Строители
Шрифт:
— Интересно! Ты что же, и на стройке так ходишь? — В институте Несветов был очень вежлив. Перейдя в главк, он, очевидно, посчитал, что находится непосредственно на производстве. А на производстве — это у него не вызывало никакого сомнения — люди должны быть энергичны, деловиты и просты без фокусов. Если деловитость и энергию Борису Степановичу еще предстояло доказать, то «простоту» в обращении он усвоил сразу: во-первых, перешел со всеми, кто был ниже его по должности, на «ты», а во-вторых, начал, как говорится, рубить правду-матку в глаза.
— Под иностранца ты, что ли? — съязвил Несветов.
Быков еще
— Ну, садись! — наконец сказал он. Несветов твердо усвоил, что «на производстве» не следует сразу предлагать стул своему подчиненному. Пусть постоит, прочувствует, где находится. — И ты, Нефедов, садись. — Несветов посмотрел на меня.
— Так что же ты, миленький, наделал? А? Молчишь?! Набедокурил и молчишь? Выгоним! — Последнее слово тоже входило в понятие «без фокусов». «На производстве» уже привыкли к попрекам. Нужна прямая угроза. Несветов тряхнул головой и гневно посмотрел на Быкова.
— А ему что, — подлил масла в огонь Померанцев, — своя рука владыка.
Быков вдруг встал. Хрипло и взволнованно он начал рассказывать о делах на стройке. Он, Быков, знает, что Нефедов тут в главке пожаловался. Именно это характеризует всю работу Нефедова, никогда не скажет прямо, всегда намеки, полнамека, четверть намека…
Несветов удивился:
— Ты понимаешь, Померанцев, о чем он говорит?
Но Быков уже не мог остановиться. Он хочет рассказать все, пусть в главке знают, как работает Нефедов… Вот хотя бы эта история с немцем Вернером. Вместо того чтобы на оперативке сразу призвать Вернера к порядку, Нефедов ведет какие-то закулисные переговоры…
— О чем он говорит? — еще больше удивился Борис Степанович.
— …Нефедов побежал к вам жаловаться. Но ведь даже самый пустяковый подъемный механизм нужно согласовать с техникой безопасности! А Нефедов приказал ставить краны просто так, без всякого согласования. Вот меня сейчас обвиняют, шумят, разобраться вперед нужно!
Краем глаза Быков следил за мной, взорвусь ли я наконец, но я молчал.
Быков все кричал. Он, очевидно, хотел выложить все, пока его не перебьют. В тот момент я старался трезво и спокойно оцепить то, что он говорит. Конечно, многие его обвинения были правильны. Я часто ошибался и потому менял свои решения. Считал, что не нужно показывать характер, когда не прав. Но вот впервые в хриплом, отчаянном крике Быкова я понял, что изменения принятых решений лихорадили стройку и еще неизвестно, что приносило больше вреда: недостаточно продуманные решения или частые их изменения. Неужели все же прав он, повторяя: «Всякое принятое решение, пусть даже не очень хорошее, лучше непринятого»?
Потом мне было жалко его. Вот сейчас он шумит, а через минуту замначальника главка покажет ему письмо с резолюцией Мосгорисполкома и Быков, выпучив свои коровьи глаза, сядет и недоуменно замолчит.
Мне было жалко его. Но нужно ли представлять себя столь праведным — будто я не испытывал злорадства оттого, что вот сейчас Быков сечет не меня, а самого себя. Ибо все то, что он говорил, только подтверждало правильность снятия его с работы. Да, я злорадствовал. И, чего скрывать, был доволен, что наш затянувшийся конфликт решается просто, без моего вмешательства. Все равно
— Ты что-нибудь понимаешь, Нефедов? — спросил меня Борис Степанович. — Он что, сдурел совсем? Какие краны? О чем он говорит?
Я молчал.
— Смотри! — Несветов протянул Быкову несколько сколотых листков. — Вот, почему тебя вызвали.
Быков взял их. Это были письма, в которых он предупредил иностранные фирмы, что отключит электроэнергию. Он, видно, ничего не понимал: при чем тут эти письма?.. В углу письма была резолюция: «За неправильное отношение к представителям фирм н-ка СУ-113 Быкова с работы снять».
Быков прочел резолюцию, тяжело опустился в кресло.
— Не понимаю, — хрипло сказал он. Обильный пот выступил на его лице. — Почему вдруг?
Насмешливая улыбка появилась на лице Несветова.
— Он, видите ли, не понимает. Пишет фирмам, нашим друзьям, угрожающие письма, создает чуть ли не дипломатический конфликт и не понимает.
— Но я не думал…
Дверь открылась, тяжело опираясь на палку, вошел Сарапин, главный инженер треста, которому подчинен Быков.
— Садись, садись, Григорий Владимирович, — прервал свою речь Несветов. — Возьми у Быкова бумажки, почитай их… Прочел? Что скажешь?
— Ты что, совсем с ума сошел? — Сарапин вскочил и, забыв про свою палку, подошел к Быкову.
— Это письмо… мы такие письма… пишем всем субподрядчикам, — запинаясь сказал Быков. — Я думал…
— Ты никогда ни о чем не думаешь! — закричал Сарапин. — И не будешь думать!
— Не кричите, — устало сказал Быков. — Не кричите, — повторил он.
Я встал, подошел к окну. Из этого окна не был виден памятник Долгорукому. Но я знал: что бы ни случилось в главке, какие бы острые конфликты ни разбирались тут, Долгорукий все равно будет показывать рукой — строить здесь.
Было жарко. В сквере голуби, тяжело переваливаясь, подходили совсем близко к людям в тщетной надежде что-нибудь выпросить. Но времена, когда тут продавались пакетики с кормом, уже прошли. Голуби, как нищенки, брели дальше. Все блестело: стекла окон, гранит, крыши. И небо, синее, непорочное, тоже блестело.
В комнате стало тихо. Я повернулся, Быков пристально смотрел на меня. Почему-то на меня смотрели и зам, и Померанцев, и Сарапин. Почему они смотрят? Я машинально пожал плечами.
— Ну что ж, дело ясное, — сказал зам. — Нам предлагают снять Быкова с работы. Будем выполнять?
— Да. — Померанцев встал. — Это не шутки.
— Да. — Сарапин взял свою палку.
Сейчас спросят меня. Что я должен ответить? Следовало бы…
— Ну а ты, Нефедов? — спросил зам.
Почему он спрашивает? Разве еще можно выручить Быкова? Я посмотрел на него. Если такая возможность есть…
— Я думаю, — вдруг хрипло проговорил Быков, — можно обойтись без Нефедова.
— Да, — твердо сказал я.
Я внезапно проснулся. Наверху сосед снова перетаскивал мебель… да не мебель, а сундуки, окованные железом. Сундуки гремели, ухали. Но, посмотрев в окно, я понял, что сосед тут ни при чем. Сундуки двигали гораздо выше, в небесных этажах. Это там они сталкивались, выбивая тонкие линии молний, рвали в клочья серые облака. Длинные лоскуты облаков мчались над двором, исчезали за домами. Несколько минут было тихо, потом снова все заскрежетало. Хлынул дождь.