Судьба чемпиона
Шрифт:
По стенке учится ходить.
В углу за столиком освободилось место, и Грачёв занял его, намереваясь здесь, в закутке, посидеть несколько минут, посмотреть на людей, толкущихся у стоек, столов и ничего, кроме бутылки и пивной кружки, не желающих видеть. И в тот же момент к нему сбоку, с кружкой пива, с кусочками колбасы на бумажной тарелочке пристроился Георгий. Он жался к Косте, горячо дышал в ухо, молил:
— Костя! Бутылочку! К пиву да ещё косушку. Соорудим ёршик — вот славно будет!
Грачёв мягко отстранил Георгия, заглянул в глаза бывшего приятеля. Ещё недавно Георгий был молод, здоров и красив, у него счастливо складывалась
— Пойдем домой! Леночка заболела, зовёт тебя...
Мальчик плакал:
— Папк, прошу тебя. Мне стыдно от ребят в школе.
— Ах, стыдно! — заорал Георгий.— Пошёл вон, щенок!
Замахнулся, хотел ударить. Грачёв удержал. Женщина с мальчиком ушли, а Георгий сел на камень у бара, обхватил голову руками, застонал. Он был слегка пьян, горько плакал. Грачёву, которого никогда не видел раньше, говорил:
— Я — свинья, последняя тварь на свете,— червь навозный, тля садовая — родных людей обижаю,— всё сознаю, а поделать с собой ничего не могу.
И обращался к Грачёву:
— Эх, друг — как тебя?.. Давай выпьем. Добудь полстакана, а? Ну, будь человеком, уважь!
Они напились. Забыли все горести и обиды, мир казался светлым и весёлым, и каждый из них чувствовал себя человеком,— и даже как будто бы все были виноваты перед ними, а они, один перед другим, били себя в грудь и наперебой пытались доказать своё право на уважение.
Грачёв тоже бил себя в грудь, почти кричал:
— Ты мне скажи: признаёшь меня чемпионом или нет? Я — чемпион мира! Слышишь — говорю честно, без трёпа.
— Ладно... Я тоже начальником смены был. Ты можешь это вообразить? Начальник смены! Иду по цеху,— направо смотрю, налево — все кивают и говорят: «Здравствуйте, Георгий Петрович!» Во втором пролёте девочка была — хороша, чертовка! Очи чёрные, как у цыганки — тоже смотрит, улыбается. Нравился я ей.
— А я,— перебивал Грачёв,— дрался, как лев. Представляешь, удар! Золотая перчатка!
— Да, конечно, удар — тоже хорошо. Но Тонечка...
Георгий так и не понял значения слов «чемпион мира» — слишком неправдоподобны они были, зато свою жизнь он успел рассказать Косте во всей полноте и в подробностях. В Грачёве ему нравилась широта характера; Костя не считал денег и никогда не вспоминал своих трат. Правда, он что-то буровил про чемпиона, уж слишком завирался, но это только когда много выпьет, во всякое другое время — парень хоть куда. Наверное, о таких вот говорят: «Пошёл бы с ним в разведку». Другие не нравились — мелочны и злобны. Нищета, распалённая вечной жаждой спиртного, редкого не превращала в скрягу. А ещё Костя умел слушать. Это уж совсем редкое качество для здешних завсегдатаев. Человек тут поглощён одной мыслью: выпить! Денег у него нет, друзей, способных угостить, тоже. На что надеется — непонятно. Утром, отрывая тяжёлую голову от подушки, он хотел бы спать ещё и ещё, и если не спать, то лежать с закрытыми глазами. Никого не видеть, ничего не слышать — провалиться в небытие, спать, спать. И он бы лежал до тех пор, пока его не подняли силой. Но есть сила, которая выше всех других сил,— жажда выпить. Она-то и отрывает от подушки тяжёлую голову,— и он идёт. Голодный,
Пьяница не думает о других. Душа гражданина в нём умирает, бойцовский дух улетучивается; он в социальном плане пуст и ничтожен. По улицам утреннего города он бредёт вслед за людьми, спешащими на службу, бредёт в полузабытье. Не думает, не знает, как раздобудет денег, но верит: живительная влага оросит сгорающее от нестерпимого зноя нутро.
Пьяница прячет глаза и не любит слушать — ни до, ни после возлияний. До выпивки он слишком занят желанием выпить, а после — становится развязным и хочет знать: любите ли вы его, и если любите — за что, за какие такие доблестные свойства, которые, конечно же, у него есть. А если их не признают или признают не сразу, он трясет вас за грудки и требует признаний.
— Нет, ты мне скажи,— говорит обыкновенно выпивший,— за что ты меня уважаешь, за какие такие особенные мои достоинства?
— Бутылочку! Тут не продают, но я знаю, где достать. Соорудим ёршик.
Тонкие синеватые губы Георгия плаксиво дрожали, он молил, чуть не плакал.
Костя достал пятёрку, протянул Георгию. Тот схватил её и тотчас пропал, а когда вернулся, ловко раскупорил бутылку, стал дрожащими руками наливать в пиво.
— Пива-то одна кружка. Ещё бы кружку, а?..
— Ничего, ты пей,— махнул Грачёв. И Георгий, смешав водку с пивом, жадно прильнул к кружке. Он пил долго, рывками, как-то нехорошо, нервически вздрагивая. И когда влаги осталось на донышке, с трудом оторвался, медленно, словно бы нехотя, поднёс Грачёву. Костя взял кружку, повертел её в руках. Глядя на мутно-бурую жидкость на дне кружки, подумал: «Мерзость, а поди как тянет человека!»
Вернул кружку Георгию. Тот быстро опрокинул её, допил.
И в ту же минуту лицо его оживилось, глаза сверкнули огнём ещё молодой силы. И речь вдруг обрела твёрдость, и разум прояснился.
— Эт, хорошо, что ты, Костя, вновь объявился. А я уж думал: пропал Грач — в колонию принудительного лечения залетел.
— Оно бы и неплохо — полечиться. Ты, кстати, не думал об этом?
— Я? Да чего ради! Там алкаши, а я что ж... Ну, выпил малость. Ты тоже вот. Ну, нет, Костя, ты меня в пьяную артель не вали. Я скоро в цех вернусь на прежнюю должность. Там, говорят, пьянство прижимают, а и хорошо! Мне строгости не помеха. Я и сам в цеху дисциплину — во как держу!
Георгий наклонился к бутылке, сощурился, щёлкнул по ней ногтем указательного пальца. Хмыкнул.
— Да нет...— не одолеть! Никто её, родимую, не осилит.
Тут он клюнул носом, схватился за бутылку. Потом обнял обеими руками столик, раскачивал головой и временами приседал, будто кто-то ударил ему палкой по ногам ниже коленок. Костя потянулся к бутылке, хотел взять у Георгия, но тот вцепился в неё, не отдавал. И мутными ошалелыми глазами смотрел на Константина, бубнил:
— Ты чего пришёл, какого чёрта?
В эту минуту в бар вошли те пятеро, которым Костя дал на водку. Один из них, прижимая бутылку, точно ребёнка, устремился к столику. Увидев Костю, они все сразу повернули от него, видно, не хотели делиться. Плотным кольцом обступили соседний столик. И тут случилось невероятное: у того, кто нёс бутылку, она скользнула из рук — и на пол. Разбилась вдребезги. Компания охнула, онемела: четыре молодца, разгорячённые близостью вожделенного момента, уставились на виновника трагедии, выпучили глаза, сжимали кулаки, готовые растерзать на части бедолагу. Он отступал; его панический взгляд остановился на Грачёве, и он, протянув руки, взмолился: