Страсти по Фоме. Книга 2
Шрифт:
Небольшая полукруглая комната с пюпитром для священного писания в центре, словно пульт дирижера, пара сундуков для спанья и сиденья вдоль стен — места тайных скорбей монахов, и маленький столик с куском хлеба на деревянной тарелке и деревянной же кружкой с водой — фуршет.
Обстановка была законченной в своей аскетичности и неудивительно, что вместо стражи здесь оказался постник, видимо, с этой стороны давно никого не ждали, если ждали вообще.
— Все постишься? — спросил Фома.
Тихон молча кивнул, потом добавил срывающимся голосом:
— Епитимья.
— Наказали? Правильно!
Тихон об этом, естественно, не подумал. Он только очень быстро «крестился» по кругу, около пупа, потихонечку, в силу имени, осознавая, что попал в неприятную историю, но уповая на неисследованную и от того не очень ясную высшую милость. Авось?..
— Я те вот что скажу, Тиша. На будущее. Головы надо постить, чтобы крепче веревки держать, понял? Крепость духовная, это и крепость телесная, и тогда никакие крепости не страшны. Ты будешь поднимать сюда сразу по двое, лучше — по две. Это будет настоящий пост, с настоящими страстями!
Появился Доктор и прервал лекцию о вреде постной жизни. Увидев его решительное лицо над подоконником, Тихон сам стал бледным, как ангел, словно в посту его наступил качественный скачок, этакое просветление: мол, мне конец! буду вести себя хорошо!..
— Ты шаровик, везунчик и раздолбай!.. — Это было первое, что сказал Доктор, спрыгнув с подоконника.
Тихон, естественно, отнес это к себе и потух, как свеча на ветру.
— Ну ладно, ладно! — примиряющее поднял руки Фома. — Вот Тихон, который подал руку дружбы и не отпустил ее, несмотря на пост.
— Ты, кстати, читать умеешь? — спросил он у Тихона, тот кивнул и стал тихо падать в обморок.
— Не-не-не! — запретил Фома, воткнув железный палец под ребро Тихона, потом подал верительную грамоту. — Читай, брате!..
— Хрупп здесь? — спросил он, когда монах кончил читать.
Растущая бледность монаха — он стал белее мела — показывала, что он еще не совсем отказался от мысли грохнуться поперек всего этого бесчиния, приобретающего, к тому же, политическую окраску. Вряд ли он что-либо понял в бумаге, но сияющий и беспощадный вид незнакомцев вразумлял лучше всяких слов и бумаг…
Хруп был здесь, так же как и мастер игрушек Фэй — все на месте! Фома внутренне грохотал; все движения его были полны страшной, исполинской мощи, это был монстр в человеческом обличье. Монах тоненько вибрировал и мечтал об одном, стать невидимым, неслышимым, забытой вещью, а еще лучше потерять сознание приблизительно на этот день. Он действительно становился с каждой минутой прозрачнее. “Чур, чур меня!” — шептал он белыми губами, но не помогло, его взяли с собой.
— Не бойся, брат, — успокоил его Фома. — Ты умрешь не сегодня!..
Накинув рясы с капюшонами, которые скрывали, как их вооружение, так и жуткое свечение глаз, Доктор с Фомой стремительно двигались, волоча монаха за собой, по коридорам монастыря, поднимаясь все выше и выше, вероятно к центральной башне, что венчала замок. На пути следования им встречались монахи в таких же рясах и к счастью никому из них не пришло в голову остановить Тихона и заговорить, свой голубой
— Там, — показал Тихон, когда они миновали последнюю лестницу и перед ними открылась просторная зала с небольшой, но тяжелой дверью на противоположной стороне.
— Это единственный вход туда, в башню? — спросил Доктор. — Больше никак нельзя попасть?
— Нет, единственный…
И они были одни; зала застыла в сумраке тяжелых стен с узкими щелями бойниц, словно в ожидании хоть кого-нибудь. Если и здесь нет охраны, тогда Хрупп очень самонадеян, впрочем, кого ему опасаться за такими стенами?
— Охрана есть?..
Монах испуганно пожал плечами.
— Так, братец, теперь назад и тихо помни имя свое, — посоветовал Фома, отодвигая монаха вниз на лестницу. — Даже носа отсюда не высовывай, убьют ведь, звери!..
У Тихона на счет зверей было другое мнение, которое он предпочитал хранить в себе, как истину.
Зазвонили колокола, наполнив гулом помещение.
— Что это, обедня? — спросил Доктор.
— Не знаю… нет! — потряс головой Тихон.
— Тогда надо спешить! — кивнул Доктор Фоме. — Началось!..
Охрана была. Несмотря на то, что они ожидали нападения, пять человек выскочили из боковых дверей неожиданно, как призраки. Они грамотно, по двое, оттеснили сайтеров друг от друга в сумятице первых ударов, а один из охранников побежал к дверям в башню. Если он предупредит Хруппа, они не увидят ни Фэя, ни Кароссы. Взяв с собой мастера, ставшего медиумом, Хрупп в два счета достигнет дыры и, оборвав последнюю струну, активирует ее настолько, что даже хранилище не выдержит перекоса в равновесии. Впрочем, он может просто убить Фэя, если ему не удастся использовать его потенциал, и уйти к дыре, пока они будут разбираться со всей поднятой охраной монастыря.
Сдернув рясу вместе с капюшоном, Фома предстал перед нападавшими в своем самом ужасном облике покорителя Пространств и Последнего Завета. Рыцарь Белого меча был страшен, эта была та самая маска, которую видел Грик: черты лица его гневно змеились, глаза прожигали противников, как раскаленный металл, а из страшной пасти, казалось, вот-вот вырвется огонь… на секунду нападавшие опешили. Этого было достаточно. Ирокез стремительно блеснул жалом, пригвождая пятого охранника прямо к двери; тот застыл сморщенной пентаграммой, не издав ни стона, а может колокольный звон похоронил его последнее прости.
— Эспадон! — прорычал в это же время Фома.
Рык его потряс противников не меньше, чем, если бы у Фомы появился второй меч. А он появился. Словно потолок расселся и перед их глазами засиял тяжелый двуручный меч. Секунда прошла.
Переведя зачарованный взгляд на Фому, двое его оппонентов могли только увидеть, как стремительный, кипящий от сопротивления воздуха стальной луч пересекает их пополам. Ни боли, ни страха, только восхищение чудной игрой света в лезвии и необычайной легкостью, и мир, в смысле — покой, что иногда несет железо в души грешников, посетил их. Охранники, с молитвенным почти выражением, сложились в две пары одинаковых кусков и кровь их, хлынувшая из чудовищного разруба, совсем не требовала мщения, виновато, по голубиному, воркуя.