Странные занятия
Шрифт:
Я поплыл по шумным артериям Ами, направляясь к сердцу. Она остановила меня в предсердии, где взвод ярких огоньков отогнал меня лимонным огнем. Я метнулся к желчному пузырю и выжал жгучую жижу в двенадцатиперстную кишку. Прежде чем она успела меня найти, я забрался ей в легкие, уничтожая альвеолы. Там она меня нагнала, и я едва сбежал. Я понесся к ее мозгу, надеясь перегрузить синапсы. Блокада на месте: колючая проволока голубой ненависти — пришлось удовлетвориться тем, что я расшатал в челюстях зубы. По пути вниз мне удалось разорвать связку у нее в плече. Одному богу известно, что
Не знаю, как долго бушевала эта битва: каждый мой удар тут же парировался. Каждый дюйм кровавой территории, который захватывал я, возвращало назад ее мастерство. По тому простому факту, что еще жив, я знал, что моя собственная защита тоже пока держится.
Наконец, по безмолвному согласию, признавая, что зашли в тупик, мы разъединились.
В свое тело я вернулся к глубокой боли. Комната закачалась, когда я с трудом поднялся с распростертого на кровати тела Ами. Руки и ноги у меня болезненно отекли, словно при водянке, и я был почти уверен, что одно колено сломано. Сил рационально каталогизировать остальной урон у меня не было. Подсознанию придется очень и очень потрудиться. Оно уже расставляло по местам антиболевые блокады.
Ами выглядела не лучше. Ее лицо было покрыто сеткой лопнувших сосудиков, одна кисть неуклюже висела с размозженного запястья: я даже не помню, что его атаковал.
И пока мы подозрительно рассматривали друг друга, нас охватило своего рода раскаяние — до нас дошел весь размах наших проступков. Два врача, связанных сентиментальной, неумолимой клятвой, почти такой же древней, как сама цивилизация, пытались убить друг друга. То, что двигало нами, испарилось — или по крайней мере утихло.
— Я мог бы устроить тебе массу неприятностей с властями, — сказал я наконец.
— А я тебе.
— Ну и что мы теперь имеем?
Некоторое время она молчала, а потом неохотно отметила:
— А ты очень неплох.
— И ты тоже, — признал я.
— Что ты, черт побери, с этого имеешь? — спросила она, обводя здоровой рукой палату и подразумевая клинику.
Я пожал плечами:
— Заработок.
Она кивнула. В прекрасных глазах ясно читался расчет.
Мне ничего не шло в голову, поэтому я предпочел не открывать рта.
И как раз, когда показалось, что молчание мучительно вот-вот взорвется — затянулось, она заговорила:
— Я тебя, Строуд, не прощаю, но…
— Да?
— …вероятно, соглашусь помогать.
Цветы тела {9}
Ни один редактор американских журналов научной фантастики или фэнтези не заинтересовался сиквелом к «Дрессировщику клеток», но, по счастью, рассказ нашел пристанище у проницательного и приветливого Криса Рида в Великобритании. Мне пришло в голову упомянуть тут, что и «Дрессировщик клеток», и «Цветы тела» своим существованием обязаны бесшабашным «Ангелам раковой опухоли» Норманна Спинрада — еще один ранний пример импринтинга, впечатления, какое произвело на меня замечательное произведение 1967 года.
Полагаю, конец истории просто требует продолжения карьеры
Все это — просто одна из составляющих странного занятия: написания художественных текстов.
Здесь, в изгнании, я понял, насколько возможно скучать по Земле.
Нет, не поймите меня неправильно. Я скучаю не по какому-то набору символов и мистических смыслов. Колыбель человечества, мир предков, большой голубой камешек на черной материи с алмазными стразами. Что за чушь! Нет, я скучаю лишь по роскоши и расточительности, по привольной жизни, которую там вел, по цивилизации и всей ее мишуре. Деньги, престиж, женщины, еда и выпивка, обтекаемые импортные машины из Бразилии, изысканные гарлемские квартиры под облаками.
Мне с трудом верится, что тогда я себя жалел. Конечно, несколько раз мне приходилось несладко. Мои промахи и ошибки, неосуществившиеся надежды, развеявшиеся мечты. Но в моей работе была своя награда (когда все шло хорошо, я мог в ней раствориться), а материальный комфорт более чем компенсировал духовные терзания. В сравнении с жизнью большинства людей моя была пикником на лужайке.
Или так кажется сейчас, с другой планеты. Планеты, лишенной всего, чего я некогда жаждал, планеты, на которой блистательное высшее общество состоит из нескольких десятков мужчин и женщин, поглощенных наукой и выживанием.
Когда становится не под силу больше выносить их бессмысленные лица (в особенности лицо одного), я просто вынужден выйти из скопления геодезических куполов и позволить стихиям оттереть с моей души часть эмоциональных мозолей.
Изменения необходимо инициировать за несколько часов до того, как я захочу выйти наружу. Это утомительный процесс, и позволить себе такую прогулку я могу не часто — может, раз в месяц. (Разумеется, я мог бы просто надеть скафандр, но тогда я буду чувствовать себя как в консервной банке, словно тащу за собой всю колонию. А кроме того, так более драматично. Знаю, один вид того, что я проделываю, до чертиков пугает колонистов. Они следят за мной сквозь прозрачные стены, пока я не исчезаю из поля зрения, и на их идиотских лицах ясно читается изумление. А оно подпитывает мое тускнеющее чувство собственного превосходства.)
Во всяком случае, часа три возни в самом себе (против чего всячески предостерегали мои учителя) позволяют мне — почти как тюленю какого-то там подвида — насытить кровеносную систему таким количеством кислорода, чтобы его хватило на полчаса прогулки. Обычно достаточно незначительных изменений в структуре гемоглобина. Добавив лишний слой бросовых клеток, которые потом отвалятся, я защищаю эпидермис, раскочегариваю метаболизм, уплотняю роговицы глаз, надеваю пару утепленных ботинок (единственная уступка внешнему холоду) и прохожу через шлюз.