Стрелы Перуна
Шрифт:
— Куда уж нам, лесовикам дремучим, этакое ведать. Мы так, по-нашенскому, все больше травками... Да-а, есть же на земле многоликой и светлой этакие мудрецы. А мы-и... А мы все травками.
Демид Комнин разглядывал эти травки. Многих он не знал — они не росли на его знойной родине. Рубаниха объясняла, какая трава от какой хворости. Византиец спрашивал, откуда неграмотная старуха знает их действие. Та охотно отвечала:
— Из века в век предки наши ведали эти травы и передавали слово заветное от бабки к матери. Та внучке. И так до наших дней.
И когда наконец Рубаниха рассказала, как вынуть наконечник стрелы, не повредив живых тканей тела, греческий врач не поверил.
— Покамест рана была горяча, яз расширила ее и влила туда барсучий жир. Потом зацепила острое железо в ране крюком и повернула жалом вверх, и оно вышло вместе с жиром. Мы растопленным барсучьим салом и кровь-руду останавливаем, и глотошную исцеляем, и грудную чахлость лечим.
— Да-а! — только и вымолвил грек, записав удивительное в книжку.
Это действо в свою очередь изумляло Рубаниху:
— Надо же, а? Уметь знаки чертить и ведать. Хорошо б и мне ведать так-то... А то в темноте живем...
— Мне бы хоть половину той темноты, в которой витают твои мысли, — бормотал себе под нос Демид, постигавший некогда врачебную науку под надзором выдающихся ученых Византии...
По истечении семи дней Рубаниха сказала:
— Пора ее, голубку, к жизни возвращать. Пущай опять свету белому радуется.
С этими словами знахарка открыла глиняный кувшинчик, налила из него в ладонь немного темной остро пахнущей жидкости и стала осторожно растирать лекарство на груди раненой. Через четверть часа щеки Малуши порозовели, до этого плотно сжатые зубы расцепились. Тогда Рубаниха взяла другое лекарство и влила несколько капель в рот больной. Малуша очнулась, застонала, веки затрепетали и распахнулись.
— Пи-ить, — еле слышно прошептали пунцовые губы.
— Прими, голубка. Пей на радость нам и князюшке нашему.
Малуша дважды глотнула медвяную настойку, глаза ее сразу прояснились.
— Где любый мой, Святослав-князь? — тревожным шепотом спросила она, а глаза испуганно и вопрошающе остановились на лицах людей, которых она хорошо знала и не узнавала сейчас.
— Жив, голубок наш. Жив и здоров, милая. Што ж ему, ясну соколу, поделается, — ласково пропела Рубаниха. — Вот, весточку тебе шлет. — Старуха поднесла к лицу молодой женщины серебряный перстень с великокняжеским знаком.
Лицо Малуши озарилось радостью.
— Дай! — Она хотела протянуть руку, но обессиленная тонкая кисть разжалась и упала на постель.
— Повремени, милая, — успокаивала ее Рубани-ха. — Слаба ты еще. Никуда он не денется, перстенек-та. Вот туточки яз его на веревочке подвешу, под глазки твои светлые. Гляди на него и радуйся.
— А где же князь? — спросила уже громче Малуша.
— Ан где-то неподалеку от Чернигов-града. Супостата бьет. Хакана козарского с Русской земли прогоняет.
— А Володимир где? — встревожилась молодая мать.
— И Володимир Красно Солнышко наше с батькой своим
Боль и тревога отразились на дивном лице Малуши.
— Как они там, жизнь моя? — чуть слышно прошептала она.
Рубаниха угадала:
— Не кручинься, милая. Яз им наговорное зелье от вражьего железа дала и по ожерелью из кабаньих клыков. Гадала на них — у Перуна-бога судьбу спрашивала. Велик полет их. Не в этой битве пасть князю. Долог и славен путь его. А Володимиру век и не мерян еще...
Прошло еще семь дней, смерть окончательно отступила от Малуши. Рубаниха раскрыла настежь все окна терема, и буйное лето глянуло в глаза отважной наезднице. Рана уже не горела так нестерпимо. Голубиной почтой Святослав дал знать о делах своих.
И вот внезапно приехала и была непривычно ласкова суровая и неприступная ранее мать великого князя Ольга. Она молилась чуждым крестом на Малушу и просила своего бога даровать ей долгую и счастливую жизнь...
Однажды, поутру, у крыльца терема раздались громкие голоса, ругань. Рубаниха высунулась в окно, погрозила пальцем:
— Цыть, жеребцы стоялые! Вот яз вас. Вам тут што — поле с печенегами? Нишкните, бесстыдники!
Гриди замолчали, но один не унимался:
— По воле великого князя!
— Яз те дам князя, негодник! Нишкни!
За спиной Рубанихи раздался слабый вскрик. Старуха оглянулась: раненая пыталась встать с подушек, а Демид удерживал ее. Знахарка быстро сообразила что к чему.
— Ну ладно, заходь! — велела она гонцу. — Да не топай сапожищами, будто мерин. На цыпках ступай.
Когда воин вошел, Рубаниха строго спросила:
— Ну чо у тя спешного такого, негодник рыжий?
Тот топтался на месте: со света не мог сразу разглядеть, кто есть где.
— Вон болярыня, — показала старуха. — Кланяйся, нечистый дух!
Воин поклонился, громыхнул густым басом:
— Так што... Вели...
— Цыть! Не грохочи так. Оглушил. Тише речь веди, аль не видишь?
— Так што, — сбавил тон посланник, — великий князь Святослав побил Хакана. Велел передать тебе, болярыня, поклон. — Гонец низко поклонился. — И-и...
— Сказывай уж все! — велела старуха.
— И... княжича Володимира со мной прислал. Да яз поостерегся сюда его взять, в терем...
— Ох-х, чадо мое! — силилась подняться Малуша.
— Веди уж, басурман! — приказала Рубаниха. — Байбак и есть байбак... Мог и скрыть до поры, — укорила она простодушного гонца.
Владимир с порога бросился к постели:
— Ма-а-аманя! Ми-иленькая! Кто тебя обидел?!
С тех пор Малуша не расставалась с сыном, и теперь они жили в одном из княжеских теремов в Киеве. Потеплела суровая Ольга к опальной ранее ключнице. И как-то сразу любовь жестокой бабки обрушилась на Владимира, которого до сей поры она не видела и знать не хотела. По велению княгини к Владимиру приставили болгарина-книжника, искусного в славянском письме и цифири.