Страсть тайная. Тютчев
Шрифт:
— Мария Фёдоровна, Николай Алексеевич, прошу! — пригласил он.
Бирилёвы вошли в просторную комнату, где всё сверкало белизной. Сергей Петрович предложил сесть, но сам остался на ногах. Было заметно, что Сергей Петрович обладает привычкой постоянно двигаться, не задерживаясь подолгу на одном месте.
— Ну-с... — Боткин что-то передвинул на столе, быстро просеменил к окну и наконец, сев рядом, поднёс по своей привычной манере к глазам, прикрытым очками, ещё и пенсне. — А я вас, милейший Николай Алексеевич, знаю. Помните: лето пятьдесят пятого года, Симферопольский госпиталь и вы после лёгкой контузии? Нет,
Боткин проворно вскочил и, порывшись в ящике стола, вытащил завязанную тесёмками папку.
— Мои врачебные отчёты. Всё никак не приведу в систему, — пояснил он. — Но дело не в них. Смотрите. Узнаете себя на этом рисунке?
Сергей Петрович протянул литографический рисунок, на котором был изображён молодой, с весёлыми глазами офицер в лихо заломленной фуражке.
В альбомах мужа Мари уже видела этот портрет. Собственно, «Иллюстрированный листок», на странице которого был изображён Бирилёв, она запомнила с детства. Выпуски этого журнала продавались во время войны по всей России и, конечно, были в тютчевском доме. Издатель и главный художник журнала Тимм спешил показать читающей публике в Петербурге, Москве и других городах, какие они, русские герои, насмерть стоящие в осаждённом Севастополе. Тогда впервые появился в печати портрет адмирала Нахимова, зарисовки офицеров, матросов и солдат. И наверное, впервые запечатлел тогда художник сцены боев — не парадные, а обнажающие своей правдой все тяготы и ужасы войны.
Бирилёв перевернул страницы журнала и остановился на портрете Нахимова. Адмирал стоял на осаждённом бастионе — во весь рост, в профиль, в знаменитой «нахимовке» — фуражке с коротким, круто спущенным козырьком.
— Спасибо художнику за то, что оставил нам единственный прижизненный портрет Павла Степановича, — сказал Бирилёв. — Вот так он и погиб тогда — стоя во весь рост у амбразуры... А позировать наотрез отказывался: «Что я вам — дама, чтобы писать с меня портреты?» Наверное, художнику всё-таки удалось сделать набросок прямо на бастионе... Да и у нас разве была возможность сидеть перед художником? Вероятно, тоже где-то подсмотрел, что-то наспех набросал в альбомчике, а потом уже воспроизвёл, скорее по памяти.
— А в точности схвачены — и вы, и Нахимов, — сказал Боткин. — Ну, а ваши матросы, каковы, а!
С журнальной страницы смотрели на Бирилёва его орлы, его бесстрашные товарищи. Нос пуговкой, неказистый с виду квартирмейстер тридцатого флотского экипажа Пётр Кошка... Из этого же экипажа рослый боцман Аксений Рыбаков и матросы Фёдор Заика и Иван Димченко... С пушистыми бакенбардами на волевом лице унтер-офицер резервного батальона Волынского пехотного полка Афанасий Елисеев.
Бирилёв на мгновение прикрыл ладонью глаза, и вдруг всё давнее с поразительной ясностью всплыло в памяти.
Вот они все вместе — Кошка, Рыбаков, Заика, Димченко, Елисеев, а за ними ещё двести пятьдесят таких же отчаянных голов, добровольцев-охотников.
И конечно же, как всегда, неотступен от
Ещё не тронулись, ещё только проверяют ружья и амуницию, готовятся к вылазке, а Шевченко уже ворчит:
— Ваше благородие, нельзя вам, как в прошлый раз, впереди всех. Идите себе опозаду. Нехай уж мы передом пойдём. А вы только за порядком глядите...
В ответ смеётся Бирилёв, а Шевченко неодобрительно качает головой.
Шевченко силы необыкновенной. Однажды ворвался во вражескую траншею, иначе ложемент, захватил мортиру и на спине приволок её к своим. А пушечка та не менее пуда весом. Таким же путём — на закорках — этот богатырь доставил с поля боя в плен английского полковника Келли. Не успел Бирилёв шпагу у офицера забрать, как тот уже оказался на могучей спине Игната.
Построились, подтянулись к самым передним своим линиям. Только, как всегда, надо ждать, пока смеркнется и взойдёт луна. Она — проводник. С ней веселее! В лунном свете охотникам хорошо видать и своих, и неприятеля. А врагу, который не знает, с какой стороны на этот раз подберутся русские, слабое лунное сияние — не союзник. Тут все фонари запали, тогда лишь углядишь, как, прижавшись к земле, прячась, словно ящерицы за камнями, подкрадываются матросы и солдаты.
— Вольно, ребята, пока разойдись! — командует Бирилёв. — Кто не выспался днём, подремли, кто хочет курить — смоли в рукав, чтобы огня не видать...
Где там дремать! Свернув самокрутки, сгрудились возле своего кареглазого лейтенанта. Многие только здесь, под Севастополем, начали ходить на вылазки, а их командир ещё на Кавказском побережье водил в бой пластунов. Ещё до этой, Крымской войны. А потом на море воевал и в Синопском бою сражался с вражеским фрегатом «Таиф».
— Эх, сейчас бы, ваше благородие, кабы наш флот был цел, зайти бы французику и англичанину с тыла и все их корабли взять на абордаж! — мечтательно произнёс Пётр Кошка.
— А ты здесь, на суше, вон какого коня на абордаж подцепил, — под общий хохот матросов и солдат сострил записной балагур Елисеев.
Все вспомнили, как на глазах у неприятеля, из-под самого его носа Кошка пригнал к своим великолепного, арабской стати офицерского коня. Стреляли по смелому всаднику, но догони ветра в поле!..
— А ну, служивые, кажись, наша летит! — прокричал Рыбаков. — Поберегись!
Очерчивая в небе огненный след, со свистом рассекая воздух, с неприятельской стороны стремительно неслась бомба. Многие предусмотрительно легли, лишь Бирилёв, Кошка и Елисеев продолжали сидеть на земле, как ни в чём не бывало.
— Не к нам, — спокойно произнёс Бирилёв, определив по слуху направление полёта бомбы.
— Чужая, вашблагородь, к другим в гости собралась, — подтвердил Елисеев, и все обернулись назад, в тыл наших позиций, где через несколько мгновений поднялся столб дыма и вздрогнула под ногами земля.
Шевченко не одобрил поведение лейтенанта и других смельчаков:
— Вы, ваше благородие, того... Не глядите на этих зубоскалов, а то не ровен час...
— Двум смертям не бывать, а одной!.. — Бирилёв подхватился на ноги и скомандовал: — Стройся!