Строители
Шрифт:
— Чему вы улыбаетесь? — ядовито спросил Левшин. — Тут плакать от ваших дел надо. — Он мрачно посмотрел на меня и стукнул карандашом по столу.
— Да, конечно, улыбаться нечему, — подтвердил я. И засмеялся, — Секретарша у вас очень заботливая.
На его большом плоском носу появились морщины (позже, когда мы стали встречаться чаще, я понял, что это означает крайнюю степень веселья).
— Черт его знает… Вот подсунули мне, — несколько смущенно объяснил он.
— Но она ведь старается! — Мне казалось, что продолжение разговора на эту тему дает мне некоторое
Но Левшин уже стал серьезным.
— Вы тоже, кажется, стараетесь. Но, к сожалению, пока ничего не получается. Что ж это вы? По вашему предложению растворный завод и аварийки механизации начали работать ночью. А вы не подготовились. Ерунда какая-то…
— Да, ерунда, — подтвердил я.
Не знаю почему, несмотря на его мрачный вид, я чувствовал себя с ним легко, свободнее, чем со своим управляющим.
— Мне нужна ваша помощь, — строго, в тон ему, сказал я и тоже стукнул кончиком карандаша по столу.
— Ну? — мрачно протянул он, но я заметил, что на его носу снова появились морщинки.
— Установлено, и вы с этим согласились, что первое условие непрерывной работы — диспетчеризация. Для этого нужно двадцать пять аппаратов «Молния», восемь новых штатных единиц диспетчеров, в том числе должность главного диспетчера треста… — Мне казалось, что я говорил твердо, по-деловому и что ему ничего не остается, как отдать необходимые распоряжения.
Но он молчал, мрачно разглядывая меня.
— Вы ничего не поняли, абсолютно! — наконец медленно сказал он. — Так я и знал… Вы попробуйте в обычных условиях быть инженером, по-инженерному вести работу. Я подчеркиваю: в обычных условиях, а не в тепличных… Ну дам я вам дополнительные штаты, отдам двадцать пять аппаратов из пятидесяти. А дальше что? — он пристально смотрел на меня. — Что дальше?
Я молчал.
— Молчите… это вас не интересует. Ну так я вам скажу: ровно через неделю сюда, — он ткнул карандашом в сторону двери, — зайдут еще пятьдесят главных инженеров, пятьдесят! И потребуют то же самое себе. Что я им дам?
Он был логичен. Это была та неумолимая, безжалостная логика, которая уже не оставляла никаких надежд, но именно поэтому она была не верна.
— Где я возьму двадцать пять, помноженных на пятьдесят, — тысячу двести пятьдесят аппаратов и восемь, помноженных на пятьдесят, — четыреста новых штатных единиц? — Через каждые три-четыре слова он опускал карандаш на стекло, но мне казалось, что чем-то тяжелым он все время бьет меня по голове. — Нет, я не дам вам (стук карандашом) ни одной штатной единицы (стук), не дам и лишних аппаратов (стук). Делайте все сами…
И я сорвался.
— Зачем вы непрерывно стучите карандашом? — зло спросил я.
Он удивленно посмотрел на меня, потом на карандаш и отложил его.
— Вы и без того вполне доказали, что я только зря теряю время. Ну, а скажите, — я вскочил со стула, — скажите, вы-то подумали над тем: зачем мне все это? А?
Болезнь все же дала себя знать.
— Начальники отделов треста говорят: они так перегружены, что и думать не могут о диспетчеризации… Вам нужны только результаты; управляющий
Левшин сумрачно смотрел на меня.
— Ну, хорошо, — миролюбиво произнес он. — Что вы можете окончательно предложить? — Он по привычке взял карандаш, но сразу отложил его.
И тогда я вдруг понял, что ничего не могу предложить, что он прав, — всякая помощь главка сейчас будет только вредна.
— Ничего, абсолютно ничего… Вы, конечно, правы. Я пойду…
К моему удивлению, Леонид Леонидович был внимателен и любезен. Справился о моем здоровье и даже пошутил — тесть, мол, некий ангел-хранитель, который оберегал мой покой во время болезни.
— Как ее фамилия? Мне Неонелина говорила… — Он добродушно рассмеялся. — Кто она вам, Виктор Константинович?
— Соседка, — коротко ответил я. Разговор не совсем укладывался в привычные рамки — мне хотелось скорее покончить с этой темой.
— Соседка!.. О, это опасно, Виктор Константинович, поверьте моему опыту. Это очень опасно. А она замужем?
— Да. — Предугадывая возможные вопросы, я добавил. — У нее двое детей, собака… и кошка.
— Это не важно, — все так же добродушно улыбался управляющий. — Это совсем не важно! Некоторые трудности в таком деле даже как-то интересны…
Я подошел к окну. Когда же я наконец научусь вести разговор? Он просто высмеивает меня, а я все молчу…
С сияющим лицом вошел Костромин:
— Ну, Леонид Леонидович, в редакции все в порядке. В ближайшие дни напечатают… — Он увидел меня и осекся.
— Продолжайте, продолжайте, Владислав Ипполитович, — я постарался добродушно улыбнуться. — У нас тут не очень деловой разговор. Так что же в ближайшие дни напечатают?
Костромин смотрел на меня, как на привидение.
— Может быть, это секретные данные, Владислав Ипполитович? Тогда я не буду вас расспрашивать.
Добродушная, игривая улыбка, слиняла с лица управляющего.
— Какие могут быть секреты, — сказал он, поигрывая ручкой. — В чем дело, Костромин?
— В редакции многотиражки, — наконец заговорил мой заместитель, — понравилось, как был проведен наш технический совет. Они решили об этом написать.
— Ах, вот что! — сказал управляющий. — Рановато, рановато! Чему вы улыбаетесь, Виктор Константинович?
Вон как он ловко повернул. Нет, трудно с ним состязаться в разговоре, лучше уж в открытую. Я сел напротив Костромина.
— Правду?
— Да, конечно. — Он насторожился.
— Я думал о том, как хорошо вас иметь своим союзником.
— Ах, вот вы о чем! — с облегчением сказал управляющий. — Кто же вам мешает?
— Вот я и хотел просить вас помочь.
— Слушаю.
— Вечерняя и ночная смены у нас на стройках без руля и без ветрил. Завод раствора и трест механизации грозятся ликвидировать только что организованные ночные смены, если мы не создадим диспетчеризацию. Что вы посоветуете?
Я умышленно не вспоминал о техническом совете, но управляющий напомнил сам: