Стрелы Перуна
Шрифт:
Ольга все чаще брала с собой в церковь Малушу и Владимира. Молодая женщина стала пристальней всматриваться в обряды ранее чуждой для нее религии. Красота этих обрядов завораживала, вкрадчивые голоса священников проникали в глубь мозга, будоражили сердце. Сладкозвучное пение церковного хора увлажняло ресницы, звало куда-то далеко, и жизнь на грубой земле после этого казалась тусклой и никчемной...
Святослав смотрел на женскую блажь смешливо, но решительно воспротивился приобщению к новой религии Владимира, как, впрочем, и других своих сыновей. Князь в больших и малых делах поступал скоро и круто. Вскоре Владимир был отдан на воспитание суровому воину
Глава шестая
Святослав и Малуша
— Пошто, сокол мой ясный, опять дружину ополчаешь? Пошто к ниве смертной воев скликаешь? Аль в мире жизнь тебе не красна?
Князь нахмурился. Ни от кого не стерпел бы он этих слов. Ни от кого! Однако были два дорогих ему человека, которым разрешалось многое: это мать — великая княгиня Ольга, и лада любая — Малуша. Первая была властной, жестокой и коварной, но сына своего берегла и была ему верной помощницей. Вторая же безрассудна, смела до дерзости, красива до изумления и любима князем по-сказочному.
За любимой ладой и чадо любо! Владимир восхищал отца бойким нравом, находчивостью и недетским пытливым умом.. Недавно княжич прошел обряд посвящения в воины — подстягу. Великий князь Киевский опоясал сына мечом, подарил боевого коня и ратный доспех.
Два старших сына, Ярополк и Олег, не притягивали так суровое сердце отца, как робычич [62] Владимир. Может быть, потому, что Святослав не любил свою первую жену, угорскую княжну Предславу? А потому и не любил, что он, грозный воитель Севера, был натурой цельной, неделимой и на двоих его не хватало. В незримой, но яростной и упорной борьбе за него победила не царская дочь, а простая мужичка из города Любеча.
62
Робычич (др.-рус.) — сын рабыни
Предслава зло щурилась, шипела змеей:
— Рабыня не соперница мне...
Придворные усмехались втихомолку. Они-то знали и видели, к кому все чаще обращается взор их грозного властелина, когда он хоть на минуту отходит от ратных дел...
На вопросы Малуши Святослав нахмурился было, но засмеялся, обнял:
— Худой мир горше доброй ссоры! Не мы меч точим на чуждые головы. Аль забыла, как два лета тому козары с печенегами Киев-град обложили? И на тебе степняки добрую отметину оставили. — Он коснулся груди Малуши. — Не болит?
Та вздрогнула:
— Больно, ладо мое. Железо бабка Рубаниха вынула, да и рана зажила. Не рана болит, сокол мой, а сердце.
— Чего сердцу болеть? Яз с тобой. Все живы... А за рану твою яз тогда тех печенегов и козар вместе с из-менщиками-полочанами повесить велел. Жаль, кровопивца Пубскаря достать не сумел. Утек в Козарию бирюк полоцкий.
— Сказывают, изменщик большую честь в Итиль-граде снискал. Его сам хакан-бек в побратимах держит. И веру магометову принял купец.
— То верно. С хакан-беком Пубскарь заодно. Злато ссужает полочанин на бранное железо для войны с Русью. Ну да придет к нам пан — и на него найдем капкан! От нас не спрячется переметчик пакостный.
— Много злата супротивнику нашему надобно. У матушки твоей намеднись разговор был. Доглядчик от Летки сказывал, што трудненько хакан-беку то злато добывать. Якобы водил он воев своих на торчинов, штоб полон и коней взять...
— Каков с торчинов прибыток? —
— Ох-х ты! Да то ж много как! — изумилась Малуша. — А сказывали, скуп Пубскарь, ако хомяк. Как же так-то?
Святослав задумался, надломив густую бровь. Малуша смотрела на него выжидающе, полуоткрыв по-детски пухлый рот.
— Мыслится мне... — Князь зловеще усмехнулся, дернул ус. — Не свое злато Пубскарь и иже с ним Хакан-беку дали... Рогволодовы то гривны. А может и... — Святослав как бы поперхнулся, подозрительно глянул на молодую женщину. Он знал, Малуша не болтлива и пуще собственного глаза бережет его тайны. Не раз и не два его любая любечанка проявляла недюжинный ум и предвидение в делах серьезных, не женских.
— Мыслишь, и Свенельд злато рассеивает по козарской земле, штоб потом урожай собрать и свои закрома пополнить? — спросила Малуша.
Князь нахмурился, хотел ответить, но легкий стук в дверь остановил его. Малуша гибким движением скользнула с ложа, исчезла за пологом...
Появилась она с золотым подносом в руках, на котором стоял серебряный, с тонкой восточной резьбой узкогорлый кувшин. Два кубка не уступали ему в невесомости и казались сотканными из морозных узоров. Рядом по подносу рассыпались заморские солнечного цвета плоды. Полированное узорчатое серебро, отражая их, как в зеркале, казалось, источало зной и прохладу восточных оазисов.
Святослав наполнил кубки, кивнул Малуше, разрешая трапезу. Сам глотнул добрую порцию, вытер усы широким рукавом расшитой рубахи, рассмеялся:
— Доброе питье! Могут агаряне делать напитки зело чудные... Да вот только, штоб отведать их, нам надобно златом платить. А разве напасешься злата на болярскую прорву? Конечно, не сие главное. С Востока нам ткани надобны, изделия добрых мастеров, кони быстрые, зелье исцеляющее, плоды заморские... А путь гостям нашим закрыт. Козары! А ты речешь, воев скликаю!
— Да яз так... — смутилась Малуша. — По женскому недомыслию. Да и то жалко, сколько народу гибнет на войне.
— Еще более погибнет, ежели будем сидеть сиднем да ждать беды, отмаливаясь. Ворог лютый только мечу в доброй деснице поклоняется. Богами нашими его не проймешь. Людей жалеешь. Да только и у нас всякие люди есть... Свенельд, гордый варяг, на стол великокняжеский поглядывает. Но стережется покамест меня и сторонников моих, особливо дядьку Асмуда. Скрутил бы его в бараний рог, да иные, первостепенные дела не велят.Не до него: козары — вот главная боль моя! Не ведаю, сеет ли Свенельд злато в козарских пределах. Вряд ли. Хоть и норовист конь, а будет он нынче везти мою упряжку. Иначе ему нельзя. Иначе он потеряет все, што на Руси нашел. Варяг, почитай, с трети земли нашей дань берет. Вот ежели яз кнут потеряю, тогда конь сей сбросит меня наземь. Только зря надеется, яз наездник добрый, и десница моя тот кнут крепко держит. — Князь замолчал, глядя куда-то вдаль, сквозь стены, в будущее.