Стратегия обмана. Политические хроники
Шрифт:
— Как твоё настоящее имя?
— Алистрина Конолл.
Родерик изобразил недовольство.
— За такую цену я рассчитываю услышать правду.
Она лишь недобро усмехнулась:
— Имя надо было выяснять, когда принимали меня в свой штат нелегалов, или кем я там у вас числюсь. Сейчас-то чего вдруг озаботились?
— От твоего ответа зависит, куда тебя дальше распределят.
— Не поняла. Зачем меня распределять?
— Затем, что ты талант. Тебе пора вылезти из ольстерского гетто и переходить на международный уровень.
— Зачем? — уже раздраженно спросила она.
— Затем, что это
Алистрина недовольно кивнула.
— Вот и замечательно. Руководство уже давно наблюдает за твоими успехами. Закинуть ручную гранату на балкон бывшего премьер-министра — это какое же должно быть хладнокровие.
Его показное восхищение только смущало. Алистрина недовольно буркнула:
— Это было спонтанным решением. Мой командир назвал его дуростью.
— Он ничего не понимает, — отмахнулся Родерик. — Ты умеешь мыслить быстро и в нужном ключе. Моё руководство ценит такие качества. Тебе дают шанс проявить себя на международной арене.
— Я что, эстрадная певичка, чтобы устраивать мне международные гастроли?
— Нет, знаменитостью вроде Лейлы Халед, тебе становиться ни к чему. Идеальный вариант, если твоё лицо никогда не попадет в объективы репортеров или полиции. Но, это в идеале. Мы же будем исходить из того, что в Европе ты не будешь Алистриной Конолл.
— А кем?
— А как тебя зовут на самом деле?
— А не скажу.
Родерик напрягся, явно подавляя желание повысить на неё голос, но вместо этого он сдержанно зашептал:
— Послушай, умница, я ведь не из праздного любопытства спрашиваю. Я прорабатываю стратегию твоего внедрения в европейскую сеть. — Откашлявшись, он снова заговорил размеренно и дерзко. — К Северной Ирландии тебя готовили, чтобы ты смогла вписаться в окружающую обстановку. В Англии ты поработала над собой сама. Я восхищаюсь твоим трудолюбием и внимательным отношением к мелочам. Но сейчас на перевоплощение и заучивание нового языка времени нет. Так что скажи честно, кто ты на самом деле такая, откуда родом и на каком языке разговаривала в детстве. И не юли, я прекрасно знаю, что по-арабски ты говорила так себе, что и понятно, по-английски ещё хуже, пока тебя не подучили в Джерси. Так что признавайся, как тебя в детстве называла мама.
— А у меня в детстве не было мамы.
Родерик, сам того не подозревая, поставил её в крайне сложное положение. Чего он от неё добивался, она прекрасно поняла. Она бы и ответила, будь ей лет тридцать с лишним, как считал Родерик и те, кто знают, что она не так давно работала контрабандисткой на Аднана. Но ей семьдесят пять, почти семьдесят шесть лет и она родилась в иной политической реальности, нежели той, что наблюдается сейчас. Сказать, что первые свои слова она произнесла по-русски, значит навести Родерика на ложную мысль, что она родилась в СССР и вообще тайный агент КГБ. Сказать, что вторым родным языком для неё является немецкий, до сих пор было боязно. После войны она четко для себя уяснила, что в новом мире быть немкой опасно, даже если в Третьей Империи тебя считали полукровкой второй степени и потомком низшей динарийской расы, даже если ты в эмиграции, даже если приезжаешь из пустыни на рынок в тунисскую Джербу торговать коврами, где ходит множество европейцев, особенно горделивых французов, отсидевшихся при бесконфликтном
— Ладно, — настаивал Родерик, — не было мамы, значит, были папа, бабушка, опекун. Давай не будем играть в слова, лучше ответь по существу.
Она долго на него смотрела, оценивая свои шансы на успех. Выпустив клубы дыма из ноздрей, она произнесла:
— Mein Name ist Alex Goldhagen. Ich komme aus MЭnchen.
Уши резанули собственные слова. Всё-таки тридцать лет без языковой практики сказались на произношении не самым лучшим образом. Алекс даже стало интересно, как звучит её русская речь, в которой она не практиковалась лет сорок, а по существу, все шестьдесят пять.
Стоило Родерику услышать эти слова, как он расплылся в радостной улыбке, больше характерной для идиота, чем куратора серьёзной спецслужбы.
— Это же прекрасно! — воскликнул он. — Восхитительно! О большем я и мечтать не мог. Ты просто не представляешь, как ты меня обрадовала. Лучше и быть не могло!
Алекс с минуту смотрела на него как на психа во время припадка, а потом недовольно спросила:
— И чего хорошего?
— Давно ты была в ФРГ?
Алекс уже была готова ответить, что никогда и в будущем туда ехать не собирается, но осторожно произнесла:
— Очень давно.
— А что так?
— Не люблю современных немцев, знаешь ли.
— Серьёзно? А что так?
— А то, что с денацификацией в них убили не только дух Гитлера, но и дух Гёте. Мертвая нация.
— Понятно. А ты в курсе, что такое Фракция Красной Армии? А Движение 2 июня? Революционные ячейки?
Алекс поняла, куда клонит Родерик и недовольно ответила:
— Полоумные идиоты, страдающие маоизмом головного мозга.
— Ты не права, — разочарованно произнёс он.
— Ну, ладно-ладно, — пошла на попятную Алекс, — допустим, поджигать казармы бундесвера и взрывать базы НАТО в знак протеста против войны во Вьетнаме — это нормально, это я могу понять. Но угрожать уничтожить половину Штутгарта в интересах классовой борьбы, это как-то не по мне.
— Ты слишком сурова к своим коллегам.
— Ты меня сейчас оскорбить решил?
— Что такое? — Родерик поспешил изобразить непонимание. — Что я такого сказал?
— Ты сравнил национально-освободительную борьбу католиков Ольстера с уголовными выходками западногерманских левацких фантазёров.
— Ты слишком строга к ним.
— Да ну?
— Люди борются за свободу, — на ходу подбирая слова, вещал Родерик. Понятное дело, он не верил в то, что говорил, его задачей как куратора было убедить в сказанном Алекс. — Они верят, что капитал поработил пролетариат, что народ коррумпирован властью и не способен сопротивляться, поэтому во имя классовой борьбы Фракция Красной Армии и сражается с государством.
— Это не борьба за свободу, а блажь, — с непримиримой холодностью отвечала Алекс, — как у народовольцев царской России. Те тоже боролись непонятно за что, но во благо народа. Но вот незадача, народ их борьбы не понимал и не поддерживал, да ещё выдавал народовольцев полиции. Эти западногерманские леваки такие же революционеры-фанатики вроде коммунаров, большевиков, троцкистов, нацистов, сионистов, маоистов и прочей мечтательной шушеры. Я таким людям руки не подам.