уже рассказывал, подрабатывать составлением инструкций для самых удивительных приборов, используемых в быту ненасытным потребителем. Читатель, ознакомившийся с моими инструкциями по пользованию стратификаторами Славина, понимает о чем идет речь. Скажите, можно ли было выпускать на рынок аппарат, с помощью которого клиент мог вернуться в любую из своих инкарнаций? Сейчас я уверен, что этого нельзя было делать, и многочисленные примеры помешательств и даже смертей меня в этом убеждают. Но разве, как говорили мои шефы, прогресс можно остановить? Разве на дорогах — как наземных, так и воздушных погибает мало народа? Но никто не предложил из-за этого запретить автомобили и аэрокары. Издержки прогресса. Со стратификаторами то же самое. Нарушил инструкцию — и вполне можешь не вернуться в исходную инкарнацию. Останешься навсегда римским гладиатором или китайским мандарином, а то и саблезубым тигром — бывали и такие случаи, ибо каждый из нас в прошлых жизнях успел перебывать кем угодно, это уж кому как везет. Я, к примеру, в одной из первых своих жизней был игуанодоном — кто бы мог подумать, что даже у этих тупых рептилий была душа? Причем (это я могу заявить с полной ответственностью) душа игуанодона в момент, когда он жевал корень дерева буббукак, являла собой такой замечательный пример готовности к самопожертвованию, что в нашем двадцать первом веке вряд ли нашелся бы человек, способный на такие же высокоморальные поступки. Впрочем, оставим в покое мою персону и вернемся к предмету разговора. А говорили мы о стратификаторах Славина и о том, что если переменить контакты под кожухом, то клиент вместо прошлых своих инкарнаций получает возможность воспринять инкарнации будущие. Вы считаете, что это невозможно? Продолжайте так считать. В схемы стратификаторов давно уже внесены (по моему предложению, кстати) соответствующие изменения, и нынешнее поколение пользователей уже не увидит на приборной панели текст: «Ваше будущее воплощение — галактический арпрегрупокс бронихромный разумный всеподавляющий». И хорошо, что вы этого не увидите, иначе с вами может случиться то же, что произошло с бедняжкой Алиной Сандерс после того, как именно такой текст возник на экране ее стратификатора. Алина Сандерс, чтоб вы знали, была в свое время женщиной не столько известной, сколько всеми упоминаемой. Пусть это не покажется вам странным. Никто толком Алину не знал, но говорили о ней все. «Ах, — приходилось слышать то и дело, — вы знаете, говорят, Алина прогнала очередного любовника». «Как? — удивлялись другие. — Она же не может иметь любовников, поскольку наполовину является машиной!» «Да что вы говорите, — возражали третьи. — Какая машина? Алина — нормальный трасвестит, но операция изменения пола прошла не совсем удачно, и бедная женщина не способна… э-э… вкушать радости секса». И так далее в том же духе. Все знали все, и никто толком не знал ничего. На самом деле Алина Сандерс была первой женщиной-клоном, выращенной в лаборатории Тель-Авивского университета в количестве семи аутентичных экземпляров. Все семь Алин воспитывались в одних и тех же условиях одними и теми же воспитателями, общались с одними и теми же людьми — в общем, было сделано все для соблюдения чистоты эксперимента. Одного только наши выдающиеся ученые не учли: того, что Алины в один прекрасный день могут заполучить в свое распоряжение экземпляр стратификатора Славина. Итак, представьте себе ситуацию. Имеется семь одинаковых женщин в возрасте двадцати одного года каждая. Семь одинаковых тел, но ведь души-то у каждой из Алин были разные! У каждой Алины было свое прошлое, свои инкарнации, а равно и будущее тоже у каждой Алины было свое собственное, о чем ученые в суматохе эксперимента вообще не подумали. Стратификатор, по недоразумению оставленный во время ремонта в одной из лабораторий, был старой модели, в которой достаточно было переменить пару контактов, чтобы вместо прошлых инкарнаций он стал показывать и воплощать будущие. Одна из Алин (то ли пятая, то ли седьмая) увидела раскрытую дверь, из любопытства вошла в неохраняемое помещение, обнаружила некий прибор, похожий на обычный игровой компьютер, и, естественно, принялась нажимать на клавиши. Вот тогда-то на экране и появилась надпись, которую я уже цитировал, но все же повторю, поскольку не уверен, что читателю удалось запомнить с первого раза название будущего Алининого воплощения: «Галактический арпрегрупокс бронихромный разумный всеподавляющий». Только не просите меня, чтобы я вам объяснил, с чем нужно есть это нечленораздельное малопитающееся. Понятия не имею — ведь речь шла о будущем воплощении то ли пятой, то ли седьмой Алины. Ничего не понимавшая женщина увидела зеленый огонек, мигавший над одной из клавиш правого ряда, и, конечно же, ткнула пальцем. Процесс пошел. Теперь следите внимательно за развитием событий. Арпрегрупокс всеподавляющий вывалился из растра стратификатора в тело бедной Алины и остановился в полном недоумении. Он был один, ему было плохо, он не хотел воплощаться. А тут мало того, что пришлось таки влезать в ужасно неудобное женское тело, но еще оказалось, что тел таких семь, и все одинаковые, как электроны на орбитах, и невозможно определить, какая из Алин в будущем воплощении станет арпрегрупоксом галактическим разумным. Ужасный душевный раздрай! Если шизофреники ощущают раздвоение личности и их объявляют больными, то что сказать об арпрегрупоксе, ощутившем рассемерение сознания? Охнув на непонятном галактическом наречии, он вынужден был разделиться на семь частей, но поскольку деление на семь не может быть точным, если делится единица, то, конечно, не обошлось без выпадения в остаток небольшой части бедняги арпрегрупокса. Этой частью, к вашему сведению, стала совесть, которая у будущих галактических созданий, оказывается, вполне материальна и помещается в шейном мешке между вторым и третьим изгибом. Результат: та Алина, что нажала пресловутую клавишу, обрела способность мыслить быстрее, чем это позволяли ее физические возможности. Первая Алина ощутила ненависть ко всему, что ростом больше метра, ибо таким была основная жизненная установка арпрегрупокса галактического. Вторая Алина, сидевшая в это время за обедом в университетской столовой, вдруг начала уменьшаться и сделалась карлицей, сохранив, однако, все свои прекрасные пропорции. Третья Алина заполучила в одночасье способность арпрегрупокса перемещаться во времени на час и одиннадцать минут. Алина номер четыре… Впрочем, это уже неважно. Хаос, начавшийся в университете, все равно описанию не поддается. Попробуйте сами представить, например, себя разделенным на семь частей в физическом и ментальном смыслах, и вообразите, как эти ваши части будут интриговать друг против друга, ибо, если вы скажете, что в ваших мыслях царит гармония и нет никаких внутренних противоречий, я все равно не поверю. И учтите еще, что совесть ваша выпала в осадок и валяется где-то под столом, постанывая от невозможности приложения к реальным событиям. Меня, как торгового агента, продавшего стратификатор Тель-Авивскому университету, вызвали на место действия с некоторым опозданием, что естественно — я вообще удивляюсь, как обо мне вспомнили в начавшемся переполохе. И что же я увидел, явившись в лабораторный корпус? Алина-первая крушила в пыль предметы, высота которых превышала один метр и восемь сантиметров, так что под ее скорую руку попали все столы, стулья, полки, подставки для обуви и многое другое, в частности — крепежные столбики гравитационной поддержки университетского купола. Когда я посадил свою авиетку, лабораторный корпус уже лежал в руинах. Вторая Алина попала под горячую руку первой, поскольку, хотя и уменьшилась в размерах, но новый ее рост оказался на целых пятнадцать сантиметров больше метра. Алина-2, однако, унаследовала (если это слово можно применить к предку, а не к потомку) такое качество арпрегрупокса, как огромную силу внушения, и направила весь свой гнев на первую Алину, в результате чего обе застыли в принужденных, если так можно выразиться, позах. Третья Алина то появлялась на месте этого безобразия, то исчезала в прошлом или будущем, чтобы поглядеть на то, чем все кончится или с чего все началось. Не стану описывать, чем в это время занимались остальные Алины, выполняя прихоти той или иной части арпрегрупокса галактического, который, хотя и был разумен согласно морфологической классификации, но все же его вряд ли сочли бы таковым в любом мало мальски уважающем себя обществе на Земле и колонизованных планетах. — Шекет! — вскричал, увидев меня, потрясенный происходившим кошмаром, ректор университета. — Шекет, сделайте что-нибудь с этим проклятым стратификатором! Всегда эти ученые во всех смертных грехах обвиняют аппаратуру, будто приборы виноваты в том, что сотрудники не знают, на какую клавишу можно нажимать! Естественно, прежде всего я занялся поисками куда-то запропастившейся совести арпрегрупокса разумного. Если учесть, что я понятия не имел о том, как этот предмет выглядит, то мне удалось справиться довольно быстро — за полтора часа. Конечно, за это время семи Алинам удалось закончить уничтожение того, что недавно было университетом, но это меня мало заботило. В конце концов я обнаружил совесть арпрегрупокса под грудой битого стекла, где она стенала и готова была рвать на себе волосы, но их, к счастью, на этом предмете быть не могло, ибо

совесть арпрегрупокса воплотилась в женскую брошку, изображавшую сердечко, пронзенное стрелой Эроса. Этой стрелой я и уколол седьмую Алину, подкравшись к ней в тот момент, когда она сосредоточенно доламывала некий предмет, ранее бывший личным биокомпьютером главы попечительского совета. Разумеется, на этом все и закончилось. Посмотрев совестливым взором на свершенное им безобразие, арпрегрупокс галактический не покончил с собой только потому, что я включил в стратификаторе блок возвращения, и семь Алин вновь стали замечательными женщинами-клонами, но теперь у них уже был принципиально разный жизненный опыт, и таким образом весь долговременный эксперимент пошел, можно сказать, насмарку.

