Судьба чемпиона
Шрифт:
— Они убьют меня. Дай пятёрку.
Костя с минуту стоял в нерешительности, затем дал им пятёрку и скорым шагом направился к двери. На улице, заслышав шум приближающейся электрички, пошёл ещё быстрее. У него не было желания оглянуться назад,— даже бывший приятель Георгий не интересовал его больше. Он знал, был убеждён: всех этих людей крепко держал в своих объятиях зелёный змий и вырвать кого-либо из таких объятий можно было только силой. Много слышал он о чудодейственном методе питерского физиолога Геннадия Шичко, о работе его последователей
Никогда не знавший и не видевший войны, он думал сейчас о том, что и это война, и что ведёт её с нами страшный дракон, похожий на того многоглавого змия, который в русских сказках извечно олицетворяет силы зла.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Удивительно, как нехорошо начался этот день для Очкина; утром плановый отдел представил отчёт за второй квартал: план выполнен на 90 процентов. Двинул от себя бумагу, в сердцах проговорил:
— Заводы садятся на мель. Заказов нет, зарплату платить нечем.
Это было время, когда «демократы» разваливали Советский Союз; республики, одна за другой, отделялись, жизнь заводов замирала. Рушились взаимные поставки, мелели ручейки заказов.
Подписал отчёт. Настроение было испорчено. Принимал людей, отвечал по телефону, но всё вяло, без желания и с каким-то болезненным, непроходящим надрывом, будто на спину ему взвалили непосильную ношу и он взбирался с ней на крутую гору.
Надо было акционировать заводы, кому-то продавать. Но как, почему и для чего это продавать такие отлаженные производства, снабжавшие всю страну и Европу медицинским оборудованием, он не знал.
В третьем часу приехал домой обедать. Почти одновременно с ним вошли в квартиру Ирина и Варенька, весело болтая и смеясь.
Очкин сидел за столом и ждал обеда. Ирина, заглянув в столовую, сообщила:
— Обеда нынче нет, но мы сейчас что-нибудь соорудим.
Очкин вскипел и сжал кулаки. Их веселое настроение и эта беспечность в голосе: «...обеда нынче нет» подлили масла в огонь, и он готов был взорваться.
— Мне обед нужен, а не это «что-нибудь»!
Тыльной стороной ладони швырнул на пол тарелки с ветчиной и хлебом.
Варя прижалась к матери, словно защищая её от удара. Очкин кричал:
— Шляетесь где-то, а я по вашей милости пробавляйся сухим пайком!
Ирина, мягко высвобождаясь из объятий дочери, спокойно и с достоинством проговорила:
— Я не шлялась, ходила по делам. А твоему самодурству решила положить конец: мы с Варей будем жить вдвоём. Ты свободен и устраивай свою жизнь по-иному.
Очкин набычил голову. Знал: Ирина произнесла приговор. И отмене или обжалованию он не подлежит.
— Убирайтесь ко всем чертям! Давно бы так...
— Убираться нам некуда, мы будем разменивать квартиру.
— Квартира моя. Мне её давали, мне!
— Да, тебе. Но и нам. Мы тут прописаны.
— Хорошо. Забирайте её себе. А я буду жить на даче.
С этими словами Очкин вышел.
Обедал в ресторане. Заказал бутылку коньяка и почти всю её выпил. После первых двух-трех рюмок у него поднялось настроение; почувствовал силу и прилив энергии, и сердце, которое с самого утра слегка ныло, отпустило — дышалось легче.
Семейная драма не казалась такой уж страшной. «Пока поживу на даче. Нервы успокою».
Обильная еда гасила действие алкоголя, Очкин ел и пил много, и тогда лишь остановился, когда коньяка в бутылке оставалось на донышке.
Мелькали и такие мысли: «Грачёв, этот шалопай, трезвенником стал. Смех!»
К Грачёву не было той глухой неизбывной неприязни, которую питал ко многим и глушил в себе из соображений такта и эгоизма. К тому же Грачёв был нужен — строил дачу.
«И теперь... пусть живёт. Отведу комнату в нижнем этаже,— пусть обитает».
Вспомнил, что не закончено оформление документов на дачу. Откинувшись на сидении, думал: «Документы оформлю, завезу материалы — кирпич, доски, цемент».
«Волга» несла его по широкому Приморскому шоссе. Со стороны залива дул прохладный ветерок, но не освежал, не бодрил, Очкину хотелось спать, и он, откинув назад голову, задремал. Во сне чувствовал боль в груди, сильный, настойчивый звон в ушах и тяжесть в области желудка.
У калитки вышел из машины, сказал шофёру:
— Завтра не приезжайте. Я плохо себя чувствую и на работу не пойду.
— Завтра суббота, Михаил Игнатьевич. Вам и не надо идти на работу.
В этот момент вывернулся из-за угла забора Георгий Назаренко.
— Костя, постой!
Очкин остановился, подождал. Георгий был навеселе, угодливо изогнулся, по-военному приставил ладонь к виску.
— Пардон, обознался.
— Проходите,— открыл калитку Очкин.— Костя сейчас придёт.
Казалось, Очкин обрадовался случаю раскупорить бутылочку и продолжить винопитие. Он провел гостя на кухню, пригласил к столу. Из шкафа выставил коньяк, рюмки...
А через час явился Грачёв.
Все двери были раскрыты; Костя миновал коридор и перед чуть приоткрытой дверью кухни остановился. За столом мирно сидели Очкин и Георгий. Говорили о нём, Грачёве:
— Костя — хор-роший пар-рень. У нас его «Чемпионом» зовут. «Чемпион!» — кричит братва, и Костя идёт. Вынимает деньги,— на, пей, ребята. Чемпион! — одно слово. Не знаю, откуда взялось, а так зовут. Я не бил рекордов, но я — начальник цеха! Слышишь? Седой, ты меня слышишь? Я был начальником цеха. Без трёпа. Правду говорю. Ну, хочешь — документ достану.