Стрела восстания
Шрифт:
Немногим ненцам удалось в тот день уйти из Мезе- [- 148 -] ни невредимыми: топоры посадских да пищали стрельцов дали знать себя Тулиным соратникам.
А труп самого Тули был отвезен в лес и брошен на съедение зверью.
* * *
Не кто-нибудь, а именно собственный ум подсказал Ичберею: меньше всего человеческой крови прольется, если нападешь на острог в начале зимы.
Ичберей не сомневался, что сплошные вести об избиении поимщиков, о набеге на Пустозерский острог, об ограблении обоза с мягкой рухлядью могли долететь до Москвы еще в ту же зиму. Но
— На дорогу от Пустозерска до Москвы, — рассуждал Ичберей, — месяц, то и два клади. Столько же — на обратную дорогу. А весна, лето да осень, — не в один ведь день приходят они в Москву и в тундру... Нет, не сумеет московский царь послать вооруженную подмогу воеводе пустозерскому раньше, чем от Москвы до самого Пустозерска зимняя дорога установится. И к тому дню, когда эта подмога к Пустозерску придет, на месте острога ничего не найдет. Пепел и тот к тому дню снегом запорошит.
И верит Ичберей, крепко верит: испугаются царские стрельцы пустоты на месте острога и обратно уйдут. Уйдут обратно стрельцы да воевода — все ненцы станут такими же вольными людьми, какими были в те времена, когда никаких острогов, никаких воевод кочевники не знали.
Как надумал — так и стал делать Ичберей.
С тремя чумами — свой чум, чум сына Хаско с Нетолой, чум Пося с женой — первым пришел Ичберей в бор на Куе-реке, где и должны были собраться охотники набега на острог. Отсюда он послал Пося в Пустозерск — от Офонасия Головастого да от других посадских людей вызнать про все, что в остроге делается: жив ли воевода Федор Афанасьев, сколько стрельцов [- 149 -] там живет, в посаде ли Федька Безносик и про все другое.
Охотников пойти на разгром острога оказалось в этом году столько, что Ичберей мог отобрать только самых опытных да сильных из них больше двух сотен. Остальным говорил:
— Нужда будет в вашей помощи — посыльный прибежит на оленях за вами. Не будет нужды — все равно свою долю захваченного в остроге добра получите. Вровень и с теми, кто первым на острог кинется, вровень со мной самим.
В назначенный день у ворот острога постучались ненцы с мягкой рухлядью в руках. Закричали:
— Ясак, ясак...
Дежуривший у ворот стрелец велел позвать толмача Лучку, знавшего в лицо почти всех объясаченных ненцев.
— Вижу, вижу, — говорит Лучка, глянув через прорезь в воротах, — из ясачных вы все. Только воевода так приказал: по одному из вас в острог запущать.
Приоткрыл стрелец ворота не шире того, что одному человеку пройти можно, а ненцы дружно, хотя и разно-бойно, стали выкрикивать:
— Вот и хорошо, Лучка, что ты сам к воротам пришел. Богатые подарки тебе несем. Тут же, у ворот, возьмешь али в съезжей избе?
Приятная неожиданность для Лучки! Такая приятная, что на какое-то малое время он замешкался с ответом...
И в тот же миг все ясачные навалились на ворота, мягкая рухлядь из их рук на снег повалилась, а в руках сверкнули ножи...
И все кончилось скорее и удачнее, чем думал Ичберей.
Первым
Стрельцы в страхе побросали пищали, попадали на колени, кричали:
— Оставьте душу на покаяние! [- 150 -]
— Не по своей воле — по приказу царя сюда пришел!
— Не виноват я перед вами!..
И только те стрельцы, что были на вышках, стреляли из пищалей. Троих ненцев они убили. До десятка поранили тех, что полезли на вышки, чтобы сбросить их оттуда.
Самым надежным людям поручил Ичберей выгрузить из кладовых все воеводское имущество на оленьи санки и идти к его чуму — в тот самый бор, что и по сегодня шумит еще, можно сказать, на самых задворках Нарьян-Мара — столицы Ненецкого национального округа.
Одного из стрельцов Ичберей не позволил убивать.
— Заставлю, — говорит, — его хорошее дело для нас сделать.
И в ту минуту, когда в остроге не оставалось ничего такого, что пригодилось бы в немудрящем хозяйстве кочевника, а ненцы начали стаскивать с трупов убитых одежду и обувь, Ичберей бросил связанного стрельца на свои санки, вывез его из острога в посад и говорит ему:
— По-русски маленько умею говорить. Скажу тебе так: оставил тебя живым, чтобы ты до Москвы весть донес обо всем, что видели твои глаза. Пусть знает московский царь, что всех воевод, всех стрельцов, которые в тундру придут, ждет то же, что видел ты. Все понял?
— Понял.
— То и ладно опять... Дам тебе человека. Он отвезет на оленях тебя до Великой Виски. Там и веревки на руках, на ногах твоих распустит — сам дальше, как знаешь, к Москве пробирайся.
Те, кому поручил Ичберей поджигать постройки в остроге и самые стены острога, хотели поджечь и новые просторные хоромы Федьки Безносика, но Ичберей остановил их:
— Не видите разве — середь посада, а не на окраине, как раньше, дом построен. Подожжете дом Федьки Безносика — другие посадские дома загорятся. Зачем посадских обижать? Обидим посадских — они против нас же озлобятся.
И Ичберей ушел из посада последним. Ушел, когда [- 151 -] убедился, что на месте острога ничего, кроме догорающих головешек, не осталось. Окинул он пожарище в последний раз взглядом, погрозился:
— Знай, московский царь, силу удара Тайбарея! Будут твои воеводы притеснять нас — одни головешки да пепел от них останутся!
И участники разгрома острога подхватили:
— Будет, — поглумился над нами московский царь да его воевода! Подожмешь небось хвост, когда услышишь про удар старшины рода карачейского — про удар Тайбарея! Потому что вытаскивает Тайбарей нож из ножен только в защиту правого дела. А там, где нож Тайбарея, — там все ножи ненцев! Все до единого!
Напрасно ликовали участники разгрома острога...
Напрасно верили в пугливость московского царя, в непреодолимую силу Ичберея — своего удачливого вожака. Напрасно понадеялся и сам Ичберей на свой ум, как на лучшего из лучших ясовеев по жизненному пути.