Строители
Шрифт:
Только пять утра, но я уже не мог заснуть. Всегда, когда я просыпался, сразу возникало ощущение прожитого дня. Я вспоминал, что было хорошего-плохого, что предстоит хорошее-плохое. Сейчас была неловкость — случилось что-то тягостное, несправедливое… Ах да — Быков! Хотелось забыть о нем. О чем же сейчас будем думать? Вот дождь, посмотри, он так и лупит… Кто лупит? Да дождь! Так и лупит по ветвям деревьев, а они… Кто они? Да ветки! Они даже не согнулись, так, немного, и снова выпрямились. Какая железная целесообразность в природе… Целесообразность? Да, да! Я уже несколько раз задумывался над этим… Почему это в природе все правильно?
Почему же этот Закон целесообразности, которым дышит вся природа, так нарушается в деятельности людей? Ведь люди тоже частица природы. Или нет? Конечно — природа! Почему же Быков… Опять про вчерашнее? Да, почему Быков подписал «нецелесообразные» письма? Ведь мог он все сделать по-другому. Как письма попали в Моссовет? Почему Быков, не зная, зачем его вызвали, ополчился против меня? И почему наконец я сказал «да»? Где же великий Закон целесообразности? Как понять все это? Одну минуту, одну минуту, ты еще не совсем проснулся, отложим Быкова…
Дождь пошел сильнее, удары грома уже не утихают, следуют один за другим. Странно: молнии кажутся невинными, а гром неприятен, хотя все знают, что его-то нечего бояться…
Быкова я мог выручить. Во всяком случае, попробовать… Вот как! Человек приходит в главк, обвиняет тебя во всех грехах, дерзит и грубит тебе, а ты — выручить? Мол, неловко, тягостно. Что же, снова донкихотом быть? Только в книгах… Что в книгах? Странно, как только речь заходит о том, что нужно вести себя достойно, сейчас же выдвигается довод: «Это только в книгах». А в жизни что, человек должен вести себя недостойно?.. Ну зачем такие крайности, просто человек должен вести себя по-человечески… Это что — пинать противника ногами, когда он уже брошен на землю?..
Мне вдруг захотелось на стройку, сейчас же. Показалось, что там придет решение, обязательно исчезнет неудовлетворенность.
Ехать, ехать! Сразу появилось хорошее настроение, о котором нам так часто толкуют психологи. А между прочим, не слишком ли много развелось психологов? И вообще, кто они? Если по-простому, то, наверное, обыкновенные здравомыслящие люди. Зачем же такое отличие — «психолог»?
Я только заглянул на кухню.
«Здрасте!»
«Здо-о-ров! — внушительно ответила Большая чугунная сковорода. — Жечь будешь?»
«Не».
«Ты что же, совсем от рук отбился? Вчера вечером не жег, сейчас тоже удираешь?» Большая чугунная сковорода говорила точно таким тоном, как вчера Быков, хрипло и возмущенно.
«Да, уважаемая. Дела плохие, аппетиту нет».
«Вот-вот, так и будет. Спешишь, спешишь, а потом возьмешь да…»
Уже не одну историю рассказала мне старушка сковорода. Как правило, они плохо кончались. Я быстро прощаюсь:
«До свидания, милая, бегу. Поговорим вечером…»
Послушайте, ездили ли вы на работу в шесть утра?.. Нет? Я очень советую хоть раз это сделать. Благожелательная и мягкая Москва в этот час. Нужен лифт? Пожалуйста. Никаких красных глазков: нажали кнопку, секунда — и лифт в вашем распоряжении. Газета? Любая. Продавец даже улыбается вам. Ведь именно для вас он так рано пришел в свое стеклянное обиталище… Перейти улицу? Боже мой, какие мелочи! Пожалуйста, в любом направлении, хоть вкривь, хоть вкось. И наконец, главное — транспорт, московский транспорт, диктующий людям многое: в какой
А в шесть утра транспорт тих и покорен. В это время на одного пассажира приходится: в трамвае — четыре свободных места, в троллейбусе — шесть, в автобусе — восемь, а в метро — полвагона. Только, пожалуйста, не подумайте, что все блага оттого, что еще мало людей. Нет, просто Москва, огромная, восьмимиллионная, многоязычная, любит людей, которые выходят на ее улицы в шесть утра.
На стройке две проходные. Первая — официальная, с вахтером в форменной одежде, с пропусками, с затейливыми металлическими воротами, блестящей асфальтированной дорогой — так сказать, парадная. Здесь проходят многочисленные гости, которые часто наведываются к нам, и высокое начальство. Проходная, по мысли Кима, должна сразу настраивать гостей (и начальство!) на этакую приподнятую праздничность…
Вторая (эту проходную Ким и знать не хотел) была много проще. Тут вас встречал вахтер, деловитая бабка, и лохматый, дружески настроенный пес пегого цвета. Ворота были тоже металлическими, но скроенными не из ажурных уголков, а из швеллеров так номера шестнадцать, не меньше. Дорога выложена большими бетонными плитами. Металлические петли на них не срезаны, торчат наружу, напоминая, как обычно напоминает все на стройке, что строительство — дело кочующее: сегодня здесь, а завтра там. И хотя «сегодня» иногда растягивалось года на четыре, все равно в этом особый «строительный шик».
Тут всем командовал диспетчер Сечкин. Не один лихой водитель, приезжая впервые к проходной № 2, хотел прорваться вне очереди. Но на подмогу бабке и лохматому псу выходил Сечкин с сухой, мертвенно скрюченной рукой, только посмотрит — и водитель сразу замолкал, отгонял машину в очередь.
Сечкин выглянул из окна.
— Здравствуй, Миша, — я поднял руку.
Он наклонил стриженую голову. Улыбка чуть тронула тонкие губы.
— Все в порядке? — машинально спросил я, хотя знал, что вопрос бессмысленный, у Сечкина не может быть непорядка.
— Быков только что приходил.
— Быков?!
— Я хотел вас поблагодарить, Виктор Константинович. Не рассчитывал… Так неожиданно!
— Не понимаю, Миша.
— Не понимаете? — Сечкин вышел из будки, протянул руку. — Спасибо вам… вчера переехал. Очень хорошая квартира, и санузел раздельный.
— Квартира? — удивился я. — Нет, Миша, я тут ни при чем.
Подошла машина с раствором. Первая машина нового строительного дня. Из кабины выглянул шофер. Чтобы позлить начальство, закричал:
— Долго еще будем тут стоять?
Но таков закон раннего утра, шофер тут же рассмеялся, рассмеялась бабка-вахтер, кажется, улыбнулся и пегий пес (глядя на него, я вспомнил масть лошади, на которой д’Артаньян впервые прибыл в Париж и из-за которой произошла первая дуэль гасконца).
Я шел по площадке, мимо застывших кранов с высоко поднятыми стрелами — на концах их мертво повисли крюки, холодно блестели рельсы; мимо огромных складов железобетона, — все эти панели, колонны, балки, казалось, оставлены людьми, которые — чем черт не шутит! — вдруг перелетели на другую планету; мимо желтых деревянных бытовок, на дверях которых висели поржавевшие тяжелые замки.