Стратегия. Логика войны и мира

Люттвак Эдвард Николае

Напротив, находящаяся в обороне пехота с ПТУР не может приглушать свои инстинктивные реакции механическим ограничением поля виденья происходящего вокруг боя, для полноценного участия в бое ей нужно видеть и слышать происходящее. Ее солдаты должны оставаться активными и бдительными, чтобы обнаружить свои цели издалека, несмотря на мглу и туман и возможный дым, естественный или искусственный. Затем они должны спокойно взять цель на прицел и хладнокровно выбрать момент запуска. А это вопрос тонкий. Хотя огонь лучше открывать с самого дальнего расстояния, получается, что, чем длиннее дистанция до цели, тем вероятнее, что в ней появится «мертвое пространство», в котором наступающий танк может скрываться достаточно долго для того, чтобы избежать наведения летящей в него ракеты. После запуска оператор должен держать движущуюся цель на прицеле в течение долгих секунд полета ракеты (первые ракеты, запускаемые по принципу

«выстрелил и забыл», начали производиться только сейчас). И в течение всей этой процедуры, от обнаружения до попадания, солдаты, управляющие ракетами, должны исполнять свои нелегкие задачи, в то время как все их чувства подвергаются атаке звуками и сценами битвы, и отвлечься даже на секунду — значит утратить контроль над летящей ракетой.

Если отсутствуют мощные укрепления, возникает огромная асимметрия в физической защищенности. Бронетехника уязвима лишь для ракет, для других танков и мин, но защитники уязвимы для всех видов оружия на поле боя: для пулеметов, минометов, гранатометов, танковых пушек и, что самое главное, для огня артиллерии поддержки, ведущегося впереди продвигающейся бронетехники. Вдобавок к смертям и ранениям, все эти виды огня могут вывести пехоту с ракетами из строя тактически, вынуждая людей искать укрытия, а не поражать цели.

В действительности против защитников работают не только их же собственные чувства, но и мысли. На продвигающееся подразделение бронетехники напирают сзади другие, идущие за ним вслед. Если не считать общего направления атаки, задача бронетанковых подразделений ничем не ограничена, и на решения их командиров и членов экипажа лишь в малой степени влияет структура противостоящей им защиты; о ней они знают очень мало и, конечно же, не могут вести подсчеты. Зато у защищающихся есть полная возможность производить соответствующие расчеты: даже при полной видимости максимальная дальность боя для них не превышает 4000 метров; если вражеская техника продвигается со скоростью всего лишь 15 километров в час, то у пехоты будет только 16 минут на стрельбу, прежде чем танки и боевые машины ее сомнут. А если видимость снижает дымка или, еще больше, туман, то боевое расстояние сокращается, а вместе с ним и время, предназначенное для стрельбы. В Центральной Европе даже показатели 1500 метров и шесть минут можно счесть излишне оптимистичными. Теоретически каждый ракетный расчет мог бы стрелять по новой цели каждую минуту — такое иногда делают на огневых стрельбищах мирного времени. Но в настоящем бою эта последовательность, от обнаружения цели до ее поражения, позволяет сделать максимум один выстрел в две минуты, причем техническая вероятность точного поражения выстрелом составляет 38 процентов, если никакой вражеский огонь не снижает эффективности действий расчета.

Поэтому защитники для того, чтобы решить, смогут они удержать линию обороны или же отступление — единственная альтернатива гибели или плену, должны оценить, сколько танков и боевых машин пехоты на них наступает. Если их больше, чем по одной машине на каждый ракетный расчет, переживший артобстрел и прямой огонь, пехотинцам придется осознать, что они утратят жизнь или свободу в ближайшие несколько минут. Поскольку в нашем условном случае врагом выступала Советская армия, и волею судеб защитники оказались перед ее колоннами, им следует ожидать худшего: танков и боевых машины пехоты в поле видимости может быть и не очень много, но это только начало — вскоре за ними появятся другие машины, и их будет больше. Это изобилие бронетехники — та самая причина, по которой концепция пехоты, вооруженной ПТУР, выдвинутая на первый план, может вылиться только в деморализующую тактическую ситуацию, единственным выходом из которой было бы не стоять на месте и сражаться, а выпустить ракету-другую и быстро отступить.

В силу всех этих причин первоначальный вывод, сделанный на техническом уровне, сильно изменился. Рассматривая столкновение на тактическом уровне, мы видим, что защитники уже не могут надеяться уничтожить танк, стоящий в сто раз дороже одной ракеты, затратив всего 2,56 ракеты, или боевую машину пехоты, стоящую по меньшей мере в 15 раз дороже одной ракеты, затратив всего 1,8 ракеты, и при этом добиться отличного соотношения в 1:39 для танков и в 1:8 для БМП. Часть пехоты вместе с ее ракетными установками, не успев вступить в схватку, гибнет под упреждающим огнем артиллерии и минометов, а также под прямым огнем; другая часть не способна обнаружить и поразить хотя бы одну цель в течение немногих минут боевого времени из-за поднявшегося дыма; третья часть теряет управление ракетами, уже летящими к цели, из-за ударной волны и шока от взрывов вокруг.

Так сколько же ракетных установок потребуется тогда в тактической реальности для того, чтобы уничтожить танк или боевую машину пехоты? Десять или двадцать,

как подсказывает опыт Ближнего Востока? Или больше, потому что в Центральной Европе нет такой великолепной видимости? Поскольку различия в стоимости столь велики, стоимостное соотношение, пожалуй, останется благоприятным для ракетных расчетов, но уже не в таких значительных масштабах. Поэтому наш вывод, сделанный на тактическом уровне (пусть и предварительный), таков: концепция пехоты, вооруженной ПТУР, далеко не столь многообещающа, каковой она казалась поначалу на техническом уровне. И теперь мы знаем, что ее успех в чрезвычайно высокой мере будет зависеть от качеств людей, участвующих в битве. Неосязаемые факторы боевого духа, дисциплины и сплоченности всегда важнее в бою, чем факторы материальные, но в данном случае это особенно верно, потому что обороняющиеся должны выдержать куда больший стресс, чем нападающие, — такова знаменательная асимметрия, составляющая ключевой недостаток этой концепции.

Итак, мы обнаруживаем, что достоинства предложения отвести главную роль пехоте, вооруженной ПТУР, на самом деле зависели от того, что раньше могло бы показаться всего лишь административной деталью. Будет ли пехота с ПТУР укомплектована местными подразделениями, состоящими из друзей и соседей, многим друг другу обязанных, прошедших проверку на совместимость и пригодность, и столь серьезную подготовку, насколько это позволит тренировка в свободное от работы время? Или же резервистов, проходивших действительную военную службу много лет назад, призовут со всей страны, и они встретятся друг с другом лишь перед самым началом боя? Или же пехота, вооруженная ПТУР, должна быть элитным корпусом тщательно отобранных молодых людей, подготовленных и управляемых таким образом, чтобы обеспечить их высочайший боевой дух? Но если это так, то какими соображениями должны будут руководствоваться богатые нации НАТО, отбирая своих лучших людей для того, чтобы сражаться дешевым оружием с врагами из стран Варшавского договора, которые куда беднее, но обладают гораздо более тяжелым вооружением?

Таким образом, на тактическом уровне стратегии мы встречаемся со всеми сложностями человеческого измерения боя, ибо он разворачивается в уникальном контексте времени и места. Поскольку погода и прочие обстоятельства изменчивы, даже два войска, одинаково укомплектованные и вооруженные, действующие сходным образом на одной и той же местности, не могут дважды провести в точности одинаковые сражения и добиться в точности того же результата. Правда, шансы взаимно упраздняют друг друга, так что, полагаясь на оценки вероятности, полученные на основе наблюдений множества событий (точность оружия, особенности климата), мы можем достичь более достоверных выводов на тактическом уровне — но даже это возможно лишь для конкретных войск с конкретным вооружением, а также с конкретными характеристиками человеческого потенциала.

Мудрость тактических наставлений в детализированном ремесле войны не может ни заходить слишком далеко, ни существовать слишком долго. Нет ничего, верного или ошибочного, что не зависит от специфического характера противников и специфического действия оружия. Тот или иной способ атаковать аванпост врага, лететь наперехват или нападать на вражеский корабль может быть либо самоубийственно дерзким, либо чрезмерно робким, в зависимости от характеристик противостоящих сил. Поэтому пособия по тактике нужно переписывать всякий раз, когда появляется значительное новое оружие, преображающее то, что считалось необычным, в простую обыденность, а то, что некогда было вполне надежным, — в недопустимо опасное. И сейчас, читая древние тексты по тактике, мы извлекаем оттуда советы непреходящей ценности, но было бы тщетно ожидать, что в них содержится нечто гораздо большее, чем простая самоочевидность. И если мы читаем куда менее интересные тактические пособия времен двух мировых войн, мы обнаруживаем, что они устарели в той же мере. Поэтому тактика — занятие лишь для профессионалов, действующих в данное время, точно так же как любая нормативная «стратегия» (strategics), отстаивающая ту или иную линию поведения для той или иной страны, в лучшем случае имеет лишь временное значение — в отличие от стратегии как таковой, которая ничего не предписывает, а лишь описывает неизменные явления, существующие вне зависимости от того, знаем мы о них или нет.

Пределы тактики

В нашем «фотографическом» взгляде на столкновение между пехотой, вооруженной ракетами, и наступающими бронетанковыми силами мы не допускали никаких изменений в тактике ни с одной, ни с другой стороны. Не было никакой реакции на успех или неудачу, которая могла бы породить дальнейшие реакции с той или другой стороны. Предполагалось попросту, что обе они будут придерживаться простой тактики лобовой атаки и лобовой обороны, пусть даже уделяя должное внимание особенностям местности.