Стрела восстания
Шрифт:
Туля был очень доволен: воевода своими руками поднес ему чарку меду, да и другую; служка воеводы взял с воеводского стола нож и подал его Туле.
— Мой нож! — радостно зыкнул Туля по-ненецки.
— Твой, твой, — подтвердил Лучка Макаров. — Сейчас принесут тебе мороженой оленины — ешь сколько хочешь!
С куском оленины в левой, с ножом в правой руке уселся Туля на пол в съезжей избе и жадно набросился на еду, о вкусе которой еще час назад мог лишь вспоминать.
От выпитого меда да от полноты желудка Туля очень быстро опьянел и заснул мертвым сном. А после пробуждения его обступили такие чудеса, о которых рассказывалось разве что в волшебных сказках.
Лучка Макаров, оказавшийся в съезжей избе,
— Воевода приказал мне дожидаться твоего пробуждения...
— Н-но?! — вскрикнул удивленный Туля, принимая действительность за волшебный сон.
— Воевода, — продолжал Лучка, — давно уж ждет тебя в своей опочивальне.
— Т-те?! (Н-но?!) — продолжает удивляться Туля. До того как привести Тулю в опочивальню воеводы,
Лучка Макаров заставил его сбросить с себя полусгнившую в сыром каземате одежду и обувь и обуться-одеться во все новое, уже лежавшее рядом с Тулей, на полу.
Воевода усадил Лучку Макарова и Тулю за один с робою стол, угостил брагой да медом, сытно накормил, а потом Лучка Макаров пересказал Туле по-ненецки такой наказ воеводы:
— Скоро свезешь вот эту бумагу мезенскому воеводе да привезешь здешнему воеводе бумагу от мезенского воеводы — станешь жить лучше всех. [- 133 -]
Выпитые брага да мед толкнули Тулю на очень смелый вопрос:
— А на русской бабе женит меня воевода?
— На русской?! — удивляются Лучка и воевода. — Почему на русской?
— Русские бабы, по-моему, слаще.
Воевода и Лучка лишь посмеялись над этими словами дикаря, не подозревая, что один какой-нибудь вопрос с их стороны — и Туля выболтал бы очень много такого, что могло бы им пригодиться в борьбе с карачеями. Но воевода и Лучка торопились послать всполошную весть в Мезень, чтобы оттуда — через мезенского воеводу — она полетела уже к самому царю...
И вот уже едет наш Туля на пятерике хороших оленей, подаренных ему воеводой, из Пустозерска в Великую Виску, а там пересекает Печору-реку и оказывается в Малоземельской тундре.
В первой же парме, где надеялся обменять усталых оленей на свежих, он сталкивается с Посем Хулейко и... с собственным двадцатилетним сыном.
— Ты откуда, нисёв? — спрашивает обрадованный встречей с отцом сын Тули.
Пряча от сына глаза, Туля мямлит, взмахивая рукой:
— Оттуда... из гостей... А ты как... как сюда попал?
— Пось Хулейко лучше моего обскажет. Пось рассказал:
— Так было дело: по совету Ичберея Тайбарея позорили мы кое-кого из тех многооленщиков-русских, сыновья либо братья которых стали поимщиками избылых. До трех тысяч оленей насобирали. Ичберей велел тогда идти к Камню. У перевала через Камень ты не бывал?.. К той поре, как царскому обозу пройти через перевал, Ичберей с полусотней воинов закопался в снег. Сидим в снегу — ничего не видим. Да и нас нельзя видеть. Мы не видим, зато слышим, что обоз на перевал поднимается... Поравнялся, слышим, обоз с нами — мы выскакиваем, тынзей на стрельцов да на ясовеев набрасываем... Стрельцов всех порезали, ясовеев по своим чумам распустили. Ичберей ясовеям сказал: «Каждому из вас пай из нашей общей добычи даю». Дал!.. На тебя пай тоже выделил — твой сын видел [- 134 -] твой пай из песцовых, лисьих, горностаевых, соболиных шкурок. С этим добром Ичберей меня послал — твой чум разыскать. Сказать тебе, чтобы по Тиманской да по Канинской землям прошел и всем говорил: «Пришла пора остроги зорить». В твой чум прихожу — там жена твоя да сын. О тебе ничего не знают. Сын твой сказал, что перевал через Тиман-хребет он хорошо запомнил, когда с тобой в Малую землю из Тиманской шел. Вот мы с ним и пошли... Теперь как?.. Ты с сыном пойдешь в Тиманскую или к жене торопишься?..
Туля велел сыну вернуться в свой чум, а Пося попросил:
— Ичберею скажи, что Туля из рода Ванюты не хуже кого другого
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Жив был Сундей — не было у Ичберея большой нужды заставлять свою мысль новые жизненные тропы прокладывать: вместе с отцовской, как пристяжные к оленю-вожаку, летали мысли Ичберея от прошлого к сегодняшнему, от сегодняшнего к завтрашнему.
Умер Сундей — и на первой же соборке старейших из рода карачейского Ичберей почувствовал: ум старшего Хулейки на привязи старинных обычаев идет. То правда: воевода опозорил дочь Хулейки. А чем виноваты в этом посадские,, торговые и все другие люди из русских? Винить можно только поимщиков да тех стрельцов, что вместе с поимщиками за избылыми половину зимы гонялись. Поимщики — оленеводы из русских-устьцилём. В поимщики и пошли, потому что надеялись: оленями из стад пойманных избылых свои стада пополнят. А избылые всех поимщиков перерезали. Сила оказалась на стороне избылых ненцев — на их стороне и право забрать всех оленей зарезанных поимщиков.
Пока ум Хулейки да ум старейших карачеев от привычки к старинным обычаям оторваться не смел, Ичберей своей мыслью, как острым ножом, перерезал невидимую веревку, а силой да ловкостью своей обезоружил Хулейку, — все старейшие признали и силу его руки, и силу его ума.
Одного опасался Ичберей: в пути до Усть-Цильмы вдруг да Пось Хулейко, как и его старший брат, посчитает себя запряженным в нарты старинных обычаев и за кровь брата станет добиваться пролития крови Ичберея. [- 136 -]
Но уже на третьи сутки после смерти старшего Хулейки Ичберей понял: Пось, ставший мужем старшей дочери Ичберея, как это и приговорили старейшие в роде, признался Ичберею:
— Старший мой брат подбивал меня как-то на умыкание 1 твоей дочери, да я не согласился: очень почитал твоего отца! Тебя тоже почитаю. А с сегодняшнего дня будет так: отец моей жены — ты и мой отец.
После этого Ичберей раскрыл свои замыслы Посю:
— Так думаю: хорошо бы все оленьи стада тех, кто в поимщиках был, без пролития крови в наши руки забрать. Как сделать?.. У меня такая думка есть... Моего сына Хаско с Нетолой да тебя с моей дочерью вперед всех нас в Усть-Цильму отправить... Вот и хорошо, что тебе единожды приходилось там бывать. Станут расспрашивать — чей да откуль, сказывайся, что из Малоземельной тундры, объясаченный. Только что, говори, поженились с этим вот другом (на моего Хаско показывай) и порешили: ни в какую другую, а в самую большую слободу — в Усть-Цильму — за сухарями да за печеным хлебом станем ходить. О сухарях да о хлебе договаривайтесь, а в разговор и такой слушок вставьте: по Малой Земле вести летают, будто бы русские оленеводы надумали за счет избылых самоядов свои стада повырастить: будто бы в стрельцы не в стрельцы, а в службу к воеводе пустозерскому нанялись — избылых ловить. Так думаю: хоть одного-двух поимщиков имена узнаете да имена тех пастухов из малоземел-ненцев, которые их оленей пасут... Узнаете, что сможете, — один из вас встретит меня. Другой пусть в слободе останется — разговоры разговаривать.
Пось и Хаско, не заходя еще ни в одну из курных изб, на улице слободы встретили ненца.
— Откуда ты? — спрашивают.
— С Малой Земли. А вы?
— А мы из-за Тиманского хребта, — соврал Пось.— Оба из рода Апицы. Слыхал про такой?.. Оба только что поженились. Отцы наши — малооленщики. По небольшому подчумку да по два десятка оленей дали нам и посоветовали на Вайгач податься. Там, говорят, не [- 137 -] столько от оленей, сколько от промысла морским зверем кормятся. А у нас и лодок нет. Вот и завернули в Усть-Цильму — не удастся ли выменять на мягкую рухлядь хоть бы одну лодчонку на двоих... А у тебя большое стадо?