СКАЗАНИЕ О КОНЦЕ СВЕТА

На прошлой неделе в книжные магазины поступила книга Рауля Хилькевича «Сказание о конце света» — о том, что происходило с Израилем от начала времен до их конца. Так, по крайней мере, сказано в аннотации. Рауль Хилькевич — экстрасенс. Мы познакомились, когда я еще был молод и работал в зман-патруле. А он в те годы открыл на тель-авивской улице Шенкин кабинет, в котором лечил любые болезни. Любые — в том смысле, что если вам хотелось вылечиться от коклюша, он лечил коклюш даже если на самом деле вы болели воспалением коленной чашечки. Хилькевич, должен вам сказать, не вправлял вывихи биополя, не гипнотизировал и не заговаривал пациенту зубы. Он возвращал ментальное поле пациента в прошлое, когда тот был зародышем в материнской утробе и по этой простой причине отличался завидным здоровьем, не успев приобрести даже наследственные болезни. А потом этот, с позволения сказать, доктор резким ударом по ментосистеме возвращал пациента из утробного состояния в серую современность. И пациент уходил, чувствуя себя, будто пресловутый зародыш — свернутым в трубку и с ушами, прижатыми к левой ноге. Но зато без застарелого гриппа или недавно приобретенного воспаления подсознания. В 2054 году он неожиданно для всех (по-моему, — и для себя самого) издал книгу воспоминаний «На борту Ковчега». Вспоминал он о том, как, находясь в теле самки болотной выпи, спасался от всемирного потопа вместе с праотцем Ноем. Разумеется, это было во время одной из его первых реинкарнаций, но те времена отложились, оказывается, в его памяти, как засохший сахар на донышке давно не мытой чашки. Два года спустя Хилькевич издал книгу воспоминаний «Храм ты мой упавший» о падении Второго храма, при котором автор присутствовал в виде большого кипариса, впоследствии срубленного солдатами Тринадцатого легиона. Третьей книгой стало «Сказание о конце света». Ох эти современные книги! Лично мне не нравится, когда автор впивается в сознание читателя и погружает его в созданное необузданным воображением чужое ментальное тело. А если таких тех в книге много? Я бы и читать не стал, но знакомая фамилия автора заставила меня пренебречь на этот раз своими привычками. Первое ментальное тело, в которое погрузил меня господин Хилькевич, жило в Израиле 3278 года. Сначала я подумал, что автор отсчитывает время от сотворения мира. Были пустыня, караван, кочевники, и дети бегали босые по горячему песку, и хотелось пить, а до самого горизонта не было ни одного автомата по продаже «кока-колы», и на небе не просматривалось ни единой видеорекламы жевательной резинки «руллет». На расстоянии вытянутой руки от меня возлежал на песке двугорбый верблюд, а в тени верблюда возлежал господин семитского вида, не похожий на Хилькевича. Это обстоятельство придало мне смелости, и я спросил: — Не скажет ли благородный господин, что это за страна, и на какой я планете? Мне с перепугу показалось, что я попал на Марс! Господин выпростал из-под верблюда правую ногу, и я только теперь обратил внимание, что на господине нет никакой одежды, кроме поясного ремня, на котором висел в кобуре пистолет с двумя стволами. Господин почесал выпростанной ногой левую руку, а правой достал из кобуры оружие и навел его на меня со словами: — Если не хочешь работать, так и скажи, и я тебя пристрелю, чтобы не мучился. Потом добавил, сжалившись: — А год сейчас все тот же. И планета та же, что вчера. А страна… Был Израиль. А сейчас… — А что сейчас? — спросил я, полагая, что, если он и выстрелит, то я не умру, а выпаду из этого странного будущего в свое, тоже достаточно странное, прошлое. — Да что… Пустыня. Как в три тысячи семнадцатом террористы взорвали гелиевую бомбу в иерусалимском машбире, с того дня — пустыня. — Так, — опечалился я. — А откуда у палестинских террористов гелиевая бомба? — Тупой, что ли? Каких еще палестинских? Свои взорвали, евреи. Поселенцы из Антарктиды. Протестовали против возвращения Антарктиды пингвинам. Должно быть, я слишком интенсивно хлопал глазами, потому что господин с пистолетом сказал: — А дураков я обычно убиваю сразу. Что и сделал, прицелившись мне промеж глаз. Я выпал в осадок и оказался в ментальном теле члена Кнессета — прямо на заседании, причем на скамье оппозиции. Год был 2568. На трибуне стоял собственной персоной товарищ Ленин и вещал, протянув вперед руку со знаменитой кепочкой: — Товагищи! Наконец мы освободили Изгаиль от пгавой сволочи! Теперь каждый член Гистадгута будет иметь пгаво на беспгатное лечение. А гелигиозную компанию во главе с гавом Шамаем — в кутузку. Не нужно тянуть евгейский нагод в его пгошлое! Все-таки, история, господа, это процесс. И если не знаешь причин, то совершенно непонятны следствия. Что-то произошло в Израиле за пятьсот лет, но что? Левые окончательно задавили правых? Правые окончательно задавили левых и, не имея оппозиции, сами переметнулись налево? Гадать было бессмысленно, и я крикнул со своего места: — А почему пятьсот лет назад мы взяли Вашингтон? — Ага, — сказал Ленин. — Товагищ явно из пгошлого, влез в чужое ментальное тело. Из какого именно пгошлого товагищ? — Из две тысячи шестьдесят восьмого года. Ленин что-то посчитал в уме, пожевал губами и сказал: — Ясно, опять Хилькевич ментачит. Для спгавки: цель у пгемьега Лисского была благая — если евгеи мига не хотят гепатгииговаться, то сделаем всю планету Изгаилем, и пгоблема возвгащения отпадет сама собой. Но, с дгугой стогоны, зачем евгею иудаизм, если он владеет мигом? — Действительно, — пробормотал я, — этот аспект мне как-то не приходил в голову. Религия спасает нацию от вырождения, а если нация завоевала мир, то зачем ей религия? — Понятно, да? — сказал Ленин. — Пгивет товагищу Хилькевичу. После чего охранники прыснули в меня какой-то гадостью, и я оказался в новом ментальном теле, причем почему-то женском. Год был 4000 — круглое число, конец тридцать девятого века. Прошу прощения, мне как-то неловко, я не знаю, как быть с грамматикой. Писать «я стоял» или «я стояла»? С одной стороны, я вроде бы не лишился своего мужского сознания, а с другой, опуская взгляд вниз, видела нечто, принадлежавшее мне и… Короче говоря, буду писать в настоящем времени, это несколько упростит ситуацию. Итак, стою я на рынке Кармель и выбираю для салата марсианскую почубель. А продавец — еврей с Большого Сырта. — Сколько? — спрашиваю я. — Три шекеля, — нагло говорит марсианин, раздевая меня взглядом и овладевая без особых церемоний. — Во-первых, — возражаю я, — этот тухлый фрукт продавай за три шекеля у себя на Марсе, а во-вторых, меня интересует не цена продукта, я спрашиваю — сколько сейчас евреев на Марсе, и зачем им, то есть вам, нужен этот очередной галут. Марсианский еврей закрывает глаза, считает про себя до десяти, после чего заявляет мне следующее: — Во-первых, гверет, Израиль, то есть Земля обетованная, находится как раз на Марсе. Во-вторых, столица Израиля, великий Иерусалим, самый большой город в Солнечной системе, находится у подножья марсианской горы Никс Олимпика. В-третьих, в галуте, то есть на Земле, живут сейчас одиннадцать миллиардов евреев, а на родине, то есть на Марсе, остальные девяносто три миллиарда. — Творец дал нам эту землю! — восклицаю я. — Ты откуда такая? — говорит марсианин. — Уж тридцать лет как рав Ури, светлая ему память, доказал, что Творец рассуждал в категориях Вселенной, а не одной планеты. Каждый верующий еврей сейчас знает, что Земля обетованная — это Марс. Именно оттуда начался галут, именно там стоял Храм, а потом наши предки переселились на Землю, где основали государства атлантов, ацтеков, эллинов, римлян, египтян, руссов и, кажется китайцев, но это еще не доказано. Поэтому истинные евреи в 2175 году начали репатриироваться на Марс, где и обнаружили развалины древнего Иерусалима, а это вот все подарили палестинцам вместе с Мертвым морем. Для братьев не жалко. И вообще, давай лучше встретимся в девять у фонтана, и я тебе все растолкую о нашей еврейской истории. Постель у меня мягкая. А почубель бери бесплатно — в счет задатка. Ну, думаю, хорошо же эти марсианские евреи относятся к нам, коренным землянкам! Размахиваюсь и… По-видимому, кулачное выяснение отношений между персонажами книги не входило в намерения автора, потому что марсианин, нагло улыбаясь, отступает, и вместо него я вижу лицо Хилькевича, которое качает головой (можете себе это представить? Нет? Я тоже — но, тем не менее, в книге именно так и было то ли написано, то ли показано, и мне приходится, соблюдая авторскую орфографию, следовать этому изощренному стилю). И все исчезает. Мое очередное ментальное тело оказалось принадлежащим самому автору, господину Раулю Хилькевичу, экстрасенсу. Мы сидели вдвоем (он — на террасе своей квартиры напротив Дизенгоф-центра, а я — в нем), и экстрасенс внимательно изучал меня как читателя, чтобы знать, в какую главу отправить без зазрения совести. — Вы обещали рассказать о конце света, — потребовал я, — а до сих пор я читал только о нашей экспансии. Наверно, к пятидесятому веку Израиль расширится до границ Галактики, а Иерусалим окажется где-то в туманности Андромеды? — Ничего вы не поняли, Шекет, — буркнул Хилькевич. И отправил меня в последнюю главу своей книги. И наступил обещанный конец света. Я не буду называть дату, это очень большое число, я его просто не запомнил. Меня поразило другое. Оказывается, через много лет, когда еврейское государство расширится до границ мироздания, соберется всегалактический Кнессет и будет решать — выделять ли дополнительные деньги на продолжение расширения Вселенной. Мне, как читателю, было грустно и стыдно. Я, как читатель, деньги отдал бы, не рассуждая. Ведь речь шла о судьбе мироздания! Но то — я, у меня-то ментальность галутная, мои родители жили в Тель-Авиве. И мне было не понять, почему партия СЧАС требует отдать деньги ей — на покупку восемнадцати триллионов кип, и почему левая партия ТУДА не желает расстаться с деньгами, выделенными ей на финансирование предвыборной рекламной кампании, а правые так вообще уселись на мешок с деньгами размером с большую галактику и не желают встать, поскольку все прочие места заняты депутатами от мелких партий. — Господа, — сказал я, — речь идет о судьбе Вселенной! Вот так когда-то погиб и Второй храм, господа! Но меня не услышали, потому что я вещал всего лишь в мыслях господина автора. Деньги не выделили. И галактики остановились. А потом Вселенная начала сжиматься. И сжалась в точку. И взорвалась. И все началось сначала. В новой Вселенной Ева потянулась за яблоком, и Адам сказал: — Тебе это нужно? Впрочем, это был уже Эпилог, и я не стал его читать: терпеть не могу нравоучений. Если верить автору, мир действительно погубили евреи. Но, если верить автору, они же этот мир и создали. Я лично автору верю. Мы такие. Мы можем. Нет, господа, не советую приобретать книгу Хилькевича. Конец света вы там найдете. Но до конца жизни после этого будете чувствовать свою ответственность за трагический финал Вселенной. Вам это надо?

