Страсти по Феофану
Шрифт:
Сын Николы вздрогнул:
— Как — Фьорелле? Почему — Фьорелле?
Служащий ответил:
— Потому что звали покойницу Фьореллой. Вам сие не ведомо разве?
Софиан вскочил и, схватившись за край стола, чуть ли не вплотную склонился к лицу конторщика:
— Значит, умерла не старшая дочь, а младшая?!
Тот Отпрянул в испуге:
— Разумеется, младшая! Вы, выходит, вообразили?.. — и перекрестился опять. — Слава Богу, мона Летиция в полном здравии. Ожидают ребёночка от супруга, многие им лета! Нет, покончила с собой младшая, с детства пребывавшая не в себе, Царствие ей Небесное! Впрочем, говорили, что хоть и дурочка, но с характером незлобивым
Ноги у Феофана перестали дёргаться, стали расслабленными и ватными. Он безвольно опустился на стул, вытащил платок из-за пояса и утёр бисеринки пота, выступившие на лбу. Итальянец спросил:
— Ваша милость будет снимать со счета какую-то сумму?
Грек пробормотал:
— Ясное дело, буду. Надобно платить жалованье работникам — и себе на жизнь... Так что распорядитесь, сделайте одолжение... — Но, конечно, думал он не о деньгах; мысленно повторял одно: «Слава Богу, она жива. Слава Богу! О, какое счастье! Только знать, что она жива, не болеет и не печалится... Остальное пережить можно».
Получив мешочек с монетами, Софиан направился в ту галатскую православную церковь, что расписывал вместе с Филькой три с половиной года назад. Приобрёл у свечницы свечку, подпалил и поставил за здравие дочери Гаттилузи. Опустился перед ликом Пресвятой Богородицы, им написанным, столь похожим на его ненаглядную, и, перекрестившись, произнёс одними губами:
— Матерь Божья! Помоги мне не потерять её. Ибо нет для меня на свете человека дороже. Всё готов отдать — жизнь, имущество и умение рисовать, — лишь бы ей не выпало боли и несчастий. Сохрани Летицию, Господи, отпусти грехи, если таковые имеются, защити от бед и соблазнов лукавого. Пусть живёт и радуется, детушек растит. Я же, в стороне, порадуюсь тоже. Мне не надо ничего более.
Вытер набежавшие слёзы, встал с колен и, крестясь, попятился к выходу. А когда миновал оградку, у ворот столкнулся с мальчиком в итальянской одежде — курточке, штанишках, в деревянных башмаках без пяток; на курчавых волосах его был матерчатый колпачок с кисточкой. Посмотрев на художника изучающе, чуть прищурив глаз, паренёк спросил:
— Ваша честь — не синьор ли Дорифор по имени Феофано?
— Ну, допустим, — согласился иконописец. — А тебе откуда это известно?
Оголец не ответил прямо, просто выудил из-за кушака трубочку пергамента и отдал мужчине:
— Мне приказано вам вручить записку.
— Кем приказано?
— Сами догадаетесь.
Раскатав послание, Софиан прочёл: «Будьте завтра вечером возле гипподрома у десятого столпа, если счесть от берега. Любящая Вас».
Вновь комок поднялся у него в горле, он сглотнул и едва не обнял маленького вестника. А посыльный деловито осведомился:
— Что-нибудь велите сказать?
Задыхаясь от радости, сын Николы молвил:
— Передай, что буду.
Вытащил монетку:
— На, возьми себе за труды.
— Очень благодарен, дон Феофано. Да хранит вас Господь за вашу доброту! — и мгновенно скрылся.
Дорифор не мог сдержать смеха. Прошептал: «Любящая Вас!» — посмотрел на строки, выведенные по-гречески, и поцеловал желтовато-коричневую выделанную кожу пергамента.
5.
Эту ночь молодой человек не спал, даже не прилёг на кровать, всё ходил по комнате, лихорадочно обдумывая новую для себя ситуацию. Он любим и любит — лучше не бывает. Но она — замужняя женщина. У него тоже есть невеста.
Ничего не определив, всё-таки прилёг и забылся уже под утро.
Днём почти не ел, на вопросы Фильки и подмастерья отвечал невпопад и странно, вышел из дома Аплухира во втором часу пополудни и мотался по городу, плохо разбирая дорогу. Неожиданно очутился на берегу, возле небольшого трактира и, почувствовав страшный голод, торопливо сошёл по ступенькам вниз. Съел приличного жареного цыплёнка с овощами и запил целым кувшинчиком красного вина. Сразу повеселел, перестал волноваться. Ну и пусть, суд или убийство, посрамление обоих и крушение творческой карьеры; не беда, за одно свидание с несравненной Летицией, за мгновение обладания ею — не такая уж дикая цена. Главное — любовь, а расплата за грех уже после. Ничего не страшно. Он заглянет в лицо судьбе бестрепетно. Будь что будет. И чему быть — того не миновать!
Ровно в шесть часов вечера Софиан стоял у десятого столба возле ипподрома. Это было грандиозное по тем временам сооружение: чаша стадиона с галереями из колонн; на колоннах — кольца из железа и резьба по камню; сверху галерей — переходы от одной трибуны к другой; только царская трибуна отдельно, к ней — отдельный ход и отдельная лестница. Рыжее вечернее солнце медленно скрывалось за крышей старого дворца императора — Вуколеона: в нём давно не жили, потому что правящее семейство не имело средств на его содержание и ремонт. Так проходит слава мира! Грозные некогда стены больше никого не пугали; из зазоров кладки пробивались кустарники и трава, ветер шелестел листьями одичавшего сада, а вороны вили на высоких деревьях гнезда. Символ погибающей Византии! Более энергичные нации набирали силу — турки, итальянцы, русские...
Цокая копытами по камням, мимо проехал отряд гвардейцев эпарха. Конники внимательно оглядели фигуру Феофана, но, не обнаружив в ней ничего подозрительного, чинно удалились. Нищенка молила о подаянии, и пришлось кинуть ей небольшую монетку. Бегали бродячие псы, от вечернего жара вялые, с вывалившимися наружу длинными языками. Да, действительно, припекало сильно, и художник не раз, утирался платком. А когда уже начало смеркаться и в душе возобладала уверенность, что Летиция не придёт, вдруг раздался голос:
— Здравствуйте, синьор Дорифор.
Тембр был чужой, хоть и женский.
Богомаз обернулся и увидел завёрнутую в плащ полноватую даму лет, наверное, тридцати пяти. Пол-лица её скрывала накидка. Он ответил:
— Здравствуйте, сударыня. С кем имею честь?
— Я служу в доме у известной вам госпожи. По её поручению послана сюда — передать письмо. — И она извлекла из складок плаща перевязанный лентой свиток.
Принимая послание, Софиан спросил:
— А сама госпожа не смогла явиться?