Стрела восстания
Шрифт:
Хозяин чума и в самом деле был озадачен. Говорит Туле:
— Вижу теперь, что твой Ичберей — очень сильный, очень богатый шаман.
— Хотел бы ты, — спрашивает Туля, — видеть эту упряжь на своих оленях?.. Такому хорошему да умному хозяину, как ты, могу променять эту упряжь на твою праздничную да на пяток оленей в придачу. [- 141 -]
И к обоюдному удовольствию Тули и Нега — так звался хозяин чума — мена состоялась.
Нег сытно накормил не только Тулю, но и его оленей, отправив их на выпас в свое стадо.
На следующее утро, когда одна пятерка оленей была уже запряжена, а другая привязана к задку саней, Туля не мог удержаться от самовосхваления:
—
Нег от удивления только рот раскрыл, а Туля гикнул на оленей — и был таков!
В первом же борке, оказавшемся на его пути, он остановил оленей. Срезал березку. Сделал из нее стрелу... Зарезал одного из привязанных к задку оленей. Вымазал стрелу оленьей кровью и похвалил себя:
— Хорошо, однако, придумано!..
Снял шкуру с оленьей туши. Отрезал переднюю лопатку — съел.
— Маловато, — говорит.
Съел почки, печень.
— Хватит наперво!.. Голову пусть зверье гложет. Разрезал остальную часть туши на большие куски,
завернул в только что снятую шкуру, привязал к сиденью с правой стороны, чтобы самому было где сидеть, — и в путь.
Увидел чум — остановил оленей. Встал на санки, поглядел во все стороны.
— Один чум в глазах. То опять хорошо. Дело сделано — тогда уж к чуму.
Сел на санки, вытащил стрелу из пазухи, нож из пожен.
Вслух соображает:
— На колене вырезать — нет, неудобно. А вот как сделаю: сам — на коленки, стрелу — на санки... Вот так вот!.. Вовсе ладно получается... Вот так!.. Вот так!.. Ох-хо-хо — один дьявол вырезан! Ай да Туля!
Резьба Тули походила на ту, что была на древней стреле восстания, не больше, пожалуй, чем чум на колокольню. Но Тулю это не смущало: [- 142 -]
— Хорошо и так!.. Кто видел настоящую стрелу?! Терпение, находчивость, даже изобретательность —
все проявил Туля, чтобы сделать стрелу такой, какая, по его мнению, будет выглядеть древней, залоснившейся, с темными фигурками семи дьяволов. И пяток оленей, выменянных у Нега, он действительно сделал своими хорошими помощниками: в оленьей крови он купал стрелу столько раз, сколько и было у него запасных оленей. Когда свежая кровь на стреле засыхала, он начинал натирать стрелу снегом. После этого снова окунал стрелу в кровь... Растолченный в пыль уголь да пепел из-под костра, смешанные с оленьей кровью, помогли Туле сделать фигуры дьяволят заметными на стреле.
— Трое суток, пяток оленей — только всего, чтобы сделать стрелу! — восхищался Туля делом рук своих.— Вот тебе, Сундей, старый дурак! Не ты нынче, Туля будет брать клятву на стреле. Туля поведет тиманских да канинских ненцев на Мезенский острог! Туле — не тебе достанется все добро воеводы мезенского.
Приезжая в очередной чум, Туля вел теперь с хозяином чума такой разговор:
— Пустозерского воеводу большеземельские ненцы резали. Не слыхал?.. Всех стрельцов перебили — не слыхал?.. Острог спалили — не слыхал?.. То и хорошо, что ты ничего не слыхал. То и надо мне. Потому надо...
Туля придвигался к хозяину чума и приглушенным голосом, но так, чтобы все, кто был в чуме, слышали, говорил:
— Поменьше бы в чуме ушей — лучше бы было. Да уж ладно!
На то и рассчитывал, разумеется, Туля, что после такого откровенного желания гостя в чуме останется только две пары ушей: пара самого Тули да пара — хозяина чума.