НЕ ФАЙЛОМ ЕДИНЫМ…

Я никогда об этом не рассказывал, но в молодости мне довелось поработать не только рекламным агентом, рецензентом и биржевым маклером. Как-то, правда, не очень долго, я был даже журналистом в газете «Едиот ахронот». Более того, однажды мне довелось спасти любимое издание от неизбежного краха. Я составлял новостные сводки по северу страны и в тот злополучный день, завершив подборку, отправился в отдел информации, который занимал в газетном компьютере особо секретные блоки, защищенные от любых вирусов, наведенных токов и попыток внешнего считывания. Войдя в компьютер, что делал уже не одну сотню раз, я уверенно направился к блоку новостной информации и в это время увидел мелькнувшую впереди тень. Судя по звуку, это была программа, защищенная от проникновения, но высота тона показалась мне диссонирующей, и я насторожился. Свернув все свои подпрограммы, что сразу увеличило скорость движения, я нагнал незнакомца, который оказался защищен секретным кодом, десять цифр которого всплыли из моего подсознания, будто только и ждали этого момента. Это была просто неслыханная удача — все равно, что угадать с первого раза секретный код чужой кредитной карточки. Недолго думая, я слился с чужаком и немедленно получил удар в глаз точнее, в то место моего файла, где были записаны болевые ощущения. Я успел отклониться, иначе почти все мои подпрограммы оказались бы отключенными, и увидел перед собой Яэль Дроми, журналистку из конкурирующей виртуальной газеты «Маарив» — конечно, не во плоти и крови, а ее полную газетную программную матрицу со всеми степенями специализации. Я ввел вирус, но антивирусная программа Яэль инфекцию отторгла. Тогда, как положено по инструкции, я перезагрузился, рискуя собственной информацией. Но Яэль рассмеялась мне в подпрограмму, инфицировала мой исполнительный файл вирусом Figus и скрылась в системном обеспечении информационного отдела. А мне пришлось возвращаться из виртуального мира в реальный не солоно хлебавши. Остаток ночи я потратил на обеззараживание, но какие-то вирулентные блоки, видимо, сохранились, потому что даже в своем физическом теле, вернувшись из компьютера, я ощущал ломоту и головную боль. А утром, с трудом продрав глаза, я отправился к главному редактору и сообщил о том, что в нашем компьютере завелся шпион или даже диверсант. — Ясно, — сказал Главный. — Вот почему вчерашние наши сообщения из Кении так и не стали сенсацией, поскольку были опубликованы «Мааривом» на час раньше! Куда смотрела служба безопасности? Ведь не могла Яэль просочиться по Интернету! Как она узнала наши коды? Это не просто саботаж, это катастрофа! — Поэтому, — скромно сказал я, — я и пришел лично к вам. — Код безопасности этой чертовой Яэль ты, конечно, запомнил? — Наверно, — я пожал плечами. — То есть, в физическом теле я не сумел его вспомнить, но подсознание его, конечно, знает и, если я вновь встречусь с Яэль в компьютере… — Я понял, — сказал Главный, — и думаю, что другого выхода действительно нет… Действуй. Я отправился в компьютер немедленно, но ситуация уже успела выйти из-под контроля. Подписчики «Едиот ахронот», получившие на свои домашние компьютеры выпуск, сданный в сеть распространения в 13 часов 8 минут 1 января 2028 года, были неприятно поражены, обнаружив, что темпераура воды на пляжах Эйлата упала до минус тринадцати градусов, а температура воздуха в центре Тель-Авива, наоборот, поднялась до ста сорока восьми. Причем, по Цельсию. В выпуске газеты, распространенном в 13 часов 11 минут, утверждалось, что в районе площади Цион в Иерусалиме обнаружен неопознанный летающий объект, отзывающийся на кличку Дуся. В 13 часов 15 минут «Едиот ахронот» лишилась восемнадцати тысяч подписчиков, отменивших свои абонементы и присоединившихся к сети распространения «Маарив». В 13 часов 18 минут очередной выпуск «Маарив» неожиданно порадовал пользователей сообщением о том, что президент государства Палестина господин Раджаби прибыл в Иерусалим, чтобы лично поцеловать камень в Стене плача и помолиться за скорейший приход Машиаха. Положение на газетном рынке Израиля стало нетерпимым в 13 часов 23 минуты, когда одного из подписчиков «Маарива», вошедшего в свой домашний компьютер, чтобы прочувствовать эротический триллер «Ее левая грудь», героиня романа в считанные секунды довела до нервного срыва совершенно непристойными действиями, недопустимыми в файлах такого серьезного издания. К двум часам дня оба газетных гиганта стояли на пороге краха, а потребитель — на пороге информационного кризиса. И я вам честно признаюсь, что это была моя работа. Получив «добро» от Главного, я подключил церебральные датчики и вошел на первый сенсорный уровень. Без проблем вспомнив раскрывающий код Яэль, я обнаружил ее компьютерный призрак в цепи программ отдела погоды. — Яэль! — позвал я, не желая начинать боевых действий без предварительного выяснения отношений. Поняв, что осталась обнаженной, Яэль сочла за лучшее не сопротивляться. — Как тебе удалось проникнуть в наш компьютер? — задал я прямой вопрос, надеясь выиграть битву фактором неожиданности. — Нет списка ответов, — сказала Яэль, одновременно опуская температуру воды на пляжах Эйлата ниже точки замерзания. — Даю список. Отметь правильный вариант: а) предательство в службе безопасности, б) пробой в системном программировании, в) экстрасенсорное воздействие, г) случайность… — Правильного ответа нет в списке, — сказала Яэль, поднимая температуру воздуха в Тель-Авиве выше точки кипения воды. Короткий щелчок — выпуск «Едиот ахронот» ушел к пользователям. — Черт, — сказал я. — Яэль, так порядочные люди не поступают. Давай поговорим, иначе я сдам тебя службе безопасности, поскольку, как ты сама только что отметила, предателей там нет. — Не о чем нам говорить, — отрезала Яэль, заставляя неизвестных пришельцев опуститься в центре Иерусалима. — Яэль, — сказал я, теряя надежду завершить дело миром, — пойми, раз ты раскрыта, тебе из компьютера не выйти. Я выведу на тебя иммунологов, и в тебя засадят столько вирусов, что даже твое физическое тело этого не выдержит. Зачем тебе это надо? Мы же были близки с тобой… Я знаю твой код вовсе не случайно, ведь и ты знаешь мой код, и теперь я понимаю, как тебе удалось войти в наш компьютер. Я виноват, и теперь я должен исправить… Слишком многое поставлено на карту. — Вот именно, — сказала Яэль, и мне с трудом удалось удержать ее от вмешательства в спортивную хронику. — Я работаю на «Маарив», и ты мне конкурент. — Ты воспользовалась нашей близостью… — А ты бы не воспользовался? — сказала Яэль. Мысль была вполне здравой. Но неужели моя бывшая возлюбленная решила, что я глупее нее? Второй этап битвы газетных гигантов начался, когда я, воспользовавшись личным кодом Яэль Дроми, проник через модемную систему в компьютер концерна «Маарив». Все программы безопасности пропускали меня, принимая за Яэль, и я без труда добрался до выпускающего блока, засадив в очередной выпуск конкурента — на первый же файл, где было оглавление! — информацию о том, что президент Палестины целовал камень в стене Плача. Эта «новость» ушла на компьютеры пользователей в 14 часов 01 минуту, и семь тысяч подписчиков немедленно отказались от абонементов, перейдя на коллектор «Едиот ахронот». Система безопасности «Маарива» произвела тотальную проверку, начиная с антивирусной защиты и кончая отключением всего штатного персонала. «Прекрасно, — подумал я, — антивирусом меня не возьмешь, поскольку я чист. А физическое тело не отключишь, поскольку в реестре тел „Маарива“ меня просто не существует». После чего, к полному недоумению системных программистов «Маарива», я заслал в выпускающий файл информацию о том, что президент России господин Луконин решил перейти в ислам, чтобы привлечь на предстоящих выборах голоса тридцати миллионов мусульманских избирателей. Я прекрасно понимал, что в это время Яэль продолжает разрушать информационную систему моей родной газеты, но считал наступательные действия важнее оборонительных. В 14 часов 15 минут газетные империи «Едиот ахронот» и «Маарив» прекратили передачу. Очередные выпуски не поступили на компьютеры пользователей, в результате чего уже в 14 часов 30 минут обе газеты оказались перед угрозой финансового краха. Тиражи упали впятеро. Рекламодатели отзывали свои программные пакеты. Главный созвал экстренное заседание, и надо полагать, в «Маариве» ситуация была аналогичной. — В нашей сети оказался диверсант, — сказал Главный. — Это матрица сотрудницы «Маарива» Яэль Дроми, которой удалось пройти все системы защиты исключительно из-за халатной преступности журналиста Ионы Шекета. — Уволить и программу немедленно стереть! — воскликнул Реувен Аркан, руководитель службы безопасности. — Не торопись, — буркнул Главный. — Уволим, конечно. Но не сейчас. В настоящее время Шекет проник в систему «Маарива», но… Боюсь, обе газеты к вечеру обанкротятся, если передача очередных номеров не возобновится в полном объеме. — А если… — послышался из угла кабинета тихий голос Самуэля Рывкина, помощника ответственного секретаря. Все головы повернулись к нему. — Ну… — продолжал Рывкин, смутившись, — я хочу сказать, что можно ведь очередной выпуск сделать на бумаге в типографии… Пока Шекет с Дроми выясняют отношения… — Чушь, — с отвращением сказал Главный. — Это каменный век. Кто сейчас пойдет в магазин, чтобы купить новости? — Но ведь до этой идеи может додуматься и «Маарив», — пролепетал Рывкин. — Так какого черта вы тут разговариваете? — вспылил Главный. — Работайте! Когда тираж сможет быть в магазинах? — Никогда, — тихо сказал Рывкин. — Идея-то хороша, но кто сейчас помнит, как делалась газета тридцать лет назад? Даже я все позабыл, а мне тогда было уж под сорок… — Меня это не касается, — сказал Главный и объявил совещание закрытым. Ищите бумагу, ищите типографию, ищите специалистов, но чтобы к вечеру газета была в продаже. Русскоязычный израильский читатель в тот вечер лишился любимых своих изданий. Не вышел даже эротический «Сигнал» с продолжением романа «Эта маленькая штучка». Вы-то, конечно, не помните, но в то время, когда весь мир получал новости на экран компьютера, эти «русские» продолжали по привычке покупать газеты, напечатанные на бумаге, и искать информацию, шурша страницами. Но их лишили этого удовольствия, потому что все типографские мощности были в одночасье перекуплены концернами-гигантами. Что всего возмутительнее, — главный редактор «Маарива» так и не признал, что именно по его указанию журналистка Яэль Дроми внедрилась в компьюетрную сеть «Едиот ахронот». Бедняжку Яэль уволили, и все считали, что из женщины сделали козла отпущения. Меня, как вы понимаете, тоже выгнали с работы, несмотря на мои героические действия по разрушению компьютерных сетей конкурента. Что нам с Яэль оставалось делать? Естественно, мы поженились. — Не файлом единым жив человек, — сказал я, выбравшись наконец из редакционного компьютера и обнимая физическое тело Яэль Дроми. — Есть еще и любовь. С тех пор, насколько я знаю, наши гиганты «Маарив» и «Едиот ахронот» держат про запас рулоны бумаги и типографские машины — на всякий случай.

РОССИЙСКО-ИЗРАИЛЬСКАЯ ВОЙНА 2029 ГОДА

Вот и еще одну важную государственную тайну я могу поведать своему читателю. Миновало полвека с того апрельского дня, истек срок давности, и теперь ничто не мешает мне рассказать о том, как меня, тогда еще молодого сотрудника зман-патруля, пригласили на совещание в кабинет начальника Генерального штаба Рони Кахалани. По-моему, здесь собрались руководители всех родов войск, включая войска тыла. — Если мы немедленно не примем меры, — заявил Кахалани, — война с Россией начнется в течение ближайших часов. А дело, оказывается, было вот в чем. Полгода назад из Москвы прибыл новый репатриант Аркадий Коршунов. Пройдя в зал регистрации, Коршунов спросил, где принимает представитель службы безопасности, к которому и обратился с заявлением: — Я российский шпион. Я был завербован Службой внешней разведки, когда решил репатриироваться. Отдаю себя в руки правосудия. Естественно, шпиону не поверили на слово, а доказательств в виде крапленых карт или секретных передатчиков он представить не смог. Коршунова направили абсорбироваться в гостиницу «Рамада Реннесанс» в Иерусалиме, приставили к нему двух агентов и занялись проверкой. Как ни странно, заявление подтвердилось: хакер из посольства Израиля в Москве взломал несколько списочных файлов в компьютере Службы внешней разведки и обнаружил материалы о вербовке «гражданина Коршунова А.П., подавшего документы на выезд в Израиль». Убедившись, что Коршунов действительно тот, за кого себя выдает, служба безопасности немедленно его перевербовала. Не без помощи израильских контрразведчиков бывший российский шпион устроился на работу в «Таасия авирит», в отдел, не имевший самостоятельного выхода на атомные центры, чтобы московские шефы Коршунова не подумали, что он ведет двойную игру. Ибо, если бы Коршунов сразу устроился работать в отдел главного инженера атомной станции в Димоне, это могло показаться слишком подозрительным. Все делается постепенно. Короче говоря, агент-двойник стал гнать в Москву по компьютерной сети дезу, которой его снабжали бесперебойно. Деза была высшего качества, и для иной страны этой информации хватило бы, чтобы создать ядерное оружие дешево, быстро и хорошо. Как потом оказалось, это был самый большой прокол израильской контрразведки за все время ее существования. Две недели назад Коршунова перевели работать в компьютерный центр «Таасия авирит», поскольку россиянам нужно было показать: их агент не вызывает подозрений и успешно поднимается по служебной лестнице. Коршунов использовал служебное положение, чтобы выйти в киберпространство Большого компьютера Министерства обороны России и взломать файлы некоторых стратегических инициатив. Разумеется, по заданию израильской разведки. Согласно одной инициативе, Россия намерена была вот-вот начать военные действия на севере Казахстана, поскольку дальнейшее разбазаривание казахами угольных запасов Карагандинского бассейна становилось нетерпимым. Вторая инициатива касалась российских интересов в космической программе «Бета» и была, вообще говоря, известна каждому грамотному человеку. Тут бы израильской контрразведке насторожиться: Коршунов оказался замечательным хакером — взломщиком компьютерных сетей. Но Аркадий успел обаять всех. Он ничего не скрывал. Он раскрыл коды секретных российских компьютеров. Он исправно передавал в российскую СВР дезу. Какие могли быть сомнения в его патриотизме? А однажды вечером Коршунов исчез. Он не мог покинуть страну, поскольку не имел заграничного паспорта. Он находился где-то в пределах Центрального округа, но для того, чтобы его обнаружить, требовалось время. А времени практически не было, ибо как только Коршунов исчез, выяснилось все коварство российской разведки. Коршунов вовсе не был агентом-двойником. Знаете, как в той цепочке: «Я знаю, что ты знаешь, что я знаю, что…» Он был послан с целью заявить о своей вербовке, чтобы быть переворбованным израильтянами, чтобы посылать в Россию дезу, чтобы по этой дезе СВР России поняла, что Коршунов в порядке, и чтобы этот хакер сделал то, ради чего засылался: войдя в доверие, оказался бы в один «прекрасный» момент перед пультом компьютера, связанного с работой для министерства обороны. Или управления полиции. Или хотя бы центрального банка Израиля. Этого достаточно. Коршунов это сделал. Вошел, взломал, запустил и исчез. — Военные аннигиляционные программы, — завершил совещание генерал Кахалани, — могут начать активацию в любое мгновение. Все наши системщики и хакеры работают на поиск той программы, что запустил Коршунов, но пока безрезультатно. — Демарш российскому правительству? — предложил генерал Бен-Дор, командующий Северным округом. — Нет доказательств, — сказал генерал Ариэли, командующий компьютерными частями ЦАХАЛа. — Пока политики будут тянуть резину, мы вернемся в каменный век. — Думаю, — сказал генерал Ариэли, — что избежать столкновения не удастся. Остается только ждать результата. Может, перейдем в молельню? Молельней военные компьютерщики называли свой пультовый зал, и я, говорю честно, возгордился, что оказался допущен в это сверхзасекреченное помещение. Мы спустились в подземную часть министерства обороны, прошли по каким-то коридорам, через каждые десять метров предъявляя свои удостоверения, и табуном ввалились в компьютерный зал аккурат в тот момент, когда активизировалась программа, запущенная Коршуновым. Мы сразу нацепили датчики и вошли в виртуальное киберпространство, чтобы своими глазами, ушами и прочими органами чувств наблюдать за ходом военных действий. Мне, как представителю зман-патруля, вменялось в обязанность не допустить, чтобы Коршунов скрылся в колодце времени. В виртуальном пространстве царила такая же неразбериха, как на рынке Кармель перед наступлением Рош-а-шана. Оказавшись в линии связи компьютеров министерства обороны и Центробанка, я немедленно получил удар в зад и полетел в неизвестном мне направлении, узнавая по дороге десятки подпрограмм, которые никогда прежде не видел. Я пролетел мимо программы уменьшения банковских процентных ставок и, сам того не желая, понизил их сразу на восемь пунктов, ужаснувшись, что от такой диверсии банковская система может и не оправиться. Сделав вираж и переместившись по модемной связи в систему компьютеров атомной станции в Димоне, я немедленно вляпался в какую-то грязную лужу, которая при ближайшем рассмотрении оказалась жидкой кашицей из разрушенных подпрограмм системы безопасности ядерного реактора. Если выражаться традиционным языком бульварных романов, «меня пронзил мгновенный смертельный ужас»: еще минута, и реактор пойдет вразнос, перегретый пар разорвет трубы, блокировка будет разрушена, и все в округе окажется заражено смертельной дозой стронция-90. Что я мог сделать, не будучи ни хакером, ни даже системным программистом? Я опустился на колени (вы представляете, как это выглядит в виртуальном пространстве?) и принялся вытягивать из жижи более или менее длинные программные цепи и связывать их друг с другом, используя единственный прочный узел, каким я умел пользоваться, — бантик. Кто-то пришел мне на помощь, я не видел этой программы, но она мне очень помогла, потому что вязала морские узлы, и прошло четыре миллисекунды (а для меня — так целый субъективный час) прежде чем процесс стал самоподдерживающимся: файлы вдруг начали сами выпрыгивать из лужи, прилепляться друг к другу, лужа на глазах таяла, а вокруг меня выстраивалось стройное здание программной защиты. Но тут меня выдернуло в очередной кабель, и я помчался куда-то, пытаясь ухватиться за стенки световодных волокон. Движение все убыстрялось, кто-то толкал меня сзади, а у меня не было времени обернуться, чтобы врезать этой программе по командному файлу. И хорошо, что я этого не сделал. На полной скорости, наверняка близкой к скорости света, я и мой толкач влетели в огромную паучью сеть и вмиг застряли. Оглядевшись, я увидел множественные маркировки программ Российского министерства обороны и понял, что оказался на переднем фронте сражения. Все свершилось на моих глазах. Я жалел только, что, запутавшись в паутине защитных программ, не сумел ничем помочь неведомому мне израильскому хакеру, работавшему просто виртуозно. Впрочем, если бы я вмешался, то, наверное, совершил какую-нибудь глупость. Лед защиты крошился, плавился, шипел и исчезал. А за ним вставали грандиозные, подобные величественным небоскребам Манхэттена, программы стратегических сил Российской армии. И хакер шагал по ним с хрустом, вдавливая конструкции и изничтожая прежде всего командные файлы, отчего программы становились эластичными, как резина. Думаю, секунды за две-три мы добрались бы до личных кодов российского президента, и хотел бы я посмотреть на это зрелище! Но хакер неожиданно осадил назад, мы опять оказались в метротоннеле, и скорость движения приблизилась к световой. А потом кто-то сдернул с моих висков датчики, но я еще долго видел перед глазами игру света и тени, и ничего более. — Что? — спросил я. — Мир, — сказал генерал Кахалани. — Оба стратегических компьютера — наш и русский — заключили пакт о ненападении. Программно-боевые действия остановлены, теперь пусть политики разбираются. — Успеют? — спросил я. — Премьер Визель уже разговаривает с президентом Мироновым. Двое суток я приходил в себя. В субботу мой новый знакомый, Дани Криг из Мосада, пришел ко мне на чашку кофе, и мы поговорили о футболе. Команда «Маккаби» (Хайфа) только что сыграла вничью с московским «Спартаком». — Это символично, — заявил Дани. — В наше время лучше ничья, чем победа. Скажи на милость, что бы мы делали с Россией, если бы наши хакеры победили? — А что бы они сделали с нами? — спросил я, вовсе не надеясь на ответ. — Коршунов… — сказал я через некоторое время. — Его нашли? — Можно подумать, что он исчезал, — отозвался Дани. — Не понимаю! — воскликнул я. — Видишь ли, Иона, его перевербовали в тот вечер наши сотрудники. До того он работал на Россию, делая вид, что работает на нас. А после девяти вечера стал работать на нас, делая вид перед Россией, что работает на нас, в то время как на самом деле… — Хватит! — сказал я. — Это слишком сложно для меня. Почему об этом не знал никто из генштаба? — Конспирация. Нужно было быть полностью уверенными, что Коршунова не провалят в самом финале операции. — Если ты еще скажешь, что именно он был со мной, когда… — А кто же еще? Он действительно гениальный хакер и просто не мог допустить, чтобы кто-то другой взламывал защиту российского министерства обороны. — Ясно, — сказал я. — Скорпион, как говорили в шпионских романах, укусил себя за хвост. — Какой еще скорпион? — подозрительно спросил Дани. — Неважно, — отмахнулся я.

