Странствия и приключения Никодима Старшего
Шрифт:
— Да ведь это же головы тех… убитых, — прошептал Никодим, — у него не хватило голоса.
— Ничего не убитых, — рассердился старик, отбрасывая головы обратно в груду. — Нешто мы убивцы? Понадобилось, и сделали.
Потом сменил гнев на милость и сказал:
— Феоктист Селиверстович приказали вам передать, чтобы из всех этих (он указал на части тела) выбрали, что вам понравится, если переменить себя хотите. Сносу вам не будет. Душа прежняя останется, а тело новое.
— Да ведь это же все деревянное? — рассмеялся Никодим.
— Какое деревянное, — вскипел старик, — закройте-ка
— Вот так? — спросил Никодим, закрывая глаза.
— Нет уж, мы вас для верности платочком повяжем, — сказал старик, смотал со своей шеи шелковый платочек и завязал им Никодиму глаза.
— Теперь вашу ручку позвольте, — попросил он, взял Никодима за правую руку и ткнул ею во что-то живое.
Никодим ощупал это и ощутил настоящую человеческую голову, отделенную от туловища.
Никодим в страхе отдернул руку, а старичок в тот же миг стащил с него повязку. Перед Никодимом снова лежали только деревянные части. Он не знал, что думать.
— Выбирайте, — повторил старичок мрачно.
— Выберу, — решился Никодим.
И принялся разрывать груду. Перерыв все, он выбрал самую лучшую голову, очень сильное туловище и хорошие руки и ноги. Выбрав, отложил в сторону и сказал старику:
— Вот это!
Федосеич посмотрел, повертел отобранное и сказал:
— Нельзя вам этого брать. Не думал я, что вы такое выберете. Да и Феоктист Селиверстович не позволяет.
— Я другого не хочу, — заявил Никодим.
— Тогда позвольте вас вывести вон, — сказал Федосеич, взял Никодима под руку, закрутил-закрутил его опять по коридорчикам и переходам и вывел в глубокий и обширный погреб с земляным полом. Дверь из погреба во двор была полуотворена, а к двери вела очень шаткая и длинная деревянная лестница. Сверху пробивался свет бледного утра.
Никодим пошел на свет, а старик, исчезая во мраке, сказал:
— Прощенья просим, не обессудьте на угощенье.
ГЛАВА XXXVI
Туман, солнце и автомобиль
Из дверной щели показалась женская голова и спряталась. Ступеньки под ногами Никодима заскрипели.
Поднявшись наверх, Никодим оттолкнул дверь и увидел перед собою госпожу NN.
Она стояла у входа в погреб, одетая в черный английский костюм, показывавший стройность ее фигуры; на светлых волосах у нее была темная шляпа с черным пером; в правой руке она держала кожаную сумочку, а левой придерживала юбку, так как было сыро и грязно.
Над двором висел довольно сильный туман.
— Я знала, что вы отсюда выйдете, — сказала она Никодиму, — выводят всегда отсюда. И, я вижу, вы с пустыми руками. Неужели вы отказались выбрать что-либо из предложенного?
— Не отказался, а выбрал самое лучшее, и мне не дали его, — ответил Никодим.
— Самое лучшее — это я, — заявила она, — если же вы думаете, что я убежала от вас, то это неправда. Кто мог не дать?
— К сожалению, правда, — сказал Никодим.
— Не будем спорить. Я сегодня очень настойчива и решительна. Уж не хотите ли вы, чтобы я доказала вам это поцелуем? Евгения Александровна — хороший человек, но мы с нею никогда не сойдемся и не сможем жить вместе. Она слишком русский
— Может быть, и так, — согласился Никодим, — но Феоктист Селиверстович влечет ваше внимание больше, чем я.
— Ошибаетесь, — возразила госпожа NN, — вероятно, вы восприняли мнение Евгении Александровны?
Никодим почувствовал, что она говорит не совсем правду, но ничего не ответил.
— Я сегодня очень своя, — сказала она опять, — я вышла сюда затем, чтобы встретить вас и более уже не отпускать никогда. Если вы будете меня гнать, я не уйду. Это потому, что я вас люблю.
Он сощурился, глядя на нее, взял ее за руки, поочередно поднес их к своим губам и поцеловал.
— Что же мы стоим здесь? — спросил он. — Не лучше ли идти?
И они вышли через раскрытые ворота на улицу. Туман молочно-белый клубился над мостовой, но там, где в улицу входили другие улицы и переулки и лучи восходящего солнца, пробегая вдоль них, врезывались в туман, — мелочно-парные его облака превращались в синие и прозрачные. На тротуарах, начинавших уже оттаивать, выступали мокрые пятна. Было свежо, пахло чистым воздухом, и шаги гулко отдавались всюду.
— Идти далеко, — сказал Никодим, — извозчиков тоже нет.
На перекрестке стоял автомобиль.
— Шофер, — крикнул Никодим, — я давно тебя ищу! Нужно скорее ехать.
— Нельзя, — сумрачно ответил шофер, — Приказано ждать.
У Никодима явилось непреодолимое желание подшутить над ним и ввести его в заблуждение.
— Кого же ты ждешь? — спросил Никодим.
— Не знаю кого — господин Лобачев приказали.
— Ах! — Восклицание у Никодима вырвалось невольно. — Послушай, да ведь господин Лобачев и приказал тебе ждать именно нас. Это тот Лобачев, что живет на М-ской улице в доме N 13–15?
— Тот самый.
— Ну и подавай.
Шофер подал. Подсадив госпожу NN и усевшись сам, Никодим захлопнул дверцу.
— На Сергиевскую, — сказал Никодим.
Всю дорогу госпожа NN молчала и только жадно прижималась к Никодиму.
Молчал и Никодим.
У подъезда второго Ипатьевского дома на Сергиевской они вышли.
Тумана уже не было; солнце светило ярко и радостно, но еще не успело согреть воздух.
Живо взбежали Никодим и госпожа NN наверх. Скинув жакет, госпожа NN проскользнула в кабинет Никодима. Когда Никодим вошел, она уже сидела на греческом ложе, возвышавшемся посередине комнаты и покрытом серо-синим бархатным покрывалом с тяжелыми золотыми кистями.
Одну ногу госпожа NN подобрала под себя; другую, в черном чулке, сквозь который просвечивало тело, она охватила руками и, слегка покачиваясь, улыбалась. Так садиться непринужденно и дерзко-кокетливо было неотъемлемой ее манерой.
— Вот я и дома, — сказала она, — мы будем хорошо жить и не станем больше ссориться друг с другом.
— Разве мы ссорились когда? — спросил Никодим и незаметно отвернулся. Красота и легкость движений этой женщины дразнили его воображение, волновали его, но ему трудно было слушать ее совсем неожиданную и непонятную болтовню, под которое Бог знает что могло таиться — не сознаваемое ею, но страстное и безумное.