Страсти по Феофану
Шрифт:
— Да о чём речь! Уж чего-чего, а финансов у нас немало. Сядешь на корабль с полным кошельком.
— Чтоб на Филимона тоже хватило, если он решит возвратиться со мною.
— Хватит возвратить четырёх Филимонов.
3.
Но, конечно, с Филькой получилась заминка. Прочитав письмо Феодоры, он расстроился очень сильно — и по поводу смерти Аплухира, и по поводу предложения дочери Евстафия, чтобы Феофан сделался её мужем. Произнёс
— Вот поганка. Обо мне — ни слова. И вообще неясно, упомянут ли я в завещании. Вероятно, нет. Или как-то вскользь. Унаследовал банку с краской и кисть — не больше!
— Не грусти, приятель, — попытался успокоить его товарищ. — Приплывём — узнаем.
Бывший подмастерье окрысился:
— Никуда я не поплыву. Понял, да? Свадьба с Феодоркой, прикарманивание наследства — без меня! Постригусь в монахи и окончу дни на Афоне. Или же поеду на Русь.
— Перестань дурить, — ткнул его в плечо Дорифор. — Неужели наставления кира Амвросия для тебя прошли втуне?
— Ты про что?
— Где твоя христианская незлобивость? И готовность прощать обиды? Наконец, любовь к ближнему, как бы он не относился к тебе?
Друг его сопел, глядя исподлобья. Феофан прибавил:
— И вообще, коль на то пошло, откровенно говорю: я жениться на Феодоре не собираюсь.
Филька оживился, посмотрел на него теплее:
— Честно, да?
— Совершенно честно. Дочка Аплухира мне безразлична — раз. Я давал слово, что по возвращении обвенчаюсь с Анфиской, — два. Но пока не уверен, что теперь хочу заводить семью, — это три. Вот и делай выводы.
Успокоившийся напарник повеселел, даже улыбнулся:
— А возьмёшь меня на работу в мастерскую?
— Господи, о чём разговор! Оба вступим в корпорацию живописцев, примут нас в мастера, я и поделюсь с тобой частью капитала — будешь совладельцем нашего предприятия.
— Не обманешь?
— Я готов поклясться памятью Евстафия.
Филимон какое-то время думал. Наконец, прорезался:
— Значит, на монашестве ставим крест?
— Лично я решил. У тебя сомнения?
Тот пожал плечами:
— На Афоне жилось привольно. А Константинополь? Что сулит нам? Дрязги и волнения? Суету сует?
— Вероятно.
— Стоит ли игра свеч?
— Это жизнь — дрязги и волнения, страсти и борьба. Настоящая жизнь.
— На Афоне, по-твоему, не жизнь?
— На Афоне — рай. Жить в раю беззаботно, но скучно. Только после смерти...
— Богохульствуешь, сын мой!
— Может быть, и так. Я определился: место моё — в миру. Скитничество, молитвы с утра до вечера — не мои сегодняшние потребности. Ты же выбирай сам.
Снова замолчали. За окошком кельи трепетала звонкая весенняя листва 1357 года. Мелкие барашки бежали по тёмно-синей поверхности Салоникского залива. Солнце, выходя из-за облаков, припекало сильно. Чайки хватали рыбу, а наевшись, чинно расхаживали грудью вперёд по безлюдному белому песку.
— Хорошо, — согласился Филька. — Едем вместе. Ведь, в конце концов, я потом
И приятели с чувством обнялись.
Сборы оказались недолгими. А прощания — и того короче. Только прот Амвросий сильно сожалел, что друзья покидают монашеский полуостров. Но задерживать их не стал, даже намекнул, что ему известно о воле бывшего Патриарха Филофея Коккина. На священной горе относились к императору Иоанну V с явным неодобрением, заодно и к святителю Каллисту; Филофей и Кантакузин с их консерватизмом были афонцам намного ближе.
— На одно уповаю, — завершил своё напутствие старый киновиарх, — что недели и месяцы, проведённые с нами, наложили на ваши души светлый отпечаток. Росписи в Русском монастыре это подтверждают. Будьте же верны нашим идеалам. Не давайте злу взять над вами верх.
— Отче, благословите. — Оба опустились пред ним на колени.
— Благословляю. Храм и монастырь ничего не значат, если нет у человека Бога в душе. Христианин как вместилище Бога — храм и есть. Веруйте в Него, и тогда ничего не страшно. — Настоятель перекрестил друзей и проговорил напоследок: — Ну, ступайте, ступайте с Богом. Я молюсь за вас.
...Подплывали к Константинополю, искренне волнуясь. Стоя на носу корабля, вглядывались вдаль, в синеватую дымку Мраморного моря, ожидая берег. Вот он показался — чуть заметной полоской, а затем ближе, ближе — хвойные деревья, каменные стены загородных имений, невеликие рыбацкие деревушки, церкви на пригорках, монастыри... поселения турок-наёмников... Вход в Босфор. Мощные высокие стены византийской столицы. Лодочки, баркасы, мельтешение парусов и весел. Пестрота причалов. Многоязычный гомон. Вонь от стухшей рыбы, лай собак, скрип деревянных сходен, смех портовых шлюх...
— Кажется, приплыли, — элегически сказал Филька. — Никогда не думал, что расчувствуюсь по такому поводу.
— Да, и я. — Феофан глядел на знакомые очертания набережной, пристани Золотого Рога и действительно ощущал холодок в груди. Что сулит ему возвращение в город юности? Радость или горе? Как здесь поживает Летиция? Встретятся ли они? Не хотел вспоминать о ней, но невольно думал, думал...
Наняли коляску и помчались к дому дяди Никифора. Пялились на улицы и не замечали никаких перемен. Вроде не уезжали. Или Константинополь так и не заметил их отсутствия? Человеком больше, человеком меньше... Люди приходят и уходят, камни остаются... Но когда-нибудь и они превратятся в прах.
— Мама! Папа! Фанчик приехал! Филька! — Это голос Анфиски, поливавшей цветы в саду. Бросилась на шею ребятам и, забыв про девичью скромность, жарко расцеловала. Вылезли из дома Иоанн, Антонида, новый столяр и мальчик-подмастерье, улыбались прибывшим.
— Софьи отчего-то не видно? — удивился племянник гробовщика. — Уж не померла ли?
— Софья вышла замуж за булочника и теперь торгует в лавке у Миллия.
— Да не может быть? Вот плутовка!
— Вы-то как? Видим — не постриглись... Ну и хорошо!