«СОЗДАЙ ВСЕЛЕННУЮ»

История, которую я хочу рассказать, произошла со мной, когда я в молодости занимался продажей новых компьютерных программ. Недолго занимался, всего несколько месяцев, а после того случая бросил это дело и никогда к нему не возвращался. Программа называлась «Создай Вселенную», и издатель гарантировал полный и самый качественный эффект участия, не говоря уж об эффекте присутствия, эффекте воздействия и куче дополнительных эффектов — глаза бы мои их не видели! И клиент попался мне в тот день какой-то странный — задумчивый паренек, больше обеспокоенный своими прыщами, чем качеством программы, на приобретение которой родители дали ему деньги. Так мне, во всяком случае, показалось после первой минуты разговора. После второй я понял, что покупатель не так прост, как кажется. После третьей я поддался на его уговоры и согласился сыграть в «Создай Вселенную» вдвоем. Никогда больше не поддамся на подобную провокацию! В инструкции ведь было ясно сказано: ни при каких обстоятельствах не запускать стартовую программу в то время, когда один из участников игры находится в виртуальном пространстве. Вы думаете, что мальчишка не читал этого условия? Как бы не так! Он сделал то, что хотел сделать и запустил стартовую программу, когда я уже обустроил Вселенную по своему разумению. Я понял что попался, когда галактика Тюльпана погасла, будто ее и не было. Я занимался в этот момент исследованием вспышек звезд позднего класса, которых было много именно в этой галактике. Мальчишка знал, с чего начать, чтобы сразу показать свое превосходство и победить! И, естественно, он заблокировал выход. По его мнению, я был обречен. Стартовая программа сначала стирает все игровые ситуации и, наверное, уже сделала это, я ведь никогда не интересовался играми. Потом конфигуратор принимается за визуальный фон, и в этом я убедился, потеряв навсегда объект исследований. Что дальше? Исчезло скопление, к которому принадлежала галактика Тюльпана, и я остался в бесконечной пустоте, до ближайшего звездного мира было не меньше десятка мегапарсек, и я не мог их преодолеть, поскольку нужная мне утилита тоже оказалась стерта. Я умру, когда конфигуратор доберется до ядра системы. Если будет исковеркан видеоблок, я ослепну, и ждать этого осталось недолго. Затем настанет очередь жизнеобеспечения, и я перестану дышать. Все. На самом деле — все! Без дураков. И у меня почти не оставалось времени, чтобы придумать выход. Я знал, что мальчишка стремится к победе, но не любой же ценой! Неужели родители не привили ему чувства уважения к чужой жизни, даже если это жизнь всего лишь продавца компьютерных программ? Яркая вспышка — это исчезло из Вселенной скопление галактик в Лилии, setup прошелся по миллиардам звездных систем как таран. Скоро настанет очередь темных миров, и все будет кончено. Решение! Когда возникает вопрос «быть или не быть», начинаешь соображать и действовать с силой и скоростью, которых прежде в себе и не предполагал. Я заблокировал доступ в ядро системы, создав на ее границе защиту. Конечно, это задержит его лишь на время, но я отодвинул смерть и мог относительно спокойно обдумать следующие действия. Вспышка. Вспышка. Вспышка. Все — галактик больше нет. Вселенная темна и пуста. Почти холодна — пока еще сохранились темные миры. Я вошел в ядро системы и создал после уже существующей защиты вторую линию обороны — мстителя. Месть моя заключалась в том, что теперь, если разрушение прорвется сквозь сети запрета, конфигуратор вынужден будет включиться в каждом компьютере кампуса и начнется неизбежный процесс распада абонентской сети. Ему придется отменить продолжение! Он оставит мне хотя бы основные файлы, и я смогу продумать ответные действия. Если, конечно, он не решится запустить всеобщее уничтожение. Он не решился. Он отступил. Он оставил меня в пустом, темном и мертвом пространстве, которое и пространством уже нельзя было назвать, поскольку число его измерений стало равно нулю. И все же он своего добился. Вернуться в реальный мир я не мог. Я как бы парил над оставленной мне пустотой, которая, если смотреть с его, внекомпьютерной, точки зрения, была совершенно непригодна для жизни. Я не мог пошевелиться, поскольку был сжат в математическую точку. Я способен был только думать (в рамках операционной системы) и отдавать команды (которые операционная система могла выполнить). — Да будет свет! — сказал я. И стал свет. Теперь я мог действовать, поскольку свет и тьма создали необходимую альтернативу. Да-нет. Один-ноль. Плюс-минус. Подключив утилиту-создатель, я по памяти воссоздал желтую звезду, а кругом — несколько темных миров, которые, не вспомнив прежних имен, назвал планетами. Пространство уже не было точкой, и я, оставив Солнце с планетами вращаться в черном вязком вакууме, обратился к операционной системе, чтобы разобраться в ее реальных возможностях. Файла-описателя окружающей среды больше не существовало, и я решительно не помнил, какой была жизнь вне компьютера, каким был я сам до того, как начал последний опыт. Я даже не помнил теперь, кто был он, лишивший меня тела, но оставивший сознание. И ничто не могло помочь мне вспомнить. Я разложил утилиту-создателя на подпрограммы и прежде всего, выбрав одну из планет, третью от Солнца, создал на ней сушу и море, воздух и твердь, назвал планету Землей и смог наконец отдохнуть, прислонившись к шершавой поверхности скалы. Земля вращалась, Солнце зашло, и настала ночь. Беззвездная ночь пустой Вселенной. Запустив следующую команду создателя, я сконденсировал облака в земной атмосфере, потому что угольная чернота неба угнетала меня. Я не нуждался в отдыхе, и, желая использовать до конца оставшиеся возможности, я создал Луну. Это оказалось нетрудно, и я понял, что он не смог заразить главные командные файлы. Я поднялся в космос и осмотрел Солнечную систему. Пространство обрело, наконец, положенные три измерения, и я подумал, не попробовать ли создать еще несколько — ради эксперимента. Нет, мне нужно было выжить, все остальное потом. Я создал растения, чтобы насытить воздух Земли кислородом и подготовить планету для новой жизни. Я не стал продумывать каждый вид в отдельности, я мог бы рассчитать всю экосистему, но мне показалось более интересным пустить процесс на самотек, задав лишь общие закономерности развития. Я забыл о нем, но он не забыл обо мне. Я вдруг понял, что расплываюсь, размазываюсь по пространству, заполняю его целиком, а само пространство начинает расширяться, разнося в бесконечность Луну от Земли, а Землю от Солнца… Инстинктивно, даже не осознав своих действий, я стер программу-вспышку: типичный вирусный файл, видимо, заранее оставленный им внутри программы-создателя. Я остановил удаление Луны от Земли и Земли от Солнца, но пространство продолжало расширяться, и с этим я ничего уже не мог поделать. И тогда — только тогда — я создал звезды, объединил звезды в галактики, надежно спрятал Солнце, Землю и Луну в тихом рукаве одной из самых невидных галактик, я и сам не нашел бы теперь этот мир, если бы не знал заранее, где искать. Я не думал, что он сумеет добраться до моего создания, но не желал рисковать. Пока я спасал Вселенную, на Земле прошли эпохи, и, вернувшись, я обнаружил, что миллионы живых существ поедают друг друга, развиваются, уничтожая слабых, и что скоро настанет время, когда я смогу запустить команду создания человека. Только бы мне не помешали. В конце концов, как бы я ни бодрился, я внутри компьютера, он — снаружи, и, если он не справится сам, то всегда может вызвать опытного системного программиста, и со мной будет покончено. Я создал человека на Земле по своему образу и подобию. Увидев первого человека, я удивился, потому что успел забыть, как выглядел в реальной жизни. Должно быть, в моем мире, которого он меня лишил, я был не из красавцев. Я отступил и стал наблюдать. Я вернулся в свое привычное состояние, я вновь чувствовал себя ученым, исследователем, экспериментатором. Значит, я победил его. Он хотел уничтожить меня, но я мыслю — следовательно, существую. И так ли уж важно, происходит этот процесс в живой ткани, или в сетях компьютера? Я живу, я мыслю, я создаю, я изучаю созданное. Полная победа. Нет, не полная. Не думаю, что в мире, которого он меня лишил, мы поступали так же, как люди на Земле. Войны, убийства, разрушения и ненависть — я не помню, чтобы в моем мире, покинутом навсегда, существовала столь разветвленная и развитая система насилия. Казалось бы, его поступок доказывал обратное. Но единичный случай — не общее правило. Я не помнил, чтобы… Я многого не помнил, и это ничего не значило. Приостановив разбегание галактик, усмирив взрывы квазаров и успокоив вспышки сверхновых, я понял, что не смогу больше отворачиваться от дилеммы: позволить людям развиваться или вмешаться в историю, исправив все, что сочту нужным. Вмешаться — лишить игру смысла. Наблюдать — и будут множиться ненависть, зло, и даже запуск программы-миротворца не выведет человечество из коллапса. Значит, наша игра изначально не была чиста. И значит, я проиграл. Он добился своего, а я даже не заметил этого. Он победил. Когда люди взорвали первые атомные бомбы и когда люди начали уничтожать природу, которую я создал для их блага, и когда народ, избранный мной, не сумел понять моих намерений, я вынужден был признать окончательно — он победил. Я должен был признать поражение, когда оно очевидно. Я снял с оболочки ядра системы запрет на изменение. Он должен был понять, что это означает. Я записал результат эксперимента в файл «человек» и сохранил его в самом защищенном месте. Я позволил программе-расширителю растянуть себя на весь объем пространства, я позволил галактикам ускорить расширение, а атомам распад. Я увидел, как в скоплении галактик в Деве возник черный провал и начал расширяться будто злобная пасть, съедающая компьютерную плоть мира. Он принял мое поражение. И запустил уничтожение. Вы хотите знать, как мне удалось выжить? Я тоже хотел бы знать это. Когда я пришел в себя, зловредный мальчишка исчез, будто его никогда не было. Разумеется, диск с программой игры он забрал, а на столе передо мной лежал оплаченный кредитный талон. Он купил игру, а я совершил хорошую сделку. Вот только едва не умер, но это ведь не стоит внимания, не так ли? Я бы нашел этого негодника и всыпал по первое число, но нам, продавцам, было запрщено иметь какие бы то ни было внеслужебные отношения с клиентами. Наверное, уже до меня были случаи… Что мне оставалось делать? То, что я сделал — подал заявление об уходе и никогда больше с тех пор не занимался продажей компьютерных игр.

