Судьба — солдатская
Шрифт:
Валя села рядом… Опускались сумерки. Партизаны пели «Ермака»… Валя привалилась плечом к Петру. Сказала, стыдливо уронив голову:
— Знаешь… у нас, наверно, будет… маленький Петрушка. — И уткнулась лицом ему в грудь: — Ты рад?.. Нет?
Петра сразу охватило горячее, никогда еще не испытанное чувство. «Я — отец!» — с жаром подумал он и нежно обнял Валю. Стал целовать — в щеки, в глаза, в губы. Она прижималась к нему, родному…
Было уже совсем темно, когда они собрались идти к палатке.
У озерка еще пели. Но пели теперь совсем незнакомую песню. Георгий Николаевич выводил крепнущим голосом:
Вставай,Партизаны дружно подхватили припев:
Пусть ярость благородная Вскипает, как волна, Идет война народная, Священная война!Песня не то чтобы волновала. Это слово тут даже не подходит. Песня, пронизывая до мурашек всю душу, заставляла подниматься и идти, забыв о себе, обо всем на свете. Идти туда, где кипит бой и где решается судьба Родины. Поэтому хотелось, чтобы песня не кончалась, чтобы она лилась, лилась… Но она кончилась.
— Хорошая песня, — сказала, вздохнув, Валя и встала. — Пойдем-ка давай. Простынем еще. Смотри, как холодно. Как поздней осенью.
Петру не хотелось уходить. Он подал ей руку, а когда горячие Валины пальцы оказались в его ладони, притянул ее, несопротивляющуюся, к себе и стал целовать снова…
Вернулись они уже поздно ночью.
Возле палатки, разговаривая, сидели Георгий Николаевич и Анохин.
— Гуляете все, — сказал ласково Георгий Николаевич, когда Петр и Валя подошли к ним. — А мы пели. Мы всегда по вечерам поем. Любят у нас песню.
— А откуда у вас вот эта — «Вставай, страна огромная…»? — спросил Петр.
— Эта? Когда за фронт ходили, в Лугу. Связник оттуда принес. — И после паузы: — Она мне нравится. В других, которые поем, нет того… как бы это выразиться… ну, не собирают они в человеке силушку в один кулак… а эта вот… собирает. В ней все сказано.
Георгий Николаевич и Анохин полезли в палатку спать, а Петр и Валя долго еще сидели у входа. Вдвоем им было хорошо. Сидели молча. Петр старался представить, как Валя устроится в Луге — городе, который он совершенно не знал. Но одно то, что в нем — гитлеровцы, страшило. Думал и о ребенке. Овладевало непонятное, трепетное состояние. «Я отец… Папа…» — радовался он про себя. Когда уж собрались спать, сказал ей:
— Как ты там будешь?
Валя, видно, думала о том же, потому что сказала:
— Как? Ждать буду тебя. — И поправилась: — Будем ждать.
Фронт откатился на восток далеко. Из показаний взятого разведчиками Пнева в плен обер-лейтенанта узнали, что части Красной Армии, оставив Лугу и Кингисепп, отходят к Ленинграду: на Красногвардейск (бывшая Гатчина), Любань… Бои идут будто и под Новгородом.
Узнав об этом, Чеботарев решил на время остаться в отряде Пнева. Анохин же отправился назад, к Морозову. Уходил он не один — с ним шел связной от этого отряда. На прощание Мужик всем до боли в суставах жал железной своей лапищей руки, а Вале, поцеловав ее в щеку, грубовато сказал:
— Думал: опять к беде ты… Ан нет, обошлось, — и, пожелав ей благополучно добраться до Луги, пошел.
Через сутки отправилась и Валя. В провожатые Пнев ей выделил человека надежного — не раз, когда фронт стоял еще перед Лугой, по заданию
Ушли Провожатый и Валя на вечерней зорьке. Петр с Григорием Николаевичем довели их до внешних постов. Валя на прощание обняла сначала Момойкина. Поцеловала троекратно. Потом припала к Петру. Чувствовала, как рука его бережно легла ей на косу, перебирала ее… Он поцеловал Валю в щеки, в губы. Она смотрела ему немигаючи в глаза и старалась улыбаться. Оба они понимали: расстаются, может, навечно… Напоследок она улыбнулась ему и Момойкину и, резко повернувшись, пошла вслед за Провожатым, который терпеливо поджидал ее на тропинке метрах в двадцати. Оглянулась. Помахала им рукой, державшей узелок со скудными пожитками. Снова пошла. Когда опять оглянулась, уже не увидела ни Петра, ни Георгия Николаевича — старая размашистая ель скрыла того и другого.
До сумерек Валя и Провожатый успели выбраться из болотистых, дремучих лесов. Тропа стала пошире. Лес по сторонам стоял не такой глухой, но высокий и темный, оттого что наступала ночь. Когда подходили к лесной опушке, увидали впереди небольшие костры. Провожатый присел. Всматривался в высвеченную огнем темноту.
— Немцы, — уловив долетевшее слово, проронила Валя.
Она почувствовала, как по всему телу прошли мурашки, и положила руку на грудь, где под лифчиком лежал браунинг. Переложила пистолет в карман брюк.
Вынув из-за пояса наган, Провожатый начал тихо пятиться, за ним — Валя. Пошли в обратную сторону. Провожатый все молчал. Только когда свернули, проронил:
— Придется идти в обход.
Этот «обход» был ужасным. Шли через топи, запутывались в непролазных чащах. Валя исцарапала все лицо. Когда к полночи выбрались на сухое место — широкую поляну со стогом сена посредине, она остановилась. Слушала, как рядом тяжело дышал Провожатый.
— Устала? — спросил он и проговорил, как бы объясняя: — Устала, знамо. Люди не каменные. Я вот тоже устал. Километров пятнадцать, считай, позади. — И стал ругать немцев: — Из-за них сколько лишку дали! Теперь день где-то надо будет проводить — не дойдем сегодня-то. — И пошел.
К утру поднялся легкий туман. Он лежал в брезжущих рассветных сумерках по лощинам. Лес тут стал реже. Шли по проселку. Солнце появилось как-то враз. Оранжево-красное, холодное, негреющее, с нечеткими очертаниями, таким оно висело над горизонтом минут десять, а потом вдруг заискрилось, рассыпая по округе холодные, красноватые лучи. Провожатый остановился. Промолвил:
— Все думаю: что тем гитлеровцам надо там? Просто прощупывают или след кто дал?
Немцы от лагеря отряда Пнева стояли далеко. Поэтому Вале и в голову не приходило такое, на что намекал Провожатый. Пристально оглядела она его маленькую, худенькую фигуру, распахнутый ватник, оттопыренные, с гранатами-лимонками, карманы брюк, старую полинявшую кепку, всю усыпанную сверху сухой хвоей. Посмотрела в глаза, почти такие же, как у Георгия Николаевича. Думала: «Старик почти. Совсем устал».
И снова шли.
Остановились они перед изрытым, в воронках, полем, посредине которого пробегал ручей, а с той стороны, уже на гребне, начинался березовый лес.
— Фронт тут проходил. Иди за мной. Мины могут быть, — проговорил Провожатый.
Они спустились к ручью. Перепрыгнули его в узком месте. Провожатый, присев на корточки, стал пригоршнями хватать воду и пить. Когда поднялся, сказал, что здесь передневывать надо.
Он направился к дзоту возле леса. Дзот узкой амбразурой глядел на них из-под изрезанных осколками и пулями веток орешника.