Строптивая истинная в Академии Драконов
Шрифт:
— Виктория? — осторожно произнесла я, замирая в нескольких шагах.
Моё слово, словно электрический разряд, пронзило её оцепенение. Лицо девушки исказилось первобытным, животным ужасом. Губы растянулись в беззвучном крике, который через секунду вырвался наружу — пронзительный, нечеловеческий, полный абсолютного, безумного страха:
– ААААААААРРРРРРХХХХ! ОНО!ОНО ВЕРНУЛОСЬ! ПРОЧЬ! ПРОЧЬ ОТ МЕНЯ! ЧУДОВИЩЕ!
Девушка забилась, отчаянно отталкиваясь от дверного косяка, пытаясь отползти в глубь холла. Крик не стихал, набирая силу.
Это был крик окончательно
На крики прибежали врачи, до этого говорившие с мачехой в гостиной. Они бросились к Виктории, которая, забившись в угол холла у парадной лестницы, продолжала выкрикивать бессвязные обвинения, тыча в меня дрожащим пальцем.
Один врач осторожно опустился на колени и сделал какой-то пасс рукой. Виктория тут же успокоилась. Второй бросил на меня быстрый настороженный взгляд, полный немого осуждения. Он не сказал ни слова, но его тело слегка развернулось, создавая незримый барьер между мной и Викторией.
Следом за врачами в холл, словно разъярённая фурия, ворвалась мачеха. Увидев дочь в таком состоянии, а затем меня, застывшую в дверях со снегом на плечах она закричала:
— Ты! Опять ты! Что ты на этот раз сделала с ней, выродок?! Смотри, до чего ты её довела!
Врачи переглянулись, но не вмешивались, сосредоточившись на Виктории.
— Я ничего не делала, — ответила спокойно. — Я только что пришла. Она стояла здесь, увидела меня и… вот.
— Врёшь! — выплюнула мачеха. — Ты всегда врёшь! Ты приносишь только боль и беду! Убирайся! Слышишь?! Выметайся отсюда!
— Выметаться? — хмыкнула я. — Забавно. Вы забыли, что, этот дом, по завещанию принадлежит мне? Так что если кому и стоит подумать о выезде, так это вам и вашей… дочери.
На минуту в холле воцарилась тишина. Всхлипы Виктории стихли окончательно. Мачеха побледнела, её рот открылся, но звука не последовало. Взгляд метнулся к врачам, ища поддержки, но те демонстративно углубились в осмотр Виктории, избегая любого участия в семейном конфликте.
Женщина фыркнула. Сделать она ничего не могла.
Она резко развернулась, бросив мне:
— Ты ещё пожалеешь об этих словах, менталистская гадина! — после чего направилась к дочери. — Виктория, девочка моя, не бойся, мама здесь. Пойдём, пойдём, в тёплую комнату. Всё хорошо. Она уйдёт. Скоро уйдёт навсегда…
Кассандра Ройс обняла Викторию, которая беспомощно прижалась к ней. Женщина бросила на меня последний, полный ненависти взгляд и повела, почти потащила Викторию вглубь дома.
Я осталась стоять в холодном холле, у распахнутой двери, впуская снежную крупу. И тут, когда Виктория проходила под аркой, ведущей в восточное крыло, её голова на мгновение повернулась назад. Её тело всё ещё изображало слабость, она опиралась на мать и врача. Но уголок её губ… уголок её губ дрогнул. Не в тупом рыдании. Это была едва уловимая, но совершенно осознанная кривая линия. Улыбка. Ехидная, торжествующая, полная злорадного удовлетворения…
“Наглая притворщица” — пронеслось у меня в голове.
Не знаю, как ей удалось обмануть целителей, но всё это — дешёвый спектакль!
Каждый нерв звенел
Я сжала руки в кулаки. Нужно рассказать правду! Схватить Викторию за горло и трясти, пока не слетит эта маска жертвы!
Нет… Стоп. Это все эмоции. Возможно, от меня этого и ждут. Мачехе нужен лишь повод вызвать стражу. А целители? Они... они уже купились на истерику. Видели только сумасшедшую в углу и “спокойную” наследницу, дерзко напоминающую о правах на дом. Идеальная картина.
Сила сейчас — в тишине. В наблюдении. Нужно понять, что задумала Виктория. Интуиция подсказывала, что это нечто больше, чем простой спектакль. Но вот кто режиссёр?
Следующие несколько дней я превратилась в тень. Дом отца стал полем боевых действий, где я была разведчиком на вражеской территории.
Виктория почти не покидала своей комнаты. Лишь изредка я видела, как она, опираясь на руку мачехи, бледная и измождённая, перемещалась по дому. Её глаза, обычно пустые и отрешённые, иногда вспыхивали странным блеском, когда она думала, что никто не смотрит. Это только укрепило мои подозрения.
Мачеха буквально не отходила от неё. Целители приходили дважды в день, бросая в мою сторону настороженные взгляды. Я слышала обрывки их разговоров: “...нестабильное состояние”, “...требуется покой”, “...любые волнения недопустимы”.
Из академии по-прежнему не было ни единой весточки. Ни объяснений, ни извинений, ни сроков возвращения. Словно меня никогда там и не было. Каждый день ожидания отдавался горечью, и однажды утром я приняла решение.
“Эйден,” — написала я на плотном листе бумаги, сама удивляясь своему выбору адресата. Почему именно он? Наверное, потому что он обещал разобраться? Или из-за того, что я начинаю думать о нём преступно много? Его взгляд, прикосновения, эмоции, пронзившие меня в ту ночь…
На следующее утро, дождавшись, когда мачеха уйдёт к Виктории с очередной порцией лекарств, я выскользнула из дома. Морозный воздух обжёг лёгкие, но это было приятное ощущение после затхлой атмосферы особняка.
В почтовом отделении старик-маг с пышными седыми усами придирчиво осмотрел конверт.
— В академию Эклейна? — уточнил он, приподнимая брови. — Боевой факультет?
— Да, лично адресату, — кивнула я.
— Сделаем в лучшем виде, — подмигнул старик, проводя над конвертом витиеватый жест. Письмо слабо засветилось синим и исчезло. — Доставка к вечеру.
Возвращалась я почти бегом. Снег скрипел под сапогами, а сердце колотилось от волнения и странного предчувствия. Уже у самого дома я услышала тяжёлый мужской голос. Ректор? Неужели новости из академии?
Не снимая заснеженной накидки, я бросилась к гостиной и распахнула двери.
За столом, напротив мачехи, сидел барон Анселл… Вот кого-кого, а его я увидеть не ожидала.
— А вот и наша юная менталистка, — произнёс барон, поднимаясь.
— Что вы здесь делаете? — вырвалось у меня.