Судьба — солдатская
Шрифт:
Тот сидел за столом и перебирал бумаги.
Наконец штурмбанфюрер оторвался от бумаг и, потянувшись в кресле, заговорил.
— Эта… — он назвал фамилию Сони, — связана с большевистским подпольем, которое, оказалось, еще создано бог знает в какие времена, до взятия нами города. — И объяснил: — С ней гестапо допустило просчет: взяли раньше времени и теперь мучаются. Не знают, где искать концы, а она как немая… не говорит ничего. — Помолчав, спросил: — Как вел себя Зоммер?
Фасбиндер рассказал. Потом они долго обсуждали, что с ним делать. Когда пришли к общему мнению, штурмбанфюрер,
В дежурной комнате Зоммер терялся в догадках. Перебрав всевозможные варианты, подумал: «Неужели что с Соней? Может, выполняла задание и ее схватили?!» На его маленьких скулах напряглись, так что посинела кожа, желваки. Зоммер нахмурился, и это еще больше оттенило широкий выпуклый лоб. Он сел к окну на стул и молчаливо уставился в угол комнаты. Думал. Старался понять, что произошло. Вызов к штурмбанфюреру воспринял настороженно. Шел в сопровождении солдата. Решил играть до конца роль немецкого приверженца. «Если уж только припрут… Ну тогда что ж… Тогда деваться некуда», — тоскливо рассуждал он. Переступив порог кабинета, замер, как солдат перед командиром, и, вытянув руку, произнес необычно громко:
— Хайль Гитлер!
И штурмбанфюрер, и Фасбиндер, оба долго смотрели на него. А Зоммер все стоял не шелохнувшись, преданно уставив на них красивые глаза. Старался понять, о чем они думают. Но лица их были спокойны. Штурмбанфюрер даже чему-то улыбнулся краешком полных губ и указал на стул около стола:
— Подойдите. Садитесь.
Зоммер послушно сел. Штурмбанфюрер постукивал тупым концом карандаша о стекло на столе, смотрел ему в глаза. Потом произнес:
— Вы не догадываетесь, что произошло?
— Наши войска взяли Москву, господин штурмбанфюрер? — глуповато тараща на него глаза, выпалил неожиданно пришедшую на ум дерзость Зоммер.
Фасбиндер отвернулся к окну. Штурмбанфюрер скривился:
— Вы… или шутник большой, или… — он одарил Зоммера тяжелым, усталым взглядом и прошипел: — Ваша невеста… большевичка. Она… попалась!
Зоммер, чуть побледнев, холодно ответил:
— Для меня это неожиданно и ново. Она, а я ее знаю почти полгода, никогда не говорила, что состоит в их партии. Больше, она хотела, по-моему, вступать, но потом раздумала. В общем, что-то ей помешало сделать этот шаг. — Он на минуту смолк: пытался понять, что сказала при допросе Соня о нем. Посмотрев на эсэсовца, проговорил: — Господин штурмбанфюрер, я просил бы не называть ее моей невестой. Об этом, кстати, я сообщал ранее. Она может обо мне думать что ей угодно. Для этого у ней есть своя голова и свой язык. Я же решил твердо… Раз я немец… Зачем мне смешивать кровь?! Посудите, разве я не прав?
— Говорите вы правильно, — сухо вымолвил задумчиво глядевший в окно Фасбиндер, — но она могла быть по убеждению большевичка. И этого вы не могли не видеть, живя с ней.
— Убеждения проявляются в делах, господин Фасбиндер, а она… Она работала, как все работали. Должности никакой не занимала. Рабочей была.
— Вы ее не защищайте, — сказал, поднявшись и выйдя из-за стола, штурмбанфюрер. — Себя она будет защищать сама. Вы себя защищайте!
«Не может быть, чтобы она что-то сказала. Она — сильная, твердая… Такие не предают», — подумал, начав волноваться, Зоммер и ответил:
— Я убежден, что обо мне она не может сказать ничего плохого. И о ней мне нечего сказать компрометирующего, — и поглядел в глаза штурмбанфюрера, — разве лишь то, что она… русская.
В эти минуты Зоммер думал только о том, чтобы не проговориться, правильно играть свою роль, сказать то, что облегчило бы участь Сони и не навлекло опасности на него. Не спрашивал он, на чем попалась Соня и где она теперь, что ее ожидает, умышленно, чтобы не навлечь на себя подозрения.
Штурмбанфюрер, заложив толстые руки за спину, отмеривал по кабинету шаги; полный, плечистый и крепкий, он походил сейчас не на военного, а на палача, только что спустившегося с эшафота. Фасбиндер, оторвавшись от окна, откровенно изучал Зоммера. Глаза его как остановились на лице Федора, так и замерли — он разгадывал самим же составленный ребус. Но враждебности в его взгляде не было: так смотрят часто наторелые лаборанты на подопытного кролика, который еще в полном здравии сидит на столе, но которому предстоит тут умереть.
Штурмбанфюрер наконец остановился. Сказал:
— Против вас, господин Зоммер, нет показаний. Мы рады, если это действительно так, что вы, немец-колонист, не спутались, вернее, не дали себя опутать этим бандитам. — Он помолчал, вглядывался опять в Зоммера, изучал его реакцию; продолжил, садясь уже за стол: — Вы должны помочь гестапо до конца узнать все у этой девки. Я вам устрою с ней встречу.
— Я… попробую, — тихо вымолвил Зоммер, перестав совсем понимать, на чем схватили Соню; добавил: — А если она… невиновна? Если это… ошибка, недоразумение?
— У гестапо, господин Зоммер, не бывает ошибок, — вставил Фасбиндер.
— У нас, — подхватил штурмбанфюрер, — все четко. Мы исходим из факта, а не из эмоций… Мать ее допросили и выпустили, потому что она просто безграмотная старуха и ничего не знает, хоть на допросе и дерзко ответила: «Раз дочь моя враг вам, значит, я хорошая была мать, потому как грешно детям не любить родную землю», — и он озлобленно засмеялся, поглядев на Фасбиндера: — Тут, видите ли, предки ее лежат. Видали?! Старая ведьма!
— Хорошо, — сказал Зоммер, похвалив в душе Соню и ее мать, — раз надо, я попробую помочь… Только не знаю, как у меня получится. Никогда не умел выпытывать. — И, поднявшись, произнес для весомости фразу, слышанную где-то от гитлеровцев: — Не знал, что дрянь девка. — Помялся, заговорил заискивающе: — А позвольте узнать, что за улики имеются против нее? Насколько мне известно, она ни к кому не ходила и к ней никто не ходил, кроме… — Зоммер посмотрел на бесстрастно уставившегося в пол Фасбиндера, — вот этой, как ее, Морозовой. И то… последний ее визит, как известно господину обер-штурмфюреру, был весьма сомнителен.