Строители
Шрифт:
Летом я работал, мне было хорошо, — я считался в этой квартире единственным рабочим человеком, и Мария Васильевна кормила меня покрепче, а самое главное, не повторяла все время жалостливо, что я сирота и бедненький.
В первый раз я, крепко зажав в руке получку — бумажки и монеты, — принес ее Марии Васильевне в кухню.
— Пожалуйста, Мария Васильевна, — протянул я ей руку.
— Ну вот, Витенька… ну вот! — засуетилась она. — Теперь ты уже взросленький, будешь всегда помогать. Может, яблочка хочешь?.. Витенька получку принес! —
— А ну покажи.
Мария Васильевна принесла деньги.
— Сколько тут? — спросил он у меня.
— А ты посчитай, посчитай, Андрюша! Может быть, Витенька по дороге потерял, — беспокоилась Мария Васильевна.
Хозяин аккуратно расправил смятые бумажки:
— Триста семьдесят три и сорок копеек.
Лицо Марии Васильевны прояснилось.
— Вот молодец, Витенька, будет на расходы!
Андрей Васильевич покачал головой:
— И не думай. Будем с Витиной зарплаты на новый телевизор собирать. — Он вынул из буфета деревянную коробку и положил туда деньги. — Запишем триста семьдесят три и сорок копеек.
— А расходы, Андрюша?
— Хватит тебе, вот скупердяга! На одних цветах сколько получаешь!
— Так ведь я с утра до вечера, Андрюша…
— Телевизор-то тебе в дом!
— Да оно, конечно, так, — вздохнула Мария Васильевна.
— Деньги будешь отдавать мне, — приказал Андрей Васильевич.
…Ночью мне приснился телевизор. Он был совсем новый и так блестел, что резало в глазах. А экран на целых полстены.
— Деньги будешь отдавать мне! — басил он.
— Так я же Андрею Васильевичу… Он приказал.
— Мне, — кричал телевизор. — Все до копейки!
По закону мне еще не разрешалось работать. Но куда-то с письмом поехали Иван Петрович и бригадир Миша. Они выхлопотали мне разрешение работать табельщиком.
Через два дня приехала из конторы кадровичка, полная низкорослая женщина с недоверчивыми глазами. Она проверила табель и, увидев, что, по простоте душевной, я у рабочих учитывал даже минуты, долго выговаривала прорабу за чудачество — вот взял на ее голову ребенка.
К моему удивлению, Иван Петрович помалкивал, хотя время было послеобеденное и от него попахивало спиртным. Потом ее в сторону отвел Миша, что-то жарко говорил, размахивая руками.
Когда они снова подошли ко мне, ее глаза потеплели.
— Ну вот что, Виктор, как тебя по отчеству? — спросила она.
— По отчеству?
— Ну да, как звали отца? — она опустила глаза.
— Константин.
— Значит, так, Виктор Константинович, брось ты, эти минуты, тут не завод, а стройка. Если человек вышел на работу, — значит, крути восьмерку…
Крутом одобрительно смеялись.
— Ну как с первой получки, хлопнул, наверно? — спросил меня на следующее утро Миша.
— Что значит «хлопнул»? — не понял я.
Миша рассмеялся:
— Ну, пол-литра
— Н-нет.
— Ну хотя бы мороженого от пуза поел?
— Я деньги отдал Андрею Васильевичу… на расходы. — Почему-то я постеснялся сказать, что на телевизор.
— Так и ни десятки не дал тебе, на кино, мороженое?
— Задолжал я много, Миша.
— Жмот он, кулак, одним словом, твой хозяин! — убежденно сказал Миша, и его красивое улыбчатое лицо омрачилось. — Ну ничего, после работы дождись меня.
Помните ли вы, какое это удовольствие в детстве есть «от пуза» мороженое? Да притом когда через полчаса тебя ждет приключенческая кинокартина.
— Ну это ты, Виктор, напрасно, — говорил мне Миша. Мы прощались после кино, и он хотел всунуть мне в руку деньги. На миг его чудесно прорисованные брови озабоченно сошлись, но в следующий момент он снова улыбался. То есть вообще улыбки не было, лицо было спокойно, но у всех, кто смотрел на него, оставалось впечатление, что он улыбается. — Ну, наверное, ты прав, Виктор, угощение — это товарищ уважение оказывает, а деньги… Ты куда сейчас, домой? Ну, а я пойду погуляю, тут девушка есть одна, Виктор.
Я зашел в магазин, где продавались телевизоры. Цены на них повергли меня в смятение.
Конечно, можно купить «Рекорд», он все же побольше, чем телевизор Андрея Васильевича, но рядом стоял толстый блестящий «Рубин» с большим экраном. От него трудно было оторваться.
Я высчитал — придется на покупку работать весь отпуск да еще не ходить в школу целый месяц.
На стройку пошел монолитный бетон. У меня добавилось работы, я должен был у ворот встречать машины и показывать шоферам, куда ехать.
Все сбились с ног, чтобы вовремя принять самосвалы с серой кашицей из песка, щебня и цемента. Но боже, какое это было удовольствие — через неделю снимать с бетона опалубку! Подходили Иван Петрович, бетонщики. Сбивали подкосы, отвинчивали болты, ломиками отделяли щиты, — и вот уже видно зеленоватое, крепкое тело со следами от досок.
«Ничего!» — удовлетворенно говорил Иван Петрович или, когда были раковины, чертыхался: «Вот черти, сколько раз я предупреждал!» Один его сердитый глаз смотрел на меня, но я уже привык и точно знал, что обращался он к бетонщикам.
Конечно, потом, через много лет, я, как и все строители, фыркал на проектировщиков, когда они робко заикались о монолитном бетоне: «Давай сборный! Проще, удобнее!» Но в глубине души я понимал их. Еще в детстве я полюбил на всю жизнь преданной, восхищенной любовью этот капризный монолитный бетон. Такой живой, из него на стройке можно было выполнять любую конструкцию, любую самую сложную деталь.
Никогда потом с таким нетерпением я не ждал получки. Вторую, третью зарплату Андрей Васильевич все так же аккуратно пересчитывал, укладывал в деревянную коробку.