Стрела восстания
Шрифт:
— Пять сотен да пять десятков.
— Богат же ты!..
— Н-но?!.. Скажешь тоже! Пять-то десятков мои, а пять сотен — чужие.
— Чьи опять?
И узнали Хаско с Посем, что сейчас в Усть-Цильме восьмеро пастухов — малоземельских ненцев — жируют, к хозяевам оленьих стад за годовым выговоренным за пастьбу оленей пришли, да и хозяев нет.
— Куда подевались?
— Жены говорят, что к пустозерскому воеводе в наймиты на время подались и не сегодня-завтра возвернутся. Вот и жируем тут — ждем хозяев.
И не только имена ушедших в поимщики устьцилём узнали Пось и Хаско, а и места, где будут
В тот же день, не навязываясь на знакомство с кем-либо из жителей Усть-Цильмы, Хаско и Пось погнали оленей встретить Ичберея доброй вестью.
С Посем и Хаско обошел Ичберей все пастушьи чумы и в каждом говорил:
— Твой хозяин еще до отела важенок хотел умножить свое стадо. Послал человека из своей семьи — пустозерскому воеводе в услужение. А за услугу воеводе, как и было обещано, думал получить половину оленей тех избылых, что будут пойманы. Однако не они избылых поймали — сами избылым в руки попали. Я — старшина избылых карачеев. Пришел за оленями того хозяина стада, который послал человека на поимку избылых. Справедливо поступаю?
И четырнадцать пастухов ответили Ичберею:
— Справедливо!.. Забирай всех оленей моего хозяина.
— Не всех буду забирать, — говорил Ичберей. — из хозяйского стада дам тебе столько же оленей, сколько каждому из тех, что со мной пришли. [- 138 -]
И когда узнали пастухи, что при дележе стад почти каждому из них достанется около сотни оленей, стали просить Ичберея:
— Дозволь нам вместе с тобой в избылых ходить! Созвал Ичберей старейших из рода карачеев и всех
тех, кто был под острогом. Спросил:
— Довольны ли тем, что не на острог — в сторону Усть-Цилемской слободы вас привел?
— Еще бы недовольными быть, — отвечают. — Ни капельки человечьей крови не пролито, а больше трех тысяч оленей добыто!
— Да и четырнадцать пастухов — это же четырнадцать новых воинов!
— Один твой ум, Ичберей, лучше всех наших. Веди нас, куда твой ум идет!
— Мой ум, — говорит тогда Ичберей, — велит мне к Камню вести вас. Зачем к Камню?.. Да затем, чтобы царский обозишко с мягкой рухлядишкой в наши руки забрать.
Когда же нападение на царский обоз оказалось столь же удачным, как и набег в сторону Усть-Цильмы, соратники. Ичберея стали верить ему больше, чем самому сильному из сильных шаманов.
Спрашивали:
— Какое дело мне дашь теперь? И каждому Ичберей говорил так:
— На отдых нынче иди своей дорогой. На пути своем встретишь чумы — в чумы заходи. И говори так: стрела войны с воеводами по всем тундрам летает. Захочешь ежели добром воеводы пустозерского покорыстоваться, на будущую зиму по первопутку налегке приходи в большой бор, что на берегах Куи-реки. В том бору и найдешь человека, который скажет тебе, когда и что надо будет делать... Запомнил мои слова?.. Вот и хорошо. Иди! Удача пусть будет твоим ясовеем — проводником на всем твоем пути. А по первопутку жду тебя в куйском бору с добрыми вестями, с новыми охотниками набега на острог.
— Кто мог подумать, что стада избылых могут вырасти на три тысячи голов?
— Никто, кроме Ичберея! [- 139 -]
— Кто осмелился бы на разгром царского обоза с мягкой рухлядью?
— Никто, кроме Ичберея!
Так говорили
— Самолучший из лучших ясовеев у Ичберея — удача! Шаг в шаг идет по жизненному пути вместе с Ичбереем.
— Ичберей добрее любого из наших добрых богов: никаких жертв от нас не просит, а каждому из нас в одну зиму дал столько оленей, столько мягкой рухляди, сколько ни один бог никогда не давал в одну зиму. Слушай только советы Ичберея — и не ты от воеводских людей, а сами воеводы от тебя побегут.
И не за страх, а за совесть трудились посыльные Ичберея над пополнением рядов сторонников набега на Пустозерский острог.
Но усерднее всех посыльных Ичберея, усерднее самого Ичберея трудился Туля среди тиманских и канинских ненцев.
Первым чумом в Тиманской тундре был один из тех, в котором Туля в не столь далеком прошлом хвалился своим умением обманывать русского шамана-попа. Хозяин чума узнал Тулю и спрашивает у него:
— Еще сколько ли русских Миколаев-чудесников у русских шаманов выменял?
Туля отплюнулся:
— Тьфу на Миколу-чудесника!.. В Пустозерский каземат при остроге — вот куда заманил меня Микола-чудесник!
— Н-но?! Кто же вызволил тебя из каземата?
Туля начал по обыкновению сплетать были с небылицами о могучем старшине рода карачейского — об Ичберее Тайбарее, который Тулю из каземата вызволил и в Тиманскую и Канинскую землю послал:
— «Сказывай, — говорит мне тот Ичберей Тайбарей, — всем избылым и объясаченным ненцам, что пришла пора все остроги погромить. А в тот, говорит, день, когда придет пора ненцам на Мезенский острог войной идти, в тот день, говорит, я пролечу по всем чумам со стрелой восстания и в каждом чуме клятвенное обещание дам на той стреле, что ни один из ненцев не бу- [- 140 -] дет убит, а все добро воеводы и его холопов в руки ненецких воинов перейдет». И на моих глазах Ичберей землю ел да приговаривал: «Пусть эта земля в утробе моей Тиман-Камнем обернется и разорвет меня на мелкие части, если я вру тебе, Туля! В каждом чуме, говорит, сказывай о моей клятве да у каждого спрашивай: «Согласен ты на острог идти?» Не верит Туле хозяин чума.
— Чем, — спрашивает, — доказать можешь, что тебя этот самый Ичберей Тайбарей послал? От мезенского шамана-русака ты, помню, Миколу-чудесника в пазухе принес. А Ичберей не отломил тебе хоть маленького кусочка от той стрелы, чтобы люди верили, что ты посыльный от него.
В ту же секунду в голове Тули родилась затейливая мысль.
— Мое дело, — говорит, сказать тебе, что велено, твое дело — делать, что хочешь. А выйдем-ко вот на улицу — полюбуйся на упряжь! Подарок Ичберея упряжь эта. Все тундры обойди — другой столь богатой да баской ни у кого не найдешь!
Лучка Макаров посоветовал воеводе «обрядить оленей, на которых Туля пойдет, в такую упряжь, чтобы каждого самоядца в удивленье своей басотой да богатством эта упряжь бросала. Пусть самоядцы при взгляде на упряжь думают, что Туля — не иначе! — шаманом стал. А шамана своего самоядец и пальцем не посмеет задеть».
Туля тоже знал, разумеется, о суеверном преклонении ненцев перед шаманами и был уверен, что в каждом чуме он получит самое почетное место у костра и самое лучшее угощение только за то, что на его оленях такая упряжь.