Судьба драконов в послевоенной галактике

Елисеев Никита Львович

Я - выиграл! Впервые с того самого момента, как я учинил весь этот скандал, я выиграл.

Теперь мне хотелось есть. Очень.

Я вспомнил, как мама готовила сардельки. Она их жарила на сковородке, аккуратно надрезала с двух сторон и места надрезов мазала горчицей. После жарки сардельки растопыривались, как невиданные мясные безобразные, но вкусные-вкусные цветы...

Я расхохотался. До меня дошла забавность ситуации.

Ну как же! Победитель! Провалился в сортирную яму и, хоть нахлебался дерьма, но не утонул, нет!
–

выплыл и после победы лежит, обсыхает и, не обращая внимания на миазмы, мечтает об обильной жратве.

Я поднялся на ноги и, смеясь, побежал по горячему полу прочь от моря нечистот. Я заливался смехом, веселым, счастливым, и только, когда над моей головой зажегся, засиял круглый, выпуклый... я осекся.

Хихик замер у меня в глотке. Я знал: зря глаз дракона сиять не будет. "Мне не выбраться наверх, - сообразил я, - мне никогда не выбраться наверх. Я заблудился, заплутал в здешних подземных переходах".

Пол становился невыносимо горяч. Просто стоять на нем было невозможно.

Я побежал и очень скоро запыхался, перешел на шаг.

"Ничего, - думал я, - куда-нибудь да выбреду. Мама говорила мне, что лабиринты - густо населены".

Я расстегнул пальто. Пот валил с меня градом. Меня мутило от вони, мне хотелось скинуть перемазанную одежду, но я боялся, что снова выйду в ледяной коридор, поэтому брел, обливаясь потом, задыхаясь.

Потом я услышал шум. То был шум какой-то слаженной человеческой работы. Я обрадовался. Люди есть люди: могут дать в морду, но могут дать и хлеба, а есть мне хотелось нестерпимо.

Я поспешил по коридору вперед. И скоро увидел вдали, как коридор, будто река, впадает в широченное пространство, где происходит какое-то копошение.

Я присмотрелся. В ярко освещенном зале копошились люди и подъемные механизмы. Когда же я догадался, что грузили люди и подъемные механизмы, что цепляли на крюки и отправляли на движущуюся ленту эскалатора, то мне захотелось повернуть назад. Но поворачивать было некуда.

Я шел прямым ходом к празднично освещенному залу, над которым висел плакат:

"ЛУЧШЕ СКОРМИТЬ ДРАКОНУ МЕРТВОГО, ЧЕМ ЖИВОГО!"

"Столовая, - понял я, - та самая, которой меня пугали".

Полуголые, мускулистые, лоснящиеся от пота люди, грузившие окостеневшие голые тела других людей, были страшны.

Из бокового коридорчика мне навстречу вышагнул солдат. Это было настолько неожиданно, что я даже не испугался.

– Вонючка, - не то спросил, не то назвал меня солдат, - вонючка, что здесь делаешь? Марш в болото! Марш!

Он скинул с плеча винтовку и легонько ударил меня прикладом в грудь.

– Фу, - солдат сплюнул, - да ты свеженький? Недавно выкупался? Пшел...Что сказал?

Брезгливо морщась, солдат вытирал приклад о стену коридора.

– Эй, - один из полуголых остановился, прекратил работать, сбросил рукавицы, сунул их под мышку, - эй, служба, вонючка, конечно, первый сорт, но на фиг ты его гонишь? Он жрать, наверное, хочет... Погоди!

Полуголый

подошел поближе. Он положил руки на нечто невидимое, прозрачное, и я рассмотрел, что коридор перед входом в зал перегорожен невысокой стенкой из прозрачного материала.

– Вонючка, - крикнул мне полуголый, - жрать, жрать хочешь?
– он потыкал себе в ром пальцем.
– Ам-ам хочешь?

Он обращался со мной, как с глухонемым или сумасшедшим.

Но я и в самом деле чувствовал, что не смогу выговорить ни слова.

Я закивал головой, искательно заулыбался: "Ам-ам", - выдавил.

– Говорящий... сскот, - выругался солдат.

Полуголый вынул из кармана штанов краюху хлеба, разломил ее.

– Вонючка, - крикнул он мне, подбрасывая на ладони краюху, - а ну покажи службе, чем в болоте кормят!

Может быть, эти слова, а может быть, все пережитые унижения, грязь, в которую меня втаптывали, хлестнули меня, словно бичом.

Я ощерился и зарычал. Я шагнул к солдату. Солдат попятился, навел на меня винтовку и щелкнул затвором.

– О!
– охнуло за прозрачной стеной - от это охота! Бой быков! Вонючка против службы! Вонючка, вперед! Служба, стой крепко! Граница на замке, крепи оборону!

Полуголые столпились у прозрачной стены, гомонили, смеялись.

– Давайте работать, - неуверенно предложил солдат, не поворачиваясь к гомонящим.
– Норму...

– Ты за нашу норму, - весело сказал полуголый, предлагавший мне хлеба, -- не беспокойся: мы свою норму выполним. Ты лучше подумай, как пост сдавать будешь. Уже у тебя - гы - натоптано, а пальнешь сдуру, я тебе никого из столовских не дам. Понял? Сам - убил, сам и закопай... Вонючка, лови! Он бросил мне кусок хлеба.

Я поймал и стал кланяться.

– Эй, - крикнул стоявший рядом с моим благодетелем высокий лысый мужчина, - вонючий, победитель драконов, я тебе еще хлеба дам - поди обними солдатика. Облобызай друга.

Я посмотрел на солдата.

Ужас стоял в его глазах.

– Уходи, - солдат махнул дулом винтовки в сторону, - слышишь? Проваливай... Убью ведь... У меня патрон уже дослан. Ты дурной будешь, еще шаг сделаешь...

Пятясь и кланяясь, я начал отходить.

Я отходил, торжествуя; я жевал кус хлеба. Я второй раз победил, выиграл. "Вонючка" так "вонючка", зато живой и страшный даже для солдата с заряженным ружьем.

Довольно скоро я дошел до "болота" и порадовался тому, что успел съесть хлеб: здесь вонь стояла нестерпимая.

Я шел и твердил про себя строчки, прочитанные наизусть Мэлори: "Постой, Димитрий, наконец... постой, Димитрий, наконец я слышу речь не мальчика, но мужа..." Что они ко мне привязались? "Немальчиканомужа, немальчиканомужа..."

"Ничего, - думал я, - найду "отпетых", скажу, принимайте! Кстати! А где здесь глазыньки, глазыни, глазуньи где?"

Глаза дракона были привинчены вдоль стен, как зеркала, отражающие друг в друге белый свет.