НАЗАД, НА АНТАРЕС!

В истории нашей страны есть немало славных страниц. Эти-то страницы обычно и включают в учебники. Историю, как известно, сочиняют люди, хотя и утверждают при этом, что их личное мнение роли не играет — само время, мол, расставляет все по местам. В таком случае, скажите мне, почему ни в одном из учебников я не нашел подлинной истории так называемой «самозванной алии»? Что, вы и названия такого не слышали? Это лишний раз доказывает, что я прав. Так я вам расскажу, и вы вспомните. Дело было в 2023 году, я только начал работать в зман-патруле, и когда случилась «самозванная алия», находился то ли в Древней Греции, то ли в Иудее эпохи Ирода — не помню точно. Началась же «самозванная алия» с того, что в небе Израиля появилась летающая тарелка. Огромный круглый предмет зеленого цвета, похожий на широкополую шляпу, пронесся вдоль побережья и грохнулся прямо на взлетную полосу Бен-Гуриона. Открылся неприметный люк, и на бетон спрыгнуло существо, похожее на человека — две ноги, две руки, голова, — но на человека, которого выкручивали будто одеяло после стирки. Десантники приготовились к отражению атаки, но намерения гостя воинственностью не отличались. Пришелец огляделся и засеменил к зданию аэровокзала. Он размахивал руками и что-то говорил гулким басом. В первый момент никто, естественно, ничего не понял — надо думать, просто потому, что никто не ожидал услышать из уст пришельца слова, произнесенные на чистом иврите: — Барух а-шем! — говорил инопланетянин. — Славься, Израиль, Земля обетованная, живи в веках! Неожиданно он грохнулся оземь и принялся неистово целовать нагретый дневной жарой бетон. Потом, бодро вскочив на ноги, поспешил к толпе, скопившейся уже у входа в здание аэровокзала, и все с удивлением увидели на его голове, покрытой темным ежиком волос, настоящую кипу темнокоричневую, со странным, причудливо вышитым орнаментом. Вперед выступил премьер-министр и сказал, заикаясь от волнения: — Мы счастливы приветствовать на нашей благословенной земле первых представителей инопланетной цивилизации.

Пришелец замахал руками: — Почему инопланетной? Свой я! Еврей! Не прилетели мы, а вернулись! Закончился наш галут, и народ Израиля возвратился на свою историческую родину! Последовала минута молчания — люди пытались осмыслить информацию. На поле между тем потянулась цепочка таких же странных созданий, среди которых всякий, сколько-нибудь знакомый с анатомией, мог (с некоторым, впрочем, усилием) распознать мужчин, женщин и даже детей. Оправившись от шока, чиновники министерства абсорбции принялись за работу. Первые имена: Давид Корш, Йоси Шагал — все как у людей! Две тысячи сто тридцать три года назад явилась на Землю экспедиция из далекой звездной системы Антареса. Не все было удачно: летели издалека, корабли поизносились, при посадке один из них взорвался, спалив два иудейских города — Содом и Гоморру. Об этом память осталась, а вот о том, что пришельцы вскоре отбыли, прихватив с собой несколько сотен иудейских семей, история народа умолчала. Возможно, иудеи, привыкшие ко всякого рода исходам из собственной страны, не придали значения этой волне эмиграции. Еврей и в далекой звездной системе остается евреем. Шли века, жители Антареса многому научили выходцев с Земли, относились к иудеям хорошо, не мешали молиться и строить синагоги, и даже научили копировать свитки Торы с помощью деструктивно-молекулярного метода, так что сам Творец не различил бы, где новый свиток, а где старый. Росли дети, внуки… Антарес светил ярко-оранжевым светом, и было в этом свете нечто, от чего внешность евреев постепенно изменялась. Но разве во внешности дело? Идея, Смысл жизни, любовь к Творцу — остались. Память о земле Израиля, такой далекой (сотни световых лет!) и такой желанной, не позволяла жить спокойно. Со временем Антарес стал для иудеев будто плен вавилонский, хотя ничего общего между Советом Общин Антареса и царем Навуходоносором не было и быть не могло. Страшная сила — ностальгия народа. Ассимилируясь среди людей, с которыми живет, еврей может стать черным, красным или кособоким, но все же останется евреем, ибо дух, а не физическая оболочка, определяет личность. Они решили вернуться. Не все и не сразу, конечно. Страшновато — столько лет прошло. Израиль жив, надо полагать, поскольку сам Творец вывел евреев на эту землю, но за столько веков мало ли что могло приключиться… На Землю отправился отряд разведчиков. Могли ли они даже догадываться, сколько пришлось перетерпеть евреям на родной планете? Разрушение Храма, рассеяние, изгнание из Испании, газовые камеры… Не могли они знать этого, но чувствовали. И сейчас, в аэропорту имени Бен-Гуриона они восторженно смотрели вокруг, внимая каждому слову, каждому жесту сохнутовских пакидов. — Где хотите поселиться? — спрашивал чиновник. — Около Храмовой горы, — отвечал толстый мужчина, скрученный винтом. Бедняга, он не знал еще, что, пока его предки нежились под прохладными лучами Антареса, разрушены были оба Храма, а на горе стояла ныне мечеть Омара. Впрочем, что такое мечеть, он не знал тоже. — В Иерусалиме, значит, — констатировал чиновник. — Только смотри, там квартиры дорогие. И вторая семья попросилась в Иерусалим, и третья… Они просто не знали, что есть в Израиле города развития, и даже центр современной еврейской культуры — Тель-Авив. На следующий день после прибытия все тридцать восемь семей антаресских евреев явились к Стене плача и, рыдая (им уже рассказали о горестной судьбе Храмов, чуде Хануки, восстании Бар-Кохбы и необходимости вложить между камнями Стены записку с заветным желанием), припали к поруганной святыне. Хорошо, в тот день обошлось без инцидентов, хотя лидеры ХАМАСа не преминули заявить, что новая алия — провокация сионистов, и что священный джихад настигнет и этих, якобы пришедших со звезд. Фархад Саид, наследник Арафата, хотя его никто и не спрашивал, выразил недовольство, поскольку новая алия грозила срывом мирного процесса. С квартирами в Иерусалиме действительно было туго. Это и описывать не нужно — все знают, как в две тысячи шестом году цены на аренду подскочили вдвое. Антаресские евреи привыкли к комфорту, а здесь, попав в руки маклеров, квартировладельцев и чиновников Министерства абсорбции, новые репатрианты сникли. — Я физик! — горячился в Центре абсорбции ученых скособоченный пришелец тщедушного телосложения. — Вот этими руками я могу построить реактор, который раз и навсегда обеспечит энергией весь Израиль. Нужны только материалы и сотрудники… — Видишь ли, — объясняли ему, — каждый третий репатриант приезжает в страну с проектом мирового значения. У государства нет средств оплачивать любой проект. Физик, говоришь? Хочешь преподавать физику в школе для умственно отсталых? Есть место. А в Министерстве здравоохранения объясняли хрупкой даже по земным меркам женщине, что не имеет никакого значения, работала ли она врачом там, на Антаресе. Можешь лечить любые болезни? Так уж и любые! И СПИД тоже? А кстати, деньги у тебя есть? Кто же открывает свое дело без денег? Так что — сначала в банк. О, эти банки! Антаресцы, привыкшие доверять друг другу во всем, не могли взять в толк, что такое «гаранты для получения банковской ссуды». Нет, эти репатрианты оказались на удивление бестолковыми. Через месяц после прибытия бывшие антаресцы являли собой странное сборище издерганных типов, которые, казалось, еще больше скособочились, пытаясь понять то, что и коренные израильтяне не всегда понимали. Положение обострилось до предела, когда один из антаресских евреев выступил с воспоминаниями о галуте. Кто-то догадался спросить: сколько евреев живут сейчас на планетах Антареса. Ответ ошеломил: — Тридцать два миллиона восемьсот тысяч! — И все хотят репатриироваться?! — Все! На следующее утро в Кнессете разразился скандал. Министр финансов резонно заявил, что на абсорбцию такой прорвы народа не хватит никаких денег. — Да страна просто лопнет! — возопил министр финансов. Ситуация стала патовой. Осталась, правда, маленькая надежда на то, что Главный раввинат отыщет какой-нибудь изъян в кошерности и подлинности новоприбывших. Бабушка из аборигенов, скажем, или пренебрежение двести семьдесят пятой заповедью. Оба главных раввина — ашкеназийский и сефардский — долго совещались, обращались с молитвами к Всевышнему, изучали привезенные с Антареса бумаги с записями исторических событий и в конце концов признали: — Евреи! Надо сказать, что только дети антаресских евреев чувствовали себя в Израиле как в родном межзвездном галуте. Чаша терпения новых репатриантов переполнилась, когда одна из девушек решила, не спросясь родителей, отправиться по объявлению: «Требуются молодые девушки в престижный кабинет массажа. Интересная работа, высокие заработки. Дискретность гарантируется.» Да что это такое? Как? Девушка из религиозной семьи! Она не знает, что такое массаж? Приближение развязки первыми ощутили торговцы на рынке Кармель. Однажды вечером несколько бывших антаресцев явились с огромными сумками и закупили огромное количество продуктов. На следующий день закупка товаров продолжалась, и подозрения усилились, а когда группа пришельцев подошла с сумками к пропускному пункту Бен-Гуриона и потребовала пустить их в ангар, сомнения переросли в уверенность. Что нужно было делать? Просить евреев остаться на родине? Сохнут принял совершенно правильное решение — натравил на них банк «Идуд». Каждый из антаресцев получил предупредительное письмо — никто не будет допущен в ангар до тех пор, пока все не вернут потраченные на их абсорбцию деньги. А на следующее утро летающей тарелки в ангаре не оказалось. Пока ошеломленные охранники прочесывали окрестности, жители большого Тель-Авива стали свидетелями любопытного зрелища. Огромная светлозеленая шляпа, знакомая по многочисленным фотографиям, летела низко над землей, то и дело пикируя и подбирая антаресцев, вышедших на тремпиады со своими скромными пожитками. Все было ясно, многие плакали, и многие говорили: куда же вы? Как же вы без нас? Как же будете там, на звездах, без этой Святой земли? Перехватчики, посланные вдогонку, поднялись на головокружительную высоту, однако и этой высоты оказалось недостаточно ни для того, чтобы остановить взлет тарелки, ни для того даже, чтобы догнать ее. Не сбивать же, на самом деле. Улетели. Эх, евреи… Неудивительно, что в учебниках истории о «самозванной алие» написано всего пять строчек.

УБИЙЦА В БЕЛОМ ХАЛАТЕ

Помните, я рассказывал вам о стратификаторах — приборах, с помощью которых можно пробуждать к жизни прошлые свои инкарнации? В дни моей молодости было модно бравировать собственными сущностями: «Я был королем Кастилии!», «Да ну, а я зато учился у самого рабби Акивы!» Немногие знают, однако, что еще в те годы наука научилась извлекать души не только из умерших, но и… Нет, давайте по порядку. Алекс Рискинд работал санитаром в иерусалимской больнице «Шаарей цедек». Во-первых, он интересовался стратификаторами и имел дома одну из лучших моделей. Во-вторых, его интересовало не только то, что происходит, когда душа покидает тело, но и тот момент, когда душа в теле появляется. Рассуждая об этом, Алекс не мог обойти проблему абортов и в одно знаменательное (или злосчастное?) утро подумал: «Если в тот момент, когда врач убивает зародыш, производя аборт, извлечь душу этого еще не рожденного существа, то…» Так Рискинд сделал свое открытие. Алексу нужен был хороший физик, и он такого физика нашел. Запомните это имя: Евгений Брун. По делу Рискинда он проходил свидетелем, роль его осталась непроясненной, читатели и зрители не обратили особого внимания на этого человека. И напрасно: он был главным лицом, потому что, в отличие от Рискинда, знал физику. — Понимаешь, — сказал ему Алекс в первый же вечер после знакомства, угощая гостя чаем с печеньем, — душа появляется у зародыша в первые же часы после зачатия. Так вот тебе задача, как физику. Ты должен видоизменить стратификатор так, чтобы извлекать и сохранять души нерожденных детей. Наверняка это возможно, поскольку прибор может фиксировать появление души. Если женщина хочет совершить убийство, сделав аборт, это ее дело. А наше с тобой — сохранить жизнь. Ясно? Трудно сказать, было ли Евгению уже что-то ясно в тот вечер. Но физик по призванию отличается тем, что, однажды над чем-то задумавшись, остановиться уже не может. Как автомобиль, лишенный тормозов. Евгений назвал свой аппарат «эмбриовитографом». Никакой заботы о потребителе — сразу и не выговоришь. Алекс повертел прибор в руках («эмбрио…» получился размером с карманный компьютер) и остался доволен. На следующий день он сделал второй шаг к своему преступлению. В «Шаарей цедек», где работал Рискинд, абортов не производили — о причине читатель догадывается. Алекс отправился в «Хадасу», где у него был знакомый гинеколог, и попросил разрешения присутствовать во время предстоявшей плановой операцию по убиению плода. — Зачем тебе? — удивился приятель. — Собираешься переквалифицироваться? Так в вашей больнице аборты считаются криминалом! — Да, - подтвердил Алекс, — есть заповедь «не убий». Именно поэтому я и хочу присутствовать. Приятель не понял логики, но и для отказа не нашел основательной причины. Коллега все-таки. Уходя в тот день из больницы, Алекс имел при себе заключенную в «магнитную колыбель» душу убитого только что врачами зародыша мужского пола. Из «Хадасы» Рискинд отправился прямо в Гиват-Рам, где его ждал в институте физической технологии Евгений Брун. Аппарат подключили к компьютеру, и Алекс с Евгением услышали биение сердца, какие-то вздохи, шорохи и бормотание. — Потрясно, — сказал о собственной работе господин Брун. — И ты думаешь, что он будет расти? — Душа жива, — убеждая самого себя, подтвердил Алекс, — и теперь ее не убить. В теориях инкарнаций Евгений не был силен и потому согласился. Через три месяца «магнитная колыбель», соединенная с компьютером, пестовала души сорока трех зародышей. А потом первый из зародышей достиг возраста, когда нормальные младенцы появляются на свет. Душа зародыша перешла в иное качество в одиннадцать утра. Из «магнитной колыбели» доносились странные звуки, совершенно не похожие на вопли младенца, рожденного обычным способом. Скорее эти звуки напоминали стенания старика, проснувшегося поутру с привычной болью в печени. Алекс подключился к аппаратуре аудиоконтакта с компьютером и услышал: — Господи, и это называется жизнь? Говорить с новорожденной душой — занятие не из легких. Алекс попытался сказать нечто вроде «мир тебе, входящий», но компьютерный транслятор выдал какую-то абракадабру, отчего душа-младенец зашлась воплем, едва не разорвавшим Алексу барабанные перепонки. На второй контакт он решился через три дня. За это время душа освоилась в мире, начала даже покидать «магнитную колыбель» и парить под потолком, чего, конечно, никто не видел по причине полной прозрачности и даже нематериальности означенной души. Это был мальчик, и звали его Эдиком. То есть, он сам себя назвал Эдиком, а на вопрос Рискинда ответил: — Так бы меня назвала мама, если бы я родился. Душа младенца отличается от живого младенца не только тем, ей не нужно давать грудь и менять подгузники. Душа, даже новорожденная, обладает знаниями всех предшествовавших инкарнаций, а Эдик, к тому же, имел еще и явные задатки гения в области абстрактного мышления. Алекс вел с Эдиком многочасовые беседы в ущерб собственному здоровью. Второй была девочка. Прелестное создание по имени Анюта — мама ее (если женщину, решившуюся на аборт, можно было назвать мамой хотя бы теоретически) была родом из Санкт-Петербурга, и новорожденная, издав первый крик, немедленно объявила, что Питер — лучший город России и всего мира, а Москва всего лишь деревня. Можно было подумать, что с этим кто-то спорил. А потом пошло. Души рождались одна за другой, и хорошо, что они были нематериальны, иначе в «магнитной колыбели» очень быстро наступил бы демографический кризис. Какие были люди! Эдик со всеми своими задатками уже через месяц затерялся в толпе. Душа нерожденного Фимочки Когана оказалась потрясающей рассказчицей — когда она начинала говорить (точнее — мыслить на публику), смолкали даже, казалось, птицы на деревьях. Алекс пытался напрямую соединить души с процессором компьютера — тогда Фимочка смог бы подключиться к какому-нибудь текстовому редактору и сам описать собственные жизненные впечатления. Но ничего не получилось — все же Рискинд имел образование медицинское, а не техническое, что он понимал в компьютерах? Можно подумать, что в душах он понимал больше… Однажды — это было через полтора года после рождения Эдика — забежал к приятелю Евгений Брун, к тому времени и думать забывший о созданных им «магнитных колыбельках». Подключился, послушал минуту, а потом полчаса глядел на Алекса мутным взглядом. Спросил: — Сколько их? — Сто шестьдесят четыре, — с гордостью ответил Алекс. — Завтра должно быть сто шестьдесят пять. — О чем они говорят? Я половины не понял! — Естественно. Максик, например, развивает сейчас какую-то квантовую теорию, идеи он получил от папочкиных генов, кое-что ему подсказала душа предка по материнской линии, она была в восемнадцатом веке неплохим метафизиком. Я-то в физике не волоку… А Маечка здорово поет, прямо как Мария Каллас; когда она заливается, все боятся подумать даже слово. Если родится хотя бы один тенор, они там такую оперу сделают… — Алекс! Ты их всех различаешь? — Евгений, — рассердился Рискинд. — Это же в некотором смысле мои дети! Брун ушел, качая головой. Все шло к развязке. К осени 2032 года в магнитной люльке уживались души трехсот девяносто девяти детей в возрасте от нуля до трех лет. Физический возраст был, конечно, совершенно условен, ибо души бессмертны. Еще одна душа, и можно было бы отметить круглое число. Не довелось. Хава Шпрингер, 32 лет, пришедшая в «Хадасу» делать третий аборт, уже была потенциальной матерью двух безымянных душ из коллекции Алекса Рискинда: классический пример ветренницы, замечательно описанный Мопассаном. Детей она не любила. Нет, это слишком мягко сказано — она их терпеть не могла. Ни чужих, ни, тем более, своих, которых у нее по этой причине никогда и не было. В отличие от прочих Алексовых «детей», две души, матерью которых так и не стала Хава, были дебильны, насколько может быть дебильной нематериальная структура. Они с трудом могли разговаривать. Они почти ничего не понимали. Их было жаль до смерти. Ну и что толку? Алекс умел лечить тело — этому его учили в медицинском институте. Лечить души он не мог. Вылечить такую душу не смог бы никакой психиатр. «Убивать надо таких женщин», — думал Алекс. Он был зол. Он страдал. И можно его понять. В тот день, когда должен был родиться четырехсотый обитатель «магнитной колыбели», Алекс отправился, как обычно, в «Хадасу» — присутствовать на операции и спасти еще одну человеческую душу. В гинекологическом кресле сидела Хава Шпрингер, 32 лет, вполне довольная жизнью. Предстоявшая процедура была для нее не первой и, как она думала, не последней. О двух своих потенциальных детях, чьи души парили под потолком в комнате Рискинда, она, естественно, не знала. А Рискинд знал. Он провел бессонную ночь, пытаясь хоть что-то понять из беспрерывных причитаний двух Хавиных потенциальных детей. Не сумел. Он увидел Хаву на приеме и понял, что в ближайшие дни еще одно нежеланное дитя лишится физической сути. И значит, скоро еще одна безымянная душа станет биться о невидимые для всех стены «магнитной колыбели». Это было двойственное состояние. Конечно, аффект. Но, с другой стороны, Алекс Рискинд прекрасно понимал, что делает, поскольку явился в клинику с оружием. Он вытащил пистолет, на глазах у ничего не понявших врачей приставил ствол к виску женщины и нажал на спуск. Что страшнее — лишить жизни или лишить души? В газетах писали, что Алекс Рискинд находился в невменяемом состоянии, и в этом есть доля правды. Но не главная. Впрочем, если бы судьи знали о «магнитной колыбели», разве приговор был бы иным? Нет. Закон есть закон. Делом Рискинда лично я занялся уже после решения суда: фирма поручила мне разработать инструкции на тот случай, если эмбриовитограф Бруна-Рискинда будет запущен в серийное производство. Я посетил жилище Алекса уже после того, как хозяин переехал в тюремную камеру. Видел компьютер, видел некий прибор, похожий на небольшое корыто, заполненное микросхемами. Корыто было отключено от сети. Душ, паривших под потолком или плававших в «магнитной колыбели», я, естественно, не увидел. Не знаю, что стало с младенцами. Что вообще происходит с душой, если она никому не нужна? Как говорил Евгений Брун: «Не телом единым жив человек»…

