Студенты. Книга 2

Аргунов Анатолий Васильевич

А что же Савва Николаевич со своими убеждениями и талантами может дать человечеству? Да, хорошо оперирует и что-то такое делает в науке. Ну и что? Да мало ли таких в жизни. Чем же он отличается от других простых смертных? И вот тут начинается самое трудное и практически необъяснимое: он исцеляет не в смысле врачевания, хотя это бесспорно, но он исцеляет душу своим участием, своими поступками, на которые не могут решиться, однако хотят многие.

Его отличает феноменальная работоспособность еще с детства: нет, он не копал день и ночь огород, колол дрова без устали или носил воду из колодца, косил траву с отцом или убирал сено. Это он делал, как большинство ребятишек из его окружения. Но в отличие от них, начав дело, думал, как его решить лучше, покоряя окружающих своей грамотностью или желанием знать все, что есть на свете. Всего-всего: тут ли, там ли, везде на всей земле и даже в черном звездном небе с серебристой луной, жгущим солнцем летом и холодным,

ярким красновато-багровым диском, повисшим над горизонтом, зимой. А еще ему хотелось понять людей, что ими движет, их поступки, любовь, ненависть и почему они завидуют друг другу.

Зависть к себе он испытал очень рано. Как-то он занял первое место на олимпиаде по химии, и лучший друг Вовка Чижов, по кличке Чиж, тут же съязвил:

— Ты теперь отличник, может, и играть с нами скучно?

Эта мелкая детская обида с годами забылась. Как забылась и история его поступления в институт — единственного из тридцати двух выпускников школы. Или история сдачи с первого захода экзамена на водительские права. Всем казалось, что Савва учится, не напрягаясь, точно так же танцует модные рок-н-ролл и твист на зависть всем, его независимость признают местные авторитеты. Все это он делает легко и просто, словно нет у него никаких проблем.

Но это было далеко не так. Он работал над собой как проклятый, до одурения, до потери сознания. Савва Николаевич как-то стал вспоминать, как он готовился к экзаменам в школе. Собрал все учебники, взял вопросы, которые предполагались на экзаменах, и сел по ним готовиться. Вернее, не сел, а лег. Чтобы никто не мешал, оборудовал на сеновале что-то наподобие кабинета: поставил пустой ящик, накрыл его газетой. Получился столик. На нем разложил книги, тетрадки с конспектами, карандаши и прочую ерунду, необходимую при подготовке. Взял и дневник, где были оценки по тем или иным темам, — как бы для контроля. Если стояла пятерка, означало, что тему он знает наверняка и вопросы по ней можно пропустить, если же четверка или трояк, то необходимо материал штурмовать как следует. Мозговой штурм заключался в многократном повторении одной и той же темы, но в разных направлениях. Ну например, разбирается закон Ома. Савва не просто заучивал его, но обязательно отслеживал: какие могут быть выводы и следствия, где они применимы на практике, как нашли отражение в других законах физики. Такая цепочка позволяла быстрее запомнить всю схему последствий, вытекающих из закона. В результате закон превращался в инструмент для понимания и быстрого решения многочисленных задач на сходные темы. Чтобы быстрее запомнить, Савва все, что изучал, читал вслух и потом так же вслух рассуждал и перепроверял. Результат ошеломил преподавателей. Сдавал Савва все предметы на отлично. Даже не очень расположенный к Савве учитель физики развел руками: «Не могу ничего поделать, ответил на отлично. И везет же тебе, Мартынов, билет видно, достался, который знал».

Савва ничего не ответил, зачем злить и без того «неровно дышащего» на него преподавателя и классного руководителя.

Впереди новая цель — институт. И тут Савва не сплоховал, поступил с первого захода, хотя многие ленинградцы из его группы сделали это после нескольких заходов.

Как-то, вскоре после начала занятий в институте на одной из вечеринок, устроенной питерскими однокашниками для более тесного знакомства и сближения в группе, Савву спросили:

— Савва, скажи, ты вырос в деревне, ходил в обычную сельскую школу. Как ты без блата поступил в институт, и с первого раза?

Савва тогда не знал, что ответить. Он еще и сам не понимал, как это случилось. Ответил просто и прямо:

— Не знаю, очень хотел, вот и поступил…

Одна из девчонок, Наташка Василенко, обидела его:

— Да знаем мы таких везунчиков. Соберут справки из райкома: папа рабочий, ударник комтруда, мама прядильщица, активная участница и победитель соцсоревнований, у них многодетная семья, а мальчик хорошо учится, активист-комсомолец, мол, рекомендуем для приема в институт на льготных условиях… Или что-то в этом роде.

Помнится, Савва тогда обомлел от такой несправедливости, внутренне кипел, но ничем не проявил обиды, сдержался. И так, чтобы слышали все, ответил:

— По себе судишь?

Чтобы разрядить обстановку, к Савве подбежал Сережка Ковалев, будущий душа группы, отвел его в сторону:

— Савва, не обращай внимания на нее. Она только с третьего захода поступила, вот и обозлилась на всех… У нее папа военный, болталась по гарнизонам вместе с ним и семьей. Закончила школу в 16 лет с серебряной медалью, но два года поступала, и все никак, поступила только в этом. Потом решила, что «на ее место» принимали каких-то молодых рабочих и передовиков производства, они без конкурса шли: им на тройки кое-как сдать и зачислят. Отсюда и реакция у нее такая. Она уверена, кто с периферии или рабоче-крестьянского происхождения, тот или райкомовский блатник, или по разнарядке попал в институт как льготник. Таких, говорит, в нашем институте чуть ли не треть. Так

что не обижайся, Савва, я-то знаю, что ты поступил честно.

Савва запомнил и раскусил эту рыжеватую хохлуху с фамилией Василенко. Наташка была девица неординарная. За внешней добротой, скромным взглядом серо-зеленых глаз и улыбочкой на лице скрывалась буря чувств, свойственных только очень завистливым и лицемерным людям. До поры до времени эти чувства почти не проявлялись и были совсем незаметны для постороннего глаза. Но стоило только наступить Наташке на мозоль, хотя бы невзначай, что тут случалось… Такой шум, брань — мало не покажется. Замечено, что эти свойства особенно присущи украинским националистам. Они готовы по любому случаю броситься в драку, тем более если их незалежность кем-то ставится под сомнение. И когда какая-нибудь тетя Марыся или дивчина Наталка с Западной Украины вас обругает на рынке только за то, что спросили по-русски, сколько стоит черешня, становится понятно — это черта национального характера. Вот с такой Наталкой Савве Николаевичу довелось учиться. За годы студенчества все, что есть в человеке хорошего или плохого, рано или поздно проявляется, никуда не скроешься от всех. Но тем и отличаются настоящие хохлы-западенцы, как они называют себя. Они умеют на какое-то время и при нужных им обстоятельствах собраться и делать вид, что все хорошо и они всем довольны. Но когда будет можно и необходимо для них, они себя покажут.

И вот пролетели студенческие годы, как птицы весной, и вчерашние Наталки пустились по широкой реке жизни, иногда не зная, где их ждет беда или горе… Где перекаты или пороги, которые лучше обойти по суше… Но нет, им кажется, что вода широкой волной будет нести их вечно и они бесконечно смогут наслаждаться жизнью без проблем. Но так или иначе проблемы вдруг возникнут, кажется, из ничего, и полетят щепки от хрустальной мечты, а студеная вода охладит их разгоряченные умы…

Так случилось и в жизни Натальи Василенко: апломба и нахрапистости у нее было хоть отбавляй, и это приносило свои результаты. Молодая энергичная докторша уехала на Север, быстро сделала карьеру от участкового терапевта до заведующего отделением краевой больницы. Кардиологом Наталья Остаповна оказалась хорошим, а вот руководителем — никудышным. Склоки стали сотрясать ее отделение. Первой ушла старшая медсестра (верный признак беспредела в коллективе), за ней потянулись и другие медсестры. Уходили, лишь бы не работать с заведующей. Дело приобретало шумную известность, но как-то не верилось всем, что заведующая «не того», не умеет работать с кадрами. Главный врач после нескольких попыток урезонить зарвавшуюся начальницу, понял: «Нет смысла, не остановится! Это ее сущность». Погоревав, что Наталья Остаповна не хочет менять свой стиль работы, предложил ей уйти по собственному желанию. Но не тут-то было. Василенко заявила, что добровольно не уйдет. И началось светопреставление…

Наталья Остаповна давно действовала по принципу «Лучшая защита — нападение», она собрала подписи, не довольных главным врачом сотрудников, а такие всегда найдутся, и, оформив коллективное письмо, отослала его во всевозможные инстанции: в прокуратуру, профсоюзы, в министерство. Суть кляузы одна: главный врач — вор, жулик, мешает продвижению молодежи, окружил себя родственниками и доверенными лицами, искажает показатели и вообще ведет антисоциалистический образ жизни. И как главный аргумент в жалобе приводится убийственный по тем временам факт: у него есть автомашина «Жигули», но он еще решил купить вторую — «Москвич» для жены, а квартира его вся обставлена импортной мебелью, коврами и хрусталем.

И что интересно, во всю эту галиматью поверили. Как рассказывал много лет спустя главный врач больницы Андрей Вениаминович Серегин, милейший человек, потомственный интеллигент, воспитанный в ленинградской семье учителей, такого безобразия он никогда больше не видел.

Приезжали одна комиссия за другой, проверяли, проводили собрания коллектива больницы, устраивали очные ставки, одним словом, работали над «сигналом из народа». Пока не нашелся один смелый человек — заместитель главного врача, старый фронтовой доктор, еврей по национальности, Марк Исакович Берштейн. Он никогда не состоял в партии, но пошел в республиканский комитет, сообразив, что только там можно найти управу. Другие структуры власти не очень любили коллективные склоки и держались от них в сторонке. В республиканском комитете выслушали доктора внимательно и пообещали разобраться. Через неделю в больницу пришел секретарь обкома партии, собрал колектив и аргументированно опроверг все несусветные обвинения в адрес главного врача, а Василенко, заведующую, порекомендовал уволить: за создание социальной напряженности в коллективе. Тогда слово партии считалось приговором. Наталью Остаповну с треском было выгнали из больницы, но жалостливейший Андрей Вениаминович в последнюю минуту изменил формулировку приказа и вместо увольнения по инициативе администрации подписал заявление Василенко, поставив «по собственному желанию». Казалось, служебная карьера Натальи Василенко на этом закончилась. Но плохо вы ее знаете…