Суд идет

Лазутин Иван Георгиевич

— А Маркс все-таки был гений.

— Ты почему вдруг о нем? — обжигаясь солянкой, спросила Ольга.

— Он первый сформулировал закон о том, что, прежде чем заниматься искусством, наукой и религией, нужно набить желудок, нужно иметь кров над головой и одежду. Ты что, не согласна?

Когда дно сковороды глянцевито заблестело, Дмитрий встал, прошелся по комнате и лег на диван, скрестив под головой руки.

— Почему мне с тобой никогда не бывает скучно? — спросил Дмитрий.

— Потому, что я с тобой начинаю умирать со скуки.

Дмитрий

сверкнул глазами. Затаив дыхание, он наблюдал за выражением лица Ольги, которая убирала со стола.

Достав из тумбочки чай, она горестно вздохнула.

— Даже чай у тебя и тот непутевый! Третий сорт. Таким в Грузии мышей травят и комаров окуривают. А ты угощаешь невесту. Пропаду я за тобой, Шадрин!

Дмитрий неподвижно лежал на диване, уставившись в потолок. Притаившись, он молчал. Но как только Ольга неосторожно повернулась так, что он незаметно для нее достал кончик ее платья, она вдруг почувствовала, как куда-то стремительно летит от стола. Через секунду она очутилась в сильных объятиях Дмитрия.

…Чай пить не стали. Когда в соседней комнате, за тонкой перегородкой стенные часы пробили двенадцать раз, Ольга, счастливая и обессиленная, поднялась с дивана, поправила на себе помятое платье и села рядом с Дмитрием.

— О чем ты думаешь? — спросил ее Шадрин, положив теплую душистую руку Ольги себе на лицо.

Ольга молчала.

— Ну скажи?

— Я думала о том, что постепенно начинаю сходить с ума.

Дмитрий пошутил:

— А ты не бойся, в Ганушкиной больнице всегда есть места.

На шутку Дмитрия Ольга не обратила внимания. О чем-то сосредоточенно думая, она тихо спросила:

— Неужели ты меня любишь так, как я тебя?

Шадрин ничего не ответил. Лицо его сразу посуровело, брови сошлись.

Ольга обвила голову Дмитрия руками и тоже молчала.

— Когда ты будешь женой?

— Скоро…

Домой в эту ночь Ольга возвращалась в первом часу. На крыльце своего домика она наспех ткнулась лицом в щеку Дмитрия и, шепнув «До завтра!», бесшумно закрыла за собой дверь.

В морозном воздухе трамвайные звонки слышались далеко. Под ногами крахмально поскрипывал только что выпавший снежок. «Жена… Муж… Даже страшно становится от мысли», — думал Шадрин.

И тут же в сознании пронеслась мысль: «Взятка! А что, если бы она успела уйти? Тогда доказывай, что ты не дурак». И перед глазами неожиданно всплыло красивое, мужественное лицо Анурова, густые нависшие брови. «Что скажет завтра прокурор? А вдруг придумает какой-нибудь вариант, чтобы заарканить и обещанные деньги, и сообщников? А впрочем, посмотрим завтра». С этой успокоительной мыслью Шадрин прыгнул на подножку подошедшего трамвая. «Что он все-таки делал в библиотеке? Как его пропускали туда, такого идиота? Ведь с первого же взгляда видно, что он глубоко психопатическая личность… А Ануров и Шарапов… Почему они с первого же допроса все взвалили на плечи Баранова? Есть тут какой-то уязвимый пункт. Нужно немедленно познакомиться с «научным» трудом Баранова. Завтра же, не откладывая…»

На

следующий день, рано утром, Шадрин доложил Бардюкову и Богданову о поведении Анурова во время допроса. После непродолжительной беседы было решено: хотя следствие по делу не закончено, однако в порядке исключения разрешить Анурову свидание с женой, которое он настоятельно просит.

Постукивая мундштуком о пепельницу, Богданов сказал:

— Никаких инсценирований взятки! Хотя бы миллионной! Это недопустимо! Прокуратура — не клуб художественной самодеятельности.

— А деньги? Ведь они уплывут? — горячился Бардюков.

— Их нужно взять другим путем.

— Каким? Не пытать же его раскаленным железом?

— О местонахождении денег и новых ценностей знает только Ануров. Вот он и хочет с глазу на глаз сообщить об этом жене.

— Так, по-вашему…

— Да, по-моему, нужно дать Анурову свидание с женой, а там хорошенько последить за ней.

— Может быть, попытаться записать на пленку их разговор? — предложил Бардюков.

— Этого не нужно делать. Ануров слишком хитер, чтобы не заметить медвежью технику Таганской тюрьмы. Через его руки прошли и магнитофоны, и наши несовершенные микрофоны. Наоборот: обставить это свидание так, чтобы он мог до конца, без всяких подозрений, выговориться. А там — идти по следу жены.

Богданов посмотрел на Бардюкова, который сидел с недовольным лицом и о чем-то хмуро и сосредоточенно думал.

— Ваше мнение, старший следователь?

— Я считаю этот эксперимент рискованным. Записать разговор можно аккуратно.

— А я считаю, что живая агентура куда надежней нашей несовершенной техники. — И, переведя взгляд на Шадрина, спросил: — А как мыслит молодой следователь?

Шадрин привстал с кресла.

— Я считаю, что это свидание без записи на пленку или иных средств фиксации разговора может даже повредить.

Богданов строго-осуждающе улыбнулся, не сводя глаз с Шадрина.

— Вы служили в армии, товарищ Шадрин?

— Да.

— Вы знаете о том, что на войне перед боем оперативным временем считается время старшего начальника?

— Знаю.

— Так вот, с первых же дней работы зарубите себе на носу, товарищ молодой следователь, что в нашем деле, в опасном деле, подчиненные сверяют свои часы с часами старшего начальника. Вам ясно?

— Ясно! — ответил Шадрин.

— Итак, действуйте! Вы свободны.

XI

В среду в тюрьму к Анурову пришла на свидание жена. Они не виделись уже несколько месяцев, с тех пор, как Ануров выехал с дачи на «Победе» с коврами и ценностями. Осунулся и постарел за это время Ануров. Его и без того седеющие виски еще сильнее подернулись серебристым инеем. В усталых глазах, воспаленных от бессонных ночей, уже не светились та сила и несгибаемая вера в себя, которые всегда подавляли Раису Павловну. Что-то жалкое, нерешительное сквозило во всем его облике. Серый помятый пиджак сидел на нем мешковато, неловко.