ДОМАШНИЙ ТЕАТР

Рекламный агент — ужасная профессия. Сейчас она не только не в моде, но, насколько мне известно, с некоторых пор ее не существует в природе. За прошедшие годы рекламное дело перешло на принципиально новый уровень, и в наши дни вовсе не нужно нанимать живого человека, чтобы убедить кого бы то ни было приобрести для своей домашней видеотеки, скажем, последнюю версию суперблокбастера «Осторожные коготки». Сами узнаете, сами проверите, сами закажете, сами на себя и рекламации писать будете. А в дни моей юности все было иначе: сенсорных проницателей еще не существовало в природе, а на рекламные ролики, которые шли по телевизору, обращали внимание разве что самые прижимистые клиенты, так и не раскошелившиеся на антирекламные приставки. Именно в те годы профессия рекламного агента, лично приходившего в любой дом, чтобы всучить незадачливому хозяину не нужный ему товар, была настолько популярна, что даже дети в детских садах, отвечая на вопрос воспитательницы: «Кем вы хотите быть, ребята, когда вырастете?», хором, хотя их никто этому не учил, восклицали: «Рекламным агентом!» Так что в моем выборе не было ровно ничего удивительного, как бы это ни казалось сейчас странным моим многочисленным читателям. Те, кто тогда жил, прекрасно помнят, например, бум домашних театров — разве мог этот бум состояться, если бы не тысячи рекламщиков вроде меня, на собственном примере объяснявших, что такое домашний театр, чем он отличается от компьютерной реальности и почему играть в Кухонном представлении куда полезнее для здоровья, нежели биться на мечах в виртуальном мире гоблинов и вампиров. Домашний театр был изобретен, когда покупатель несколько пресытился стратификаторами. Сначала, конечно, приходишь в восторг, выяснив, что в тебе находятся восемнадцать (у некоторых — до сотни!) душ, каковыми на деле был ты сам в прошлых и будущих жизнях. Тебе упоительно нравится побыть собой в том образе, какой был у тебя, скажем, в третьей инкарнации, а был ты тогда наложницей фараона Афемиледоменита Второго, о котором не слыхивал ни один историк, настолько это была мелкая и не интересная личность. И понимаешь вдруг, что наложница, бенгальский тигр (седьмая инкарнация), чеченский пастух (инкарнация номер одиннадцать) и все остальные заключенные в тебе личности — это ты сам со всеми своими нынешними пороками и достижениями. И общаясь с пятой или второй инкарнациями, ты с собой и только с собой общаешься и ни с кем больше. Важно не упустить момент и переключиться на рекламу нового товара. Примером тому может служить моя реклама домашних театров времяпрепровождения самого крутого, самого стильного и самого полезного с точки зрения физического здоровья. Захожу я, к примеру, в дом, где живет семья из шести человек — муж с женой, двое их детей (мальчик и девочка), а также вторая инкарнация мужа (базарный торговец из Урарту) и шестая инкарнация жены (домашний питон из террариума султана Эйюба, XI век). В те годы многие так поступали: вызывали к жизни любимые свои инкарнации, а потом отключали стратификаторы, оставляя лишенных будущности бедняг у себя в качестве, если хотите, второго «я». Так вот, вхожу я и вижу, как дочь хозяина Яэль играет со второй инкарнацией собственного папочки в компьютерную игру «Скалолаз», а шестимесячный сыночек Игаль орет не своим голосом (наверняка голосом своей первой инкарнации, уж не знаю, кем она была в той еще жизни). — Послушайте, — говорю я, обращаясь к шестой инкарнации жены, ибо только домашний питон в этом бедламе сохраняет спокойствие, — послушайте, согласие в вашей семье наступит только после того, как вы приобретете новинку: домашний театр для вас всех и для друга дома, если у вас таковой имеется. — Домашний театр? — шипит питон, тупо глядя на меня левым глазом. — Что-то вроде телевизора с заказанным представлением? — Чепуха! — восклицаю я. — Никакого телевизора! Никакого стратификатора! Экологически чистый продукт — он даже мыслей ваших не засоряет, поскольку думаете во время спектакля не вы, а программа-режиссер. — Вот как? — с сомнением шипит питон, и неожиданно в его левом глазу вспыхивает огонек узнавания, да и я начинаю вспоминать: черт подери, так ведь именно проданный лично мной стратификатор стоит у хозяев на журнальном столике! Приходится мгновенно перестраиваться, и я продолжаю, обращаясь к питону: — Вы, конечно, помните, как я продал последнюю модель стратификатора? Именно благодаря ей, этой модели, вы получили возможность жить в нашем замечательном мире! — Сомнительное удовольствие! — шепчет питон и, кажется, готовится броситься мне на шею. Надо полагать, не с дружеским объятием. — Все меняется! — восклицаю я. — На смену стратификаторам пришел домашний театр, и это стоит попробовать! Это нужно попробовать! Если вы все это немедленно не попробуете, жизнь ваша будет так же пресна, как вода в дистилляторе! Питон, конечно, ничего не знает о дистилляторах, я на это и рассчитываю. Пока он соображает (индекс IQ равен 65, на глаз видно), я достаю из сумки присоски-возбуждатели и налепляю на каждого члена семейства, в том числе и на младенца, сразу же прекращающего орать. Питон пытается увернуться, и потому присоска попадает ему на хвост — что ж, тем хуже для него, в театральном действе бедняге достанется незавидная роль исполнителя чужих желаний. Все застывают — так всегда происходит и в реальном зале, когда звучит третий звонок и выпускающий режиссер дает команду: «По местам стоять, с якоря снима…» То есть, я имею в виду: «Все по местам, общий выход!» Тут вступает в действие режиссерская программа (та, что идет за отдельную плату, о чем присутствующие еще ничего не знают), и домашнее представление начинается. Я отступаю в сторону — в тот угол, откуда обычно даже пыль не смахивают, поскольку и не заглядывают туда никогда и ни при каких обстоятельствах. Наблюдать со стороны представление домашнего театра, вообще говоря, неприлично, но для нас, торговцев этим товаром, было, конечно, сделано исключение. Первым входит в образ хозяин квартиры — что ж, это нормально, все идет по плану, сейчас на «сцене» появится его любимая жена… Но с этими инкарнациями иногда случаются самые невероятные истории. Вместо любимой жены к игре подключается вторая инкарнация хозяина — базарный торговец из государства Урарту. В отличие от них, мне известен режиссерский замысел: развлечь домочадцев охотой на ручного дракона, роль которого обычно достается самому сильному и активному члену семейства — в данном случае, как я был, уверен — хозяину квартиры. Но эта его вторая инкарнация… Короче говоря, когда в театральное действо входят наконец все присутствующие, включая питона, так и не оценившего всей прелести режиссерской задумки, хозяин и торговец из Урарту изображают из себя две ипостасти грозного дракона: хозяин включается в роль в драконьем теле, а его вторая инкарнация — в драконьем духе. Лишенное души тело дракона ведет себя вовсе не так, как задумано режиссером спектакля — вместо того, чтобы бегать от остальных членов семейства по всем комнатам, взлетая на шкафы и царапая когтями мебель, дракон изрыгает огонь и готовится к атаке, в то время как душа его парит под потолком и гнусными мысленными приказами (лично я воспринимаю эти мысли, как режущий сознание скрип) направляет собственную телесную оболочку в самую гущу начавшегося сражения. Жена хозяина, она же хозяйка квартиры, оседлав собственную инкарнацию-питона, пытается остановить дракона заклятьями, очень напоминающими фразы из обычного лексикона разгневанных жен. И только дочь хозяев включается в спектакль по-настоящему — так, как и записано в режиссерском сценарии, известном мне как свои пять пальцев: девочка хватает что попало под руку (а под руку ей попадают, конечно, самые хрупкие предметы — например, стоящие на серванте хрустальные бокалы) и швыряет в дракона, стремясь попасть ему в глаз. Психологизмом и не пахнет — типичный голливудский блокбастер в домашних условиях, полный дилетантизм и бессмыслица. И все из-за того, что сценарий оказался изначально разрушен присутствием второй инкарнации хозяина! Я понимаю, конечно, что подобные обстоятельства нужно будет учесть в следующей модели домашнего театра, но что делать сейчас, когда представление грозит выйти из-под контроля? Не в моих силах загнать в прошлое инкарнации, для этого нужна стационарная модель стратификатора, а где ее взять в домашних условиях? А между тем физический дракон и его душа начинают побеждать своих соперников абсолютно вопреки режиссерскому замыслу и возможностям аппаратуры домашнего театра! И тогда я бросаюсь в гущу сражения, получаю по голове хрустальным бокалом, а по шее — удар хвостом питона, но все же произношу, глядя в совсем лишенные разума глаза хозяина-дракона: «Финита ла комедия!» — кодовое словосочетание, вычитанное создателями программы в тексте какой-то пьесы конца то ли XVIII, то ли XIX века. И падает занавес. В том смысле, что семейство мгновенно приходит в себя и смотрит на меня в двенадцать разгневанных глаз, потому что все можно восстановить — даже утерянное семейное счастье, — но как склеить разбитый в мелкие осколки хрустальный бокал, эту реликвию, которая ничего на самом деле не стоила, но все же являлась самым дорогим предметом в этой квартире? Понимая, что продать здесь аппарат для домашних театральных представлений мне по объективным причинам не удастся, я ретируюсь в сторону двери и неожиданно слышу вслед: — Послушайте, куда вы? Я, пожалуй, беру эту штуку. Сколько вы за нее хотите? И можно ли на десять беспроцентных платежей? — Никуда! — отвечаю я на первый вопрос. — Две тысячи восемьсот, — отвечаю на второй. А что касается третьего вопроса, то это нужно выяснить с бухгалтерией, и мы садимся за стол, причем питон вешается мне колено, подписываем нужные бумаги, и я постепенно начинаю понимать, что именно разбитый бокал решил дело в мою пользу. Ах, как хотел хозяин квартиры разбить этот злосчастный предмет, и ах, как ему недоставало для этого мужества! В конце концов мы сговариваемся на две тысячи пятьсот и пять платежей, я желаю всем приятных домашних представлений и ретируюсь, наконец, окончательно, унося в портфеле подписанный договор о постоянном обслуживании и бесплатном предоставлении всех новых режиссерских разработок. Уже за дверью я слышу хрустальный звон — видимо, хозяин еще не окончательно вышел из роли разбушевавшегося дракона и продолжил битье ненавистной посуды. Я достаю из кармана электронный блокнот, вывожу на экран адрес следующего потенциального клиента и бодро отправляюсь продавать оставшийся у меня экземпляр домашнего театра.

УБИЙСТВО НА БАЛУ В ЧЕСТЬ ДНЯ НЕЗАВИСИМОСТИ

Дни, когда я работал рекламным и торговым агентом, сейчас, по прошествии многих лет, кажутся мне полными романтики и приключений. Ах, молодость, молодость! Помню, как я хвастался знакомым девушкам, отвечая на вопрос: «Чем ты сейчас занимаешься, Иона?» «Охочусь за пиратами!» — говорил я и действительно ощущал на щеках прикосновение крепкого зюйд-веста, слышал звук пушечного выстрела и видел, как корма моего галеона… Нет, серьезно! Современный читатель не способен понять, что означало в дни моей юности слово «пират» — сейчас пиратами называют пылепитающихся косможивущих рептилий, страшных на вид, но совершенно безобидных тварей, кучкующихся в пылевых туманностях Пояса Ориона. Понятия не имею, почему эти животные были названы пиратами — возможно, ученые, открывшие в 2068 году новый подвид космических монстроидальных ящеров, поручили поиск названия компьютеру, а тот подключил датчик случайных чисел, вот и выпало странное, на первый взгляд, слово «пират». К сведению читателей, на самом деле пиратами называли в прошлом всех, кто злостно нарушал авторские и имущественные права. В семнадцатом, скажем, веке пираты (люди, конечно, а не пылепитающиеся рептилии) плавали по морям Карибского бассейна и отбирали авторские права у испанских торговцев забирали у них товар и торговали сами. А все потому, что в те давние века не существовало процесса копирования (вы можете это себе представить?), и пираты вынуждены были реквизировать у хозяев оригиналы приготовленной к продаже продукции. К концу прошлого, двадцатого века ситуация изменилась — почти любой предмет широкого потребления можно было копировать и продавать не оригинал, а его копию. Когда в моду вошли домашние театры, пираты начали приторговывать режиссерскими программами семейных представлений. Помню случай: вызвал меня начальник отдела распространения. — Шекет, — сказал он, — поступила рекламация по домашнему представлению «Убийство на балу в честь Дня независимости». — Убийство совершено в честь Дня независимости? — уточнил я. — Нет, — раздраженно объяснил начальник. — Бал в честь Дня независимости, а убийство — на балу. Рекламация поступила от соседей семьи Ротшильд в Петах-Тикве, приобретшей кассету с программой представления «Убийства». — Почему не подали рекламацию сами Ротшильды, если программа оказалась с браком? — резонно спросил я. — Сами Ротшильды, — терпеливо сказал начальник, — подать рекламацию не могут, поскольку до сих пор находятся в представлении. — Чушь! — возмутился я, забыв о субординации. — Стандартное представление рассчитано на три часа, и невозможно… — Шекет! — повысил голос начальник. — Вы что, до сих пор не поняли, что Ротшильды, жмоты этакие, приобрели не лицензионный диск за двести шекелей, а пиратский — за четырнадцать? — Ах! — воскликнул я, поскольку только в этот момент до меня дошла трагичность ситуации. Даже лицензионные программы представлений с убийствами имели ту особенность, что в спектаклях использовалось нестандартное оружие, а какое именно — в лицензионном режиссерском сценарии не говорилось, это должен был решить сам «убийца». Пиратская программа лишь усиливала этот театральный эффект, так что к месту действия я прибыл, облаченный в лучший по тем временам молекулярный бронежилет, не имея ни малейшей уверенности в том, что эта конструкция спасет меня от вышедшего из-под контроля убийцы. Еще в квартале от дома, где шло представление, я понял, почему соседи подали рекламацию. Из квартиры на втором этаже доносились дикие вопли, перемежавшиеся визгом, грохотом падавшей мебели и прочими звуковыми эффектами. Разумеется, это вовсе не означало, что там на самом деле все уже переломано, а домочадцы добивают друг друга. В лицензионных спектаклях такое было попросту невозможно, но речь-то шла о пиратской копии! Я поднялся на второй этаж и позвонил — не в дверь, конечно (кто ж мне откроет, если все заняты в представлении?), а в память домашнего компьютера. Представился и потребовал открыть, поскольку в данной квартире нарушается закон об охране авторских прав. Дверь распахнулась, я ввалился в гостиную и оказался в самом центре представления. Расстановка действующих лиц оказалась такой. Главный герой — хозяин квартиры, мужчина атлетического сложения лет сорока. Его персонаж (я-то знал, о чем шла, по идее, речь в этой постановке!) — тщедушный и очень противный коммивояжер, которого терпеть не могут все, кто его знает, и каждый не прочь его прикончить в тихом и темном месте. Это — жертва, которую убивают в первом же акте. Но копия-то была пиратской! Шло наверняка уже третье или даже четвертое действие, а жертва все еще была жива и, похоже, не собиралась отдавать свою жизнь во власть убийцы. Хозяйка квартиры, миловидная, в отличие от мужа, женщина лет тридцати пяти, играла роль подруги жертвы — вообще говоря, согласно режиссерскому замыслу, она тоже могла оказаться убийцей, поскольку ненавидела привычку своего приятеля засыпать сразу после окончания интимного акта. Когда я вошел в квартиру, женщина сидела на шкафу и целилась в мужа из импровизированной рогатки, которая на самом деле могла оказаться лазерным пистолетом, так что мне следовало держаться подальше от линии прохождения луча. Если бы этот жмот, хозяин квартиры, не пожалел двухсот шекелей на лицензионную кассету с режиссерской программой представления, семья наверняка получила бы массу удовольствия от расследования преступления. Пиратская же копия, эта дешевая импровизация на заданную тему, заставила даже детей войти в роли потенциальных убийц, что было вовсе недопустимо. Детей здесь было четверо — самому младшему, на мой взгляд, было лет семь, и ему, насколько я понял, досталась незавидная роль автора-рассказчика (что не мешало этому ребенку, кстати говоря, быть и убийцей, пиратские копии допускали и такое!). Кроме него, была еще девочка лет десяти и два мальчика — одному было примерно двенадцать, а второй уже достиг возраста бар-мицвы. Дети медленно перемещались по квартире, взгляды их были затуманены, они так вошли в роли, что внешний мир не существовал для них ни в каком своем проявлении. В лицензионной программе всегда предусматривается трехпроцентное внешнее вмешательство в сознание актера для того, чтобы ему было легче выйти из роли, когда спектакль закончится. Но в пиратской копии такая мелочь не предусматривалась, и вошедшие в роль дети ощущали себя в полностью воображаемом мире. Я мог побить их, колоть иголкой — никто даже не отреагировал бы. Представление находилось в самом разгаре, и у меня была почти невыполнимая задача: направить действие к финалу. Иначе, когда пиратская программа закончит работу (а она эту работу когда-нибудь закончит!), наступит коллапс сознания, и спасти эту семью особенно детей — могут не успеть даже лучшие реаниматоры службы спасения. Что я мог сделать? Войти в представление сам? Рискованно: мне вовсе не улыбалось оказаться убитым кем-нибудь из этих милых созданий. Конечно, это будет виртуальное убийство, убийство в домашнем спектакле, но если меня убьют хотя бы виртуально, как я смогу довести расследование до конца? Нет, это не выход. Отключить ретранслятор с программой спектакля я тоже не мог — наступила бы немедленная реакция, тот же коллапс сознания. Мне было жалко родителей, а еще больше детей, которые наверняка обожали играть в домашних спектаклях и не могли предположить, что собственный папочка по причине патологической жадности купил для них не нормальную режиссерскую программу, а ее пиратскую копию. Какие еще оставались варианты? Только один — войти не в спектакль, а непосредственно в программу. Это тоже был риск, но, по крайней мере, только для меня, а не для участников спектакля. Рисковать не хотелось, но, в конце-то концов, я должен был отрабатывать свою зарплату — я ведь пришел сюда не для того, чтобы наблюдать, нужно было принимать меры, причем немедленно. Вздохнув, я обошел главную героиню (интересно, кого она сейчас видела перед собой? Кем я ей представлялся? Или, может, был просто пустым местом?), обнаружил рядом с телевизором красивую коробку домашнего театра (модель не из дешевых, японская, на это у хозяина деньги нашлись, а вот на лицензионную программу он поскупился!) и осторожно приподнял крышку. Да, диск там стоял, несомненно, пиратский — не было даже фирменной наклейки. Я открыл свой кейс, достал ментальный тестер и принялся проверять сигналы, подаваемые в мозг действующих лиц. Разумеется, они это ощутили — будто неизвестная черная фигура возникла в мире, где они сейчас находились. Главный герой даже со шкафа спрыгнул хорошо хоть, не на меня. Я уменьшил напряжение, фигура-тестер стала невидимой, и «актеры» успокоились. Я быстро оглядел плату искаженного режиссерского замысла — конечно, как в большинстве пиратских копий, здесь произошел пробой смысла. Кошмар: главный герой представления, этот жмот-хозяин, был, оказывается, одновременно жертвой, убийцей и частным детективом, распутывающим загадочное убийство на балу! Если бы не мое своевременное вмешательство, дело могло закончиться шизофренией, и не в вируальном, а в самом что ни на есть реальном мире… Пришлось действовать быстро. Я изменил причинно-логические связи, и представление понеслось к финалу. Роль детектива отошла к женщине, которая мгновенно догадалась, что жертвой, убившей себя, мог быть только ее муж. Арест папочки произвели дети, и я, отойдя на безопасное расстояние, наблюдал, как огромный мужчина бьется, будто рыба, в руках собственных чад. Минут через пять финал оказался отыгран, программа отключилась, и хозяин квартиры воззрился на меня с изумлением. — Кто вы такой? — вскричал он. — Как вы здесь оказались? — Моя фамилия Шекет, — представился я. — Намерен конфисковать пиратскую режиссерскую программу вашего домашнего спектакля. — Э… — из хозяина будто выпустили воздух. — Я… А аппарат вы тоже конфискуете, шеф? — Нет, — сказал я. — Аппарат оставлю — ради ваших детей, господин Ротшильд, ведь им трудно будет прожить без домашних спектаклей. Но учтите — еще одна приобретенная вами пиратская копия, и домашний театр будет для вашей семьи потерян. В свою очередь могу предложить вам прекрасный лицензионный спектакль «Смерть в канализации». Отличные отзывы. Доступные цены. — А можно поучаствовать в каком-нибудь фрагменте? — подал голос старший мальчик. — Конечно, — сказал я и, выбросив из аппарата пиратский диск «Убийства на балу в честь Дня независимости», поставил «Смерть в канализации» потрясающую бредятину, имевшую в те дни успех у не очень притязательных исполнителей.

ШЕКЕТ ПРОТИВ ШЕКЕТА

Когда я вспоминаю давние эпизоды своей работы рекламщика, меня порой охватывает ужас и волосы на голове встают дыбом. Дело в том, что, рекламируя замечательные изделия компании «Век», мне несколько раз приходилось встречаться с собой. В принципе, такая встреча — дело, скажу я вам, пустое, приходилось мне встречаться с собой неоднократно, и я уже об этом рассказывал. Было дело — видел я себя в десяти тысячах экземпляров и даже речь держал перед собой, размноженным, будто бройлеры в инкубаторе. В эргосфере черной дыры НD 59 883, выбрасывавшей очередного Иона Шекета каждые десять с половиной секунд, мы ощущали себя единой семьей, никому из нас и в голову не пришло бы сказать друг против друга худое слово. Так что не нужно сравнивать эти славные эпизоды с тем кошмаром, что выпал на мою долю, когда я взялся рекламировать продукцию фирмы «Век» — компании, производившей зман-колодцы индивидуального пользования. Инструкция, прилагавшаяся к изделию, гласила: «Зман-колодец (он же колодец времени) имеет стандартный диаметр и глубину, однако не обладает гарантийным талоном безопасности пребывания, хотя и осуществляет гарантийный возврат в точку отправления в случае возникновения ситуации, грозящей существованию зман-колодца (он же — колодец времени)». Иными словами, фирму больше заботила сохранность собственной продукции, нежели жизнь покупателя — действительно, почему фирма должна думать о безопасности покупателя больше, чем он сам? И вот представьте себе, что такую опасную для жизни продукцию я должен был рекламировать как замечательный способ изучения мировой истории и потрясающе эффективный отдых. Почему потенциальный покупатель должен был верить мне на слово, когда я усаживался за его круглым столом в гостиной, куда приглашал сам себя, и начинал петь дифирамбы «зман-колодцу стандартного диаметра и глубины»? Покупатель, естественно, не верил, качал головой и всякими другими способами старался показать, что не нужна ему рекламируемая продукция фирмы «Век». — Ах, как много вы теряете! — восклицал я и вытаскивал из изящной коробки пульт управления зман-колодца. — Предлагаю вам совершить со мной — за счет фирмы, разумеется! — небольшое ознакомительное погружение, и если вам не понравится, вы сможете пользоваться зман-колодцем бесплатно в течение месяца без каких бы то ни было обязательств. А если понравится, то фирма предложит вам массу увлекательнейших погружений в различные эпохи, начиная от древнего палеолита и кончая годом рождения великого Исаака Ньютона — в более поздние эпохи вы не попадете, поскольку глубина слишком мала, вы просто не успеете разогнаться, это ведь все равно что прыгать с десятиметрового трамплина в бассейн, глубина которого не превышает полуметра… Упоминание о бесплатном месяце действовало на всех, кроме, конечно, тугослышащих и абсолютно глухих. — Давайте, показывайте! — обычно говорил клиент. — Я уверен, что мне это не понравиться, но раз уж вы пришли и… «И уселись за мой стол», — хотел он добавить, но не успевал, потому что я с быстротой молнии подключал к его вискам рецепторы погружения, включался сам и нажимал кнопку старта. Когда падаешь в колодце времени, действительно возникает ощущение свободного падения, не каждому это нравится, так что мне приходится находиться рядом, но это не самое страшное. Неприятности обычно начинались, когда мы выбирались из колодца и оказывались, скажем, в Риме эпохи Нерона или в Греции времен Перикла. — Ах! — восклицал потенциальный покупатель и бросался в огонь, чтобы спасти подпаленный императором Вечный город. Я хватал его за фалды пиджака или ворот рубахи и объяснял, что любые активные действия он сможет предпринять лишь тогда, когда приобретет аппаратуру погружения в личное пользование за три тысячи двести тридцать шекелей плюс налог на покупку. А пока можно лишь смотреть и не вмешиваться. Обычно этого оказывалось достаточно, чтобы покупатель восклицал: «Беру!», и мы возвращались назад, он подписывал бумаги, платил деньги, получал пульт управления, а я удалялся, чтобы не видеть все муки, на которые зман-колодец обрекал всякого, кто попытался бы по своей воле изменить ход исторических событий. В инструкции об этом, кстати, не было сказано ни слова. Любители путешествий в прошлое действительно могли только наблюдать за событиями, но это не касалось меня — бывшего зман-патрульного, владевшего всеми приемами превращения видимого в реальное. Именно из-за этого и возникали ситуации, чреватые для меня смертельным риском. Как-то, помню, бухнулись мы с потенциальным покупателем на глубину двенадцати тысяч лет и оказались в Атлантиде в период наивысшего расцвета этой удивительной империи. Будучи зман-патрульным, я провел в Атлантиде несколько успешных операций по исправлению истории, и теперь с любопытством осматривался, узнавая знакомые места, в то время, как потенциальный покупатель крутил головой, ничего не соображая и не понимая даже, нравится ему здесь или кривые стены домов, скошенные под углом в сорок пять градусов, навевают ужас. Пока потенциальный покупатель (кажется, его звали Барух Милькис, но не ручаюсь за точность) стоял, разинув рот, я увидел, как неподалеку от нас два дюжих атланта ростом метра четыре пытаются рекрутировать в евнухи парнишку, еще даже не достигшего возраста зрелости. В отличие от Баруха Милькиса, я знал, что эта деятельность противозаконна: евнух императора должность, конечно, почетная, но сугубо добровольная. Вообще-то не мое дело было вмешиваться, но, сознаюсь, не сдержался. Милькис все еще стоял с раскрытым ртом, а я храбро бросился на обидчиков молодого поколения и врезал одному в ребро, другому в пах, а третьему… «Позвольте, — успел подумать я, — а третий-то откуда взялся? Их же двое только что было — парнишка не в счет!»…А третьему я врезал в солнечное сплетение, отчего тот согнулся пополам и отлетел к стене здания Совета Высшей Нервной Деятельности, возле которого мы как раз находились. — Аркабаз! — прокричали атланты ритуальное ругательство и бросились наутек, поскольку в столице каждый знал: посягнуть на достоинство императорских стражей могли только более высокопоставленные императорские же чиновники, и правило это не знало исключений. Получив от меня по первое число, оба стража решили, что степень моей приближенности к императору очень высока и у меня есть законное право лишить их добычи. Двое ретировались, а третий остался. Он уже оправился от моего удара, выпрямился и… Вот тут я охнул: передо мной стоял Иона Шекет собственной персоной с бляхой зман-патрульного на отвороте модной атлантической рубахи. Я, получивший удар в живот, конечно, тоже узнал меня, этот удар нанесшего. И я крикнул себе, чтобы я немедленно убирался туда, откуда свалился, поскольку иначе возникнет парадокс и всю историю Атлантиды придется выворачивать наизнанку и переписывать заново. Я и сам это понимал, мог обойтись и без собственной подсказки. Но ведь задачи у меня и у меня были разными. Зман-патрульный Иона Шекет должен был уберечь Атлантиду от вмешательства, а рекламный агент Иона Шекет обязан был всучить клиенту аппаратуру зман-колодца. И оба мы понимали, что никто из нас не пойдет на попятную — нам ли, черт побери, не знать самих себя! Ну что ж, — рассудил я, — зман-патрульный Иона Шекет — это ведь мое прошлое, я уже вышел из этого возраста, я больше не служу в Зман-патруле, так что если я прибью на месте самого себя, нынешняя моя жизнь от этого не изменится. В то же время я понимал, что я, стоявший передо мной, рассуждал примерно таким образом: «Ну что ж, этот тип — мое будущее, так что если я его сейчас прибью, ничто не помешает мне, двигаясь вперед по жизни, стать тем, кем мне суждено стать». В общем, как вы понимаете, никто из нас сдаваться не собирался. А тут еще и потенциальный покупатель пришел в себя, закрыл наконец рот и решил помочь. Правда, пока не сообразил — кому именно. Впрочем, к счастью для нас обоих, вмешаться Милькис не смог бы все равно, поскольку еще не заплатил ни шекеля за предложенный ему товар. — Хоп! — заорал я и бросился на себя, собираясь покончить с собой ударом в висок. — Арра! — заорал я-другой и бросился вперед, собираясь заехать себе ногой в челюсть. Мы столкнулись и покатились в разные стороны, не причинив себе ощутимого вреда, поскольку прекрасно знали все эти приемчики — и удар в висок с налета, и контровой в челюсть. Надо было сразу сообразить, что в драке между нами возможна только боевая ничья, но мы все-таки минут пять пытались тузить друг друга, не сумев причинить даже легкого ушиба. — Стоп! — воскликнули мы одновременно и отпрыгнули друг от друга на безопасное расстояние. — Послушай, Иона, — сказал я примирительно. — Давай не будем мешать друг другу. Ты обязан охранять историю Атлантиды от вмешательства зман-диверсантов и инопланетных разведчиков, так ведь? Можешь не отвечать, я прекрасно знаю, что так, поскольку сам был тобой несколько лет назад. Так вот, я теперь работаю рекламным агентом и продаю зман-колодцы индивидуального пользования с правом визуального обзора, но без права вмешательства. — Вот как? — спросил я, глядя на меня недоверчивым взглядом. — Этот парень, значит, не диверсант, а покупатель? — Милькис? — сказал я, глядя на меня укоризненно. — Да он из зман-колодца не выберется, это не предусмотрено конструкцией. Не обращай на него внимания. — А почему ты полез в драку с дворцовыми стражами? — все еще не доверяя мне, спросил я. — Уж ты-то должен знать, что это — прямое вмешательство в прошлое. — Да? — удивился я. — Стражи, между прочим, занимались противозаконным рекрутским набором. — Да? — удивился я. — Если ты прав, то поступок твой — единственно правильный, я бы и сам поступил так же на твоем месте. — На моем? — удивился я. — А сейчас ты на каком месте? — На моем, — ответил я и удивился: — А ведь верно: я сейчас на моем месте, как и надлежит быть. После чего мы некоторое время выясняли, кто из нас должен говорить о себе «я», а кто — «ты». Милькис с обалделым видом смотрел на нас из зман-колодца и наконец пришел к долгожданному решению: — Беру! — закричал он. — Плачу наличными! — Прощай, еще встретимся! — сказал я себе и, оставив себя разбираться с дворцовой стражей, бросился в зман-колодец. Сделку мы оформили быстро, клиент остался доволен, но я в тот день долго размышлял о том, что бы могло все-таки произойти с историей рода Шекетов, если бы я успел двинуть себя прямым в висок. Было бы это самоубийтво? Или убийство при исполнении? Или сопротивление с неоправданным применением силы? Решайте сами — я не нашел ответа на эти вопросы.