Студенты. Книга 2

Аргунов Анатолий Васильевич

— Поступок? Эта мразь может совершить поступок? Шутите?! Он скорее погибнет от злости и ненависти, чем совершит поступок. Он не мужчина. Так и передайте ему. Слышите? Он не мужчина!

У Лины все накопившиеся отрицательные эмоции вышли на волю. Она даже не помнила, что еще говорила.

— Лина, Лина! Пойдем со мной вон на ту скамейку. Поговорим, вам будет легче. Если хотите, я напишу статью, плохую статью о Гиви. Мы, грузины, презираем таких людей, поверьте мне, и не будем его защищать. Уверяю вас, что это так.

Шато взял девушку за руку и повел к скамейке, стоящей во дворе.

Лина

посмотрела на Шато:

— Скажите, как мне дальше жить?

Шато погладил Лину по руке:

— Лина, поверьте мне, в жизни многое приходится переживать. Так уж устроена жизнь, и этот неприятный эпизод в твоей жизни будет одним из многих других.

И видя, что Лина удивленно посмотрела на него, он поспешил дать объяснение сказанному:

— Что произошло, то произошло. Это плохо, ужасно. Но жизнь продолжается. Ты молодая, красивая, у тебя все впереди, и этот неприятный случай позабудется, как дурной сон. Тебе же снятся иногда плохие, жуткие сны?

Лина кивнула головой.

— Вот! То, что произошло с тобой, считай дурным сном. И тогда тебе будет легче переносить случившееся и оно скорее позабудется. Отвлекись от черных мыслей, я уверен, у тебя все будет хорошо… Поверь мне.

Лина смотрела на интеллигентное лицо Шато. Оно излучало саму доброту и порядочность, и ей так захотелось поверить этому уже немолодому и симпатичному грузину с таким красивым именем.

— Вы знаете, я не хочу мести. Но очень хочу, чтобы его наказали, и очень сильно, чтобы он понял, что так делать нельзя, — наконец, разговорилась Лина. — Моя мама подала заявление в милицию, ходила в институт, интересовалась, какие меры будут приняты… Все обещали, что не оставят без внимания… Но, поймите меня правильно, мне не хочется огласки… Вы же понимаете, пойдут слухи, пересуды… Кому приятно, когда твое имя треплют все кому не лень. Я не хочу, понимаете, не хочу такой славы, — Лина выдохнула сказанное одним махом.

— Ну, вот и отлично! И я об этом же. Мы Гиви накажем, можете не сомневаться. Хотите, мы увезем его в горы, и он будет пасти там овец столько лет, пока не искупит свою вину перед тобой. И я не шучу, увезем, — повторил Шато свое предложение. — Мы проучим его. Но и ты должна простить его не в смысле его поступка, а в смысле не доводить дела до суда, — поняв, что перегнул палку, поправился Шато. Ничего уже не поправишь, а человеку сломаешь жизнь.

— А моя жизнь? — Лина в упор посмотрела на Шато.

— Лина, ты не так меня поняла. Я говорю не о физическом страдании, а о моральном. Тюрьма убивает человека морально, она страшнее любого другого наказания. Некоторые предпочитают смерть, чем тюрьму.

Они еще долго разговаривали, пытаясь найти выход, который был бы приемлемым для каждого из них. Компромисс уже летал над ними с тех минут, когда Лина согласилась поговорить с Шато. Она неосознанно, помимо своей воли и желания, пыталась настроиться на благоприятный исход из любой драматической ситуации. Но такой, при котором бы он и она не уронили своего достоинства. Наконец Лина и Шато замолчали, чтобы еще раз обдумать сложившуюся ситуацию.

Первой заговорила Лина:

— Хорошо, я согласна при условии, что Гиви вы накажете по-своему, по закону гор.

Я действительно не хочу, чтобы он сел в тюрьму, не потому что мне его жаль, а потому, что это потребует огласки всего… А я этого не желаю. Но моя мама настроена решительно, и вряд ли кто ее остановит. Она уже записалась на прием к Романову. Вы сами понимаете, что после этого может быть?

Шато несколько раз кивнул головой.

— Да, понимаю. Это нежелательно. Что нужно сделать, скажи, Лина? Деньги, вот они здесь. — Он показал на коробку.

— Да вы что? Чтобы мама взяла деньги? Да никогда. Мы в коммуналке жили, пока отец квартиру на своей работе не получил. Ей стыдно было просить для себя, хотя при ее работе квартира ей была положена. Но она не может взять себе, потому что кто-то больше нее нуждается в жилье. И деньги она не возьмет тем более. Тут надо что-то другое….

— Подскажи, Лина, что..?

— Я не знаю… Думайте. Мне трудно что-то сделать самой. Единственное, что я обещаю, — заявление заберу из милиции, как вы и просили. Остальное ваши заботы. Извините, я сильно устала и пойду.

С матерью Лины приехали разговаривать родители Гиви, достаточно известные и небедные люди из Тбилиси. Но та была непреклонна: насильник должен сидеть в тюрьме. Оно, наверное, так бы и случилось, но вмешался его величество случай. Отец Лины попал в аварию вместе с группой туристов, когда они возвращались с экскурсии из Таллина. Автобус перевернулся, несколько человек погибли, отец Лины получил тяжелую травму ноги. Врачи больницы настаивали на ампутации, но кто-то из медперсонала подсказал его жене обратиться к профессору Хуцинашвили, мол, он оперирует таких больных, может сохранить ногу.

Зинаида Степановна напрягла весь аппарат горкома, и ее мужа поместили в клинику профессора Хуцинашвили. Но самого Реваза Ираклиевича на месте не оказалось, он отдыхал у себя на родине в Кутаиси. Зинаида Степановна чуть не упала в обморок, когда узнала об этом, но, как человек решительный, стала звонить через горкомовскую вертушку в Кутаисский горком партии с просьбой найти профессора, чтобы она могла с ним переговорить. Там обещали содействовать… но кто она, Звонарева Зинаида Степановна, инструктор горкома, хотя бы и из Ленинграда, а кто профессор Хуцинашвили? Реваза Ираклиевича знал весь медицинский мир за его уникальные операции на костях, которые он стал делать до появления аппарата Илизарова. Он разработал свой метод операции, чем-то похожий на илизаровский, но менее травматичный. Зинаида Степановна не отходила от телефона, но из Кутаиси так и не звонили, а на все ее попытки дозвониться самой телефонистки вежливо отвечали:

— К телефону никто не подходит.

Лина, понимая, что ситуация зашла в тупик, решилась не откладывать разговор с матерью, рассказала ей о визите Шато и предложила:

— Я сейчас позвоню Шато, попрошу его помочь разыскать этого Хуцинашвили; другого выхода нет, мама…

Зинаида Степановна впервые за свою жизнь закурила папиросу, ее лицо покрылось пятнами, мышцы нервно вздрагивали. Она ничего не ответила, стояла на кухне у окна и курила. Докурив, Зинаида Степановна долго тушила окурок о край железной раковины, потом кинула его в мусорное ведро.