Судьба чемпиона
Шрифт:
Минуту — другую ехали молча, но потом Галя как бы с сожалением продолжала:
— Казалось бы, я и сама должна быть американкой — жила там и в школе училась, а вот духом их не пропиталась. Дух во мне русский остался. Видно, гены в нас такие.
— А как вы понимаете — русский дух? Я вот много лет живу на свете, а духа своего не знаю.
— Дух — в смысле: душа, характер,— то, что есть в человеке, но разглядишь не сразу. Американец? Он везде поспеет, во всякую щель пролезет, всё раздобудет. Русский же неповоротлив, он не возьмёт и того, что под ногами лежит.
—
— Я и сама так думаю. В отпуск приезжала, так люди у нас как в раю жили. Квартиру — получай, газ, вода, электричество — пожалуйста. И заболел если, и в институт пошёл — всё даром. Я там, в Америке, как стану подружкам рассказывать — не верят. Смеются надо мной.
Галя говорила с нажимом, и будто бы родная речь ей стоила усилий. Слышался чужой, заморский акцент, не все слова попадали точно на своё место.
— Я хочу свою Россию видеть, как невесту — во всей красе. А заморские гости пусть у нас учатся, ума занимают. У меня такое желание там развилось, в Америке. Это неправду говорят, что у человека, живущего за рубежом, патриотизм из сердца уходит. Наоборот получается. Там всякое плохое слово в адрес своей страны — как ножом по сердцу. Помню, мне до слёз хотелось, чтобы о России говорили только хорошее.
— Да, вы я вижу, патриот, но извините, я не хотел задеть вашей национальной гордости.
— Нет, вы, пожалуйста, продолжайте. Расскажите о своём заводе, что вы там делаете.
Позади остались мосты через Черную речку, Малую и Среднюю Неву, машина выкатила на Приморское шоссе, слева от которого тянулся городской парк.
Грачёв хотел бы сменить тему, но терялся, сидел молча, смотрел обочь дороги.
Выручила Галя:
— Вы старше Вадима, но мне кажется, не на много. А? Так я говорю?
— Спасибо, но к сожалению, лет мне много: тридцать пять.
— Тридцать пять! Цветущий возраст для мужчины. И вы хорошо сделали, что ушли из бокса. Ужасный вид спорта! Теперь для них придумали защитный шлем, но всё равно — я не могу видеть, как они бьются. Ваш нос, ваши губы — всё осталось цело, это очень хорошо. Скажите Вадиму, чтобы он бросил свой противный бокс.
«Вспомнила о Вадиме»,— подумал он. И у него появилась надежда на счастливый исход его миссии. Вот только как бы половчее подступиться к разговору.
В Комарово у двухэтажного деревянного дома резко затормозила. Въехали в кирпичный, тёплый гараж. Тут и ещё стояла машина — тоже иностранная. «Видимо, отца»,— подумал Грачёв, но ничем не выказал своего интереса. Очкины тоже имеют две машины, и гараж у них не хуже будет, и особняк, и всё прочее. Людей с подобным достатком и у нас теперь много.
В стене дома, рядом с дверью — сеточка переговорного устройства и кнопка. Нажав её, услышали женский голос: «Кто к нам идёт?» — «Нина Павловна, откройте, это я, Галина». Замок щёлкнул, дверь дрогнула. Загибавшийся углом коридор привел в просторный холл, из которого наверх вели две лестницы. Посредине холла на ярком ковре стояла ещё не старая худенькая женщина — Нина Павловна. Поклонилась Грачёву, но тотчас перевела взгляд на Галю, точно хотела этим сказать: появление в
— Нина Павловна, голубушка, соорудите чего-нибудь. А вас...— обратилась к Грачёву,— приглашаю вот сюда. Я покажу вам папин кабинет.
Поднялись наверх по левой лестнице. Здесь была площадка и две двери — в левую сторону и правую. Показав на правую, Галя сказала:
— Две мои комнаты. Но вас туда не зову,— вечный беспорядок, другое дело папина сторона.
Раскрыла левую дверь. Тут был просторный кабинет с большим письменным столом посредине, с двумя кожаными диванами, креслами и сплошь уставленный шкафами с книгами. На полу лежал толстый ручной работы ковёр, всё было прибрано, сияло чистотой.
— Садитесь здесь,— показала Галя на кресло у окна.— Я хочу вас видеть.
Сама села на диван.
— В этом доме мы живём вдвоём с папой. Он сейчас на работе.
И минуту спустя:
— Пойдёмте на другую половину.
Правое крыло верхнего этажа примерно так же было устроено, как левое. Только на месте кабинета отца были две комнаты. Во второй стоял письменный стол и тоже много книг.
— Вам нравится эта комната? — спросила Галя.
— Да, здесь очень хорошо.
— А у вас есть своя квартира?
— Нет.
— Где же вы живёте?
— Мир не без добрых людей.
— Если хотите, живите здесь.
Грачёв посмотрел на Галю: серьёзно ли она говорит?
— Зачем вам квартирант? Ведь это обуза.
— Вы-то обуза! Было бы очень хорошо, если бы вы у нас жили. И папа был бы доволен.
Вспыхнула догадка: им нужен работник! Сторож, садовник, слесарь. Как нужен Очкину, Бурлову. Интересно, кто у неё отец? Дипломат, наверное. В Америке жили.
— Вы меня совсем не знаете. Может, я пьяница, дебошир.
— Я вас узнала и сразу поняла. Вы очень хороший человек, вас любят дети, а дети не ошибаются. Вы не пьёте, не курите — я и это заметила. У вас есть и много других достоинств, но только вы их скрываете. А, может, вы себя плохо знаете, а то бы стали зазнаваться.
Разговор казался Грачёву несерьёзным, тон шутливым.
— Да зачем же вам нужен жилец в доме? — спросил он, подстраиваясь под её детски-непосредственный тон.
— Ах, нужны, нужны... Так рассуждают немцы, да ещё американцы — во всём видеть выгоду, здравый смысл. А если мне бывает скучно в этом большом и пустом доме? Если мне грустно и хочется кому-то излить душу? Если мне ночью страшно? Наконец, я люблю общество мужчин. Я могу любить общество мужчин?
— Тогда вам нужно выйти замуж.
— Замуж? Ах, и вы тоже, как папа — замуж, замуж!.. Вы же знаете: мне много лет! Я научилась угадывать в людях слабости. Мне говорят: ты привередлива, а это значит: ты старая дева. Мне подойдёт жених во всём положительный. Мужчины все пьют и курят. Ни того, ни другого не могу выносить. Люблю сильных, уверенных в себе, независимых, а таких нет. Или мне кажется, что их нет.
Снизу донесся голос:
— Идите обедать!
За столом Галя продолжала: