Студент

Анишкин Валерий Георгиевич

В колхозе мы видели их лишь в простых рабочих одеждах, а здесь они предстали во всей своей красе. Платья колокольчиком, волосы с начесом, туфельки - лодочки на каблучках.

Струков тут же решил: "Все идем в кафе!" Девушки замялись, но Слава Сорокин строго сказал:

– Без возражений!

Девчонки покорно пошли с нами.

Не успели мы сесть за сдвинутые столики, как к нашей компании подошла Алина Сомова.

Юрка окинул Алинку оценивающим взглядом, а я поспешил отвести глаза, чтобы скрыть неловкость. Обтягивающие светлые брюки плотно облегали ее полные, но, не смею врать, стройные

ноги, которые открывало расстегнутое легкое ярко красное короткое пальто; начесанные волосы отдавали откровенным чернильно-фиолетовым цветом, а губы прятались за жирным слоем сиреневой помады. Наши первокурсницы с ревнивым любопытством смотрели на Лину. Они еще не отошли от строгих устоев средней школы, и им было в диковинку видеть до такой степени раскрепостившуюся студентку.

– Привет, мэны, - сказала Алина, светясь как лампочка Ильича.
– А мы сидим, скучаем. Можно мы к вам?

– А ты с кем?

– С другом, - игриво сощурила глазки Алина.

– А он кто?
– спросил Струков.

– Да француз.

– А-а, - не удивился Слава Сорокин.

В селе Отрадном французы по своему проекту строили сахарный завод, и две студентки с ИнЯза проходили практику, работая в качестве переводчиц.

Мы посмотрели в угол, куда показала Алина. Там сидел мужчина лет тридцати пяти в очках и модной темно-коричневой дубленке, которые могли себе позволить только иностранцы.

– Валяйте, - разрешил Струков.

Алинкин друг оказался приятным в общении дядькой, немного говорил по-русски, пытался шутить и даже с помощью Алины рассказал анекдот: "Один французский журнал для мужчин объявил конкурс на лучшее описание своего утра. Первое место занял автор такого произведения: "Я встаю, завтракаю, одеваюсь и еду домой", который заставил покраснеть наших первокурсниц, хотя они пытались сделать вид, что и не такое слышали, а когда у нас кончилось вино, потому что кончились деньги, француз щедро заказал еще выпивку и закуску.

Я никогда не пил вина. Вкус вина знал, потому что дома, когда отмечали праздники, я, уже старшеклассник, мог пригубить из бокала, сделав глоток, другой. Но здесь все пили, вино лилось рекой, и я, неискушенный в застольных сидениях, незаметно пьянел. Голова кружилась от вина и от ощущения свободы, которую я обрел с поступлением в институт, став взрослым. Потом все смешалось. Я уже плохо различал слова, которые говорились за столом, все сливалось в один сплошной гомон. Куда-то делись наши девочки. Последнее, что я помню, это потусторонний женский голос, который произнес: "Вьюноша нужно домой проводить, а то мильтоны заберут" ...

Утром мать смотрела на меня укоризненно и, покачав головой, сказала: "Тебя вчера Юра Богданов привел... Тоже был хорош". Я стыдливо прятал от матери глаза, а отец постарался все обратить в шутку: "С посвящением в студенческую жизнь", - произнес он и ехидно пропел:

Gaudeamus igitur

Juvenes dum sumus!

Глава 4

Студенческая тусовка и новые знакомые. Больная голова Лики Токаревой. "Музыка на костях".

Паранормальные явления - вымысел и реальность. О "чудесном" исцелении несколько лет назад. Буги-вуги.

После лекций ко мне подошел Валерка Покровский, тот который читал стихи в парке и которого гоняла милиция.

– Привет, чувак. Я Валерка. Ты правда "Слово о полку" наизусть знаешь?

– Кто тебе сказал?
– усмехнулся я, оглядывая нового знакомого.

– Юрка Богданов. Вы с ним в колхозе были.

– Знаю, только в прозаическом переводе, - не стал отрицать я.

– А что, какой-то еще есть?
– удивился Валерка.

– Есть стихотворные. Например, Державина и Николая Заболоцкого.

– Ладно, - смутился вдруг Валерка.
– Мы - математики. Нам не знать этого не зазорно.

– Да это знать и не обязательно, - простодушно сказал я.
– Это я сдуру, память тренировал.

– Тебя Володькой зовут?
– запоздало спросил Валерка.

– Извини. Не представился.

– Я чего подошел-то, - сказал Валерка.
– У нас приличная компания образовалась... Приходи вечером. Сегодня у Машки Мироновой, из нашей тусовки, собираемся.

– Ладно, - согласился я.
– Диктуй адрес.

Валерка назвал адрес.

– Это ты стихи позавчера в парке читал?
– уточнил я

– Я? А что, плохо?

– Да нет, здорово!
– похвалил я.
– Стихи твои?

– Не, это Алик Есаков! Наш чувак. Придешь, познакомишься.

– А Юрка Богданов будет?
– спросил я, рассчитывая, что в компании встречу хоть одного знакомого.

– Не, он как-то сам по себе.
– Они больше с Ляксой. Оба чернокнижники.

– С какой ляксой?
– не понял я.

– Да с Аликом Тарасом с третьего курса филфака...

– А почему чернокнижники? Колдуны, что-ли?
– усмехнулся я несуразному "чернокнижники".

– Почему колдуны?
– удивился Валерка.
– Просто они на книгах повернуты, а книги где-то достают такие, которых и в библиотеке не возьмешь.

Вечером я пошел к дому, где жила Маша Миронова. Домом оказалось двухэтажное кирпичное строение дореволюционных лет, типичное для старой улицы города. Я поднялся по каменной обшарпанной лестнице на второй этаж и безошибочно нашел нужную квартиру по голосам, которые доносились до первого этажа. Звонка я не нашел. На стук никто не отозвался, и открыли мне дверь, когда я погрохал кулаком по косяку обитой дерматином двери, в порезах обивки которой торчали клоки ваты.

– Ты Володя?
– спросила русоволосая девушка с серыми глазами, в белой ситцевой кофточке. Я догадался, что это и есть Маша. Волосы ее перетягивала розовая лента под цвет пояса пышной чуть ниже колен юбки, на ногах сидели красные туфли-лодочки на небольшом каблучке, и её вид как-то даже до неприличия не соответствовал убогости жилья.

Входная дверь вела сразу в жилую комнату, которая служила и залой, и спальней, и кухней, потому что здесь находились и кровать, и печка. Печка топилась, и огонь весело плясал на поленьях открытой топки причудливыми языками пламени. На дощатом полу стояли чем-то наполненные мешки, на низких скамеечках сидели две бабульки и резали мелкие яблоки на компот или варенье.