И вот
— Про Сундея Тайбарея — старшину карачейского рода — ты, знамо дело, слыхивал?.. Еще бы не слыхивать!.. Один, пожалуй, на все тундры такой старшина: сам ясака не платит, всех карачеев к тому же склоняет. А в минувшую осень по самому что ни есть первопутку ко мне сына своего — Ичберея — прислал. «Зови Тулю, — наказывает сыну, — в наш чум погостить». С боль- [- 143 -] шим почетом на свою упряжку Ичберей меня посадил — п-пых!.. Часу, надо быть, не прошло — я уж на почетном месте в чуме старшины Сундея сижу. Угостил меня мясом того самого оленя, на которого я сам указал в его многотысячном стаде, про русского божка Миколу-чу-десника (в пазухе у меня еще был в ту пору тот божок) спрашивал, а после того у меня спрашивает: «Хочешь набольшим старшиной над всеми старшинами ненецких родов стать?» — «Как же так?» — «А пустозерского да мезенского воеводу свалишь — сами старшины тебя набольшим меж собой поставят». — «То бы, говорю, шибко хотелось, да... воевод-то свалить потруднее, пожалуй, будет, чем русского шамана на обман взять». А как сказал он мне, что сотен пять-шесть избылых в помощники мне даст — чего же бояться?.. После этого разговора еще сутки не истекли, а ненцы-воины весь острог уж в кольцо взяли... Вот в кольцо острог взяли — всех я опередил, первым до стены острожной добежал, тынзей на остряк набросил, на тынзее подтянулся, за стену перевернулся, мимоходом стрельца оглушил, в воеводские хоромы заскочил — тут уж сам воевода в мои руки попался... А внутри острожных стен в ту пору ой что делалось! Пищали стрелецкие гакают, ненецкие хореи с копьями лязгают, люди кричат, стонут...
А что ты трясешься? — круто поворачивает Туля разговор. — Я рассказываю — ты трясешься. Успокойся! Кончилось — лучше не надо! Стрельцов разбили, все добро из воеводских кладовых забрали, дома в остроге и острожные стены запалили, после того пустозер-по-садских ловить принялись, дома поджигать... Пустое место — вот что от Пустозерского острога осталось!
Понятно, что и при дележе награбленной добычи Туля, как храбрейший из всех воинов, получил одной мягкой рухляди столько, что она и в чум не уместилась. А после дележа сам старшина карачейского рода так сказал Туле:
«Ты самый храбрый, самый сильный, самый богатый, самый умный. Тебе одному доверяю с Мезенью сделать то же, что с Пустозерском сделано. Иди, Туля, в Тиманскую да Канинскую земли, подымай ненцев на большую войну с воеводами — наш бог войны да будет [- 144 -] твоим ясовеем! И даю я тебе, Туля, вот эту стрелу (Туля вытащил стрелу из-за левой голяшки). Кто даст клятву на этой стреле, из битвы с воеводами целехонек выйдет! Сам ты видел, храбрый Туля, ни один из наших в битве с пустозерами даже царапины не получил. Так будет и с теми, кто с тобой на Мезень пойдет».
И снова Туля круто поворачивал разговор.
— Хочешь, — говорил равнодушно, — на Мезень с другими ненцами вместе идти — к тому времени, когда первые проталины покажутся, на левый берег Несь-реки приходи. Там я буду около той поры. А сейчас так давай сделаем: упряжку моих оленей себе возьми, мне — своих выимай в стаде. Сам понимаешь: нельзя мне подолго-то в каждом чуме рассиживаться. Тебе все рассказал — в другие чумы лететь надо: рассказывать о том же, о чем тебе рассказал.
И Туля, меняя усталых оленей на свежих, за одни сутки проделывал огромные расстояния. При встрече с каждым новым кочевником по-новому рассказывал о своих доблестях, о разгроме и сожжении Пустозерского острога.