Суд идет
Шрифт:
— А про кассиршу что сказать?
— Слушай и не перебивай. — Ануров разглаживал угол полы куртки и тихо, очень тихо продолжал: — За то, что Школьникова прикрывала все наши махинации, Фридман трижды давал ей деньги. — Ануров поднял усталый взгляд на жену и сделал некоторую паузу. — Это самый щекотливый пункт. Пусть Фридман зарубит себе на носу, что в течение последнего года за каждую крупную махинацию он давал кассирше Школьниковой деньги. Давал за драп, за ковры, за кожаные перчатки. Разумеется, его сразу же спросят: сколько денег он передал, при каких обстоятельствах,
— Вроде поняла. А с товароведом как?
— С товароведом справится Шарапов. Он хитрей и оборотистей. Этот тоже пусть даст показания, что он был свидетелем при том, как Фридман давал Школьниковой взятки. Запомни: три раза по пятьсот рублей. — Ануров зловеще посмотрел на жену. — Еще раз повторяю: три раза по пятьсот рублей. Сотенными бумажками. Второй раз давал при мне, в моем кабинете, в начале декабря, вечером, после работы.
— А если спросят за что?
— За то, что усердно служит и умеет молчать.
Раиса Павловна вздохнула и озабоченно проговорила:
— Ты бы, Боря, все это записал на бумажку, а то я боюсь, вдруг забуду. Уж больно много ты сразу мне наговорил!
Под небритыми щеками Анурова серыми полутенями заходили крупные желваки.
— Когда ты поумнеешь? — Он хотел что-то сказать еще, но в коридоре прозвучали гулкие шаги. Ануров смолк.
Дверь открыл тот самый солдат, в сопровождении которого Ануров шел на свидание.
— Осталась минута. Закругляйтесь! — Конвоир захлопнул дверь.
Ануров снова подумал: «Что это такое? Почему свидание без свидетелей? Неужели здесь кроется какая-то тонкая провокация? Или этот солдат просто дурашливый новичок?..»
— Сегодня же, немедленно все это передашь Фридманам и Шараповым. Должна быть полная согласованность. Пусть их жены любыми путями как можно быстрее передадут это мужьям. Предупреди хорошенько — нужно держать язык за зубами. Все. Поняла?
— Поняла, — со вздохом ответила Раиса Павловна, крепко сжимая в руках сумку.
Прислушиваясь к шагам в коридоре, Ануров тихо спросил:
— Как Владимир?
— У него пока все в порядке, правда, похудел очень.
— А с институтом?
— Пока учится.
— Как дочь?
Раиса Павловна потупила взгляд и ничего не ответила.
— Как дочь, я спрашиваю?
— Загуляла.
Брезгливая ухмылка искривила серые губы Анурова.
— Дождалась… Рада теперь, что некому сдерживать.
— Связалась с каким-то грузином, говорит, что в кино работает. Уже ночевать приводила его на дачу.
— А ты что?! — Ануров метнул на жену озлобленный взгляд.
— А что я, услежу за ней? Мы только с дачи, а она туда с ним. Соседи говорили.
— Ну что ж… — Ануров мрачно нахмурился, от чего морщины на лбу глубокими бороздками пробежали от виска к виску. — Ей видней. Отца теперь нет, сама себе
— Говорит, что обещает пристроить сниматься в кино.
— Изображать толпу? — Ануров снова ядовито ухмыльнулся. — За двадцатку овцой бежать в стаде и коситься на объектив кинооператора? — Он горько вздохнул. — Эх, вы!.. Обидно, что все летит по ветру: дача, квартира, все, что наживал годами…
— А может, и правда к делу пристроит, — неуверенно сказала Раиса Павловна. — Лишь бы не забеременела. Тогда от одного позора глаз не поднимешь. А вот Володя…
— Что он?
— Пьет много. Как забрали тебя, так в эту же ночь напился до беспамятства.
— Когда опечатали дачу?
— Две недели назад.
— Как прошел обыск?
— Все перерыли. Живого места нигде не оставили ни на даче, ни на квартире.
— Как потайник? — шепотом спросил Ануров.
— Который?
— В стене, в московской квартире.
— Этот цел.
— А под паркетом?
— Нашли сразу же. Какой-то прибор поставили на пол, покатали и сразу нашли.
— Стену пока не трогай. Даже не подходи к этому месту. За вами сейчас следят. Живите как можно скромней…
Ануров воровато повел глазами и, удостоверившись, что их разговор никто не слышит, продолжал:
— Теперь слушай главное. Я сделал предложение следователю Шадрину. Пока колеблется, но думаю, что клюнет.
— Сколько? — тихо спросила Раиса Павловна.
— Сто пятьдесят. Подумай, через кого вручить. Только очень осторожно. И жди моего сигнала.
За дверью послышались шаги надзирателя. Открыв дверь, он протяжно выкрикнул:
— Время истекло! Прошу следовать за мной!
Ануров и Раиса Павловна простились холодно, не глядя в глаза друг другу. В последние минуты, перед тем как выйти в коридор, Ануров на ходу бросил ей:
— Скажи дочери, пусть пожалеет отца. Владимиру домой пока появляться нельзя.
XII
Перед Шадриным лежало перехваченное письмо, написанное рукой Баранова. Видно было, что писавший торопился, карандаш дважды ломался, Баранов писал:
«Лена! Ключ от секретера находится под диваном, на гвоздике. Все, что я написал, немедленно спрячь понадежней, а то может прийти милиция и нас с тобой обворуют. Они присвоят мое гениальное открытие, а потом судись с ними. Авторские споры — это самые сложные из всех тяжб. Лучше всего — увези рукописи на дачу и зарой в землю, только так, чтоб не было сыро. Береги мой труд. Идиоты врачи держат меня здесь совсем зря. Они бьют на то, чтобы признать меня больным и лишить права заниматься моей научной работой. Я совершенно здоров. А они все держат меня здесь. Каждый украденный у меня день они считают своей победой. Но я и здесь продолжаю свой труд. Правда, пока ничего не записываю, храню в голове. Как только приду домой — все запишу. Здесь есть такие субчики, которые лазят по тумбочкам и не прочь погреться в лучах чужой славы. Даже среди врачей. А один уже неделю улещает меня, чтоб я познакомил его хотя бы с тезисами моей работы. Мою тайну они не вырвут и под пистолетом.