Стрелы Перуна
Шрифт:
Но как только дневное светило сверкнуло последним лучом, руссы сразу прекратили скорбный труд свой. Курган к тому времени достиг десяти саженей высоты.
Опять дружины встали вокруг памятника павшим товарищам. И когда на вершине кургана вспыхнул яркий огонь, великий князь Киевский возвестил:
— На тризну, братие и дружина!
Не к делу богатырям печалиться, когда их боевые друзья стремят свои ладьи по Перуновой реке. Потом на Руси у мирного огня будут они грустить о павших и поминать их с тоской и любовью. А тризна — пир во славу, с песнями гусляров-сказителей. И полетят по Руси через многие века были-былины: ибо дела
Вокруг кургана, похожего в ночи на богатырский шлем, вспыхнули сотни костров. Не заунывные песни зазвучали тут, а боевые загремели. Силачи схватились в борьбе. Лучники состязались в меткости. Наездники восхищали зрителей удалью молодецкой.
Победителей Святослав-князь одаривал златом да серебром, мечом булатным да конем знатным.
Кипели чаши медвяной брагой для веселья души, а не тяжкого похмелья ради...
Небо чистое, звездное сверкало над Доном-рекой. Блестящая россыпь тропы Перуновой [147] стелилась в небесную даль. Иногда с дороги Вечности срывались светлячки и падали наземь.
147
Тропа Перунова (др.-русск.) — Млечный путь.
— Кого-то не удержала тропа богатырская, — говорили руссы. — Видать, много зла сотворил человек на земле, а одно злое дело тяжелее целой скалы... Глянь, вон еще один сорвался! За ним еще двое!
— Всяк свое находит. По делам и честь. Только у того след легкий, кто добро творил на земле!
— А мож и не наши это, а печенеги?
— Наши, не наши! Какая разница? Чистому небу злая доля претит. Вот оно и не приемлет носителей зла. Что-то нонче много звезд с неба пало?
— А сколько ратников схоронили мы? Пали вои русские за святое дело, а вон гляди ж ты — не всех держит тропа Перунова. Не все-ех!
— Н-да-а!..
Прогорали костры. Богатыри укладывались на ночлег.
Еще не кончено ратное дело: вон за рекой на стенах крепости мигают огни, словно волчьи глаза. Поутру опять сеча. И кто знает, скольких богатырей завтра уложат мечи хазарские на березовую постель.
8. Русь лежащих не бьет
Глава первая
Хитрость, мужество и измена
Чей язык разнес эту весть, сказать трудно: хазары в крепости из уст в уста передавали страшную новость, что урус-аманат Ядре-беки колдун и чародей, коснувшись которого, человек умирает непонятной смертью.
— Маслюк-богатур долго корчился, потом превратился в муху и его унесло ветром, — шептал купец воину.
— А Гафур с воем растворился в воздухе! — отвечал воин купцу.
— Да-а! Видно, коназа Ядре охраняет сам Тенгри-хан, — говорили язычники.
Поэтому можно себе представить ужас, вселившийся в четырех воинов, которые были приставлены охранять «колдуна Ядре».
Настало утро. За стенами Саркела громом прокатился победный клик руссов, а стражи не обратили на это никакого внимания: у них от страха стучали зубы. В отличие от них воевода Ядрей провел ночь в спокойном сне, и
Каган-беки Асмид приказал доставить к нему заложника тотчас, как только взошло солнце. Посланный исполнить приказ усердно помолился аллаху, ибо после поражения своих за рекой еще больше уверился в магической силе «колдуна Ядре», тем более что он сам был свидетелем гибели Маслюка и Гафура. И хотя правда прямо противоречила вымыслу, посланный склонен был больше верить в небесный промысел, чем в раздражение кагана-беки, которое, как известно, стало причиной гибели богатуров-стражников.
А посему посланник Могучего с великой опаской и почтением вошел в юрту, где благоденствовал заложник.
— О-о мудрый коназ Ядре, — пропел хазарин подобострастно. — Каган-беки Асмид, — он даже не повеличал перед иноземцем своего владыку, — зовет тебя для разговора.
Воевода Ядрей привык во всех делах своих предугадывать события. Он подумал, что столь резкая перемена в поведении врагов прямо связана с победой князя Святослава над войском кагана. Подумал и намотал на ус. Когда знатный заложник шел через дворы Саркела, все хазары почтительно или со страхом отводили глаза в сторону. Многие кланялись. Это удивило Ядрея и заставило усомниться в правильности своего предположения, и за время пути к восточной угловой башне и на крутых ступенях ее воевода-купец стремительно соображал, что бы все это значило. И только в узком коридоре верхнего этажа он понял, в чем дело: при виде его воины-тургуды, телохранители кагана и простые богатуры старались вжаться в каменные стены, чтобы избежать прикосновения страшного колдуна, закрывали глаза, шептали заклятия:
— Ур-рыс-сшаман! Красный джинн! Иблис! — Ив зависимости от того, какую веру исповедовал хазарин, он призывал в защитники Тенгри-хана, Адоная, аллаха или Иисуса Христа.
Однако сам каган-беки не разделял мнения своих подданных или это мнение просто-напросто не дошло до его ушей. Встретил он заложника строго.
— Утро наступило, коназ Ядре! — заявил Асмид-каган без обиняков, минуя приветствия. — Я хочу знать твое слово. Говори! И думай о том, что язык твой — твоя жизнь или смерть!
— Што ж ты хочешь от меня, хакан-бек Козар-ский? — спросил воевода с той усмешкой, которой страшились его друзья и враги.
— Как, ты забыл наш вчерашний разговор? — вскипятился степной властелин.
— А-а, вчерашний, — зевнул Ядрей. — Так то же вчера было!
— Какая разница?
— Так вчарась ты над тьмой-тьмущей воев стоял, а нонче у тя их и четырех тысяч не наберется. Отселева и речь иная.
Беки стояли поодаль, опустив глаза. Только Амурат-хан сердито смотрел на ненавистного толстяка уруса, такого смешного и нестрашного с виду...
— Помоги мне выбраться из Саркела, и я озолочу тебя! Таково было мое предложение, — вынужден был напомнить каган-беки.
— Не-э, друже. Яз на то не согласный.
— Тогда ты умрешь!
— Все к тому придем, — равнодушно ответил Ядрей. — Яз нонче помру, а ты завтра! А мож, наоборот. Только знай, хакан-бек, Святослав-князь с живого кожу с тебя сдерет, коль яз погибну по твоей воле.
— Меня еще победить надо! — криво усмехнулся Асмид, хотя лицо его посерело от страха. — Сто тридцать лет стоит Саркел, и за это время ни один чужестранный воин не ступил в его ворота. Чем каган Святосляб счастливее других?