Судьба — солдатская
Шрифт:
В дзоте были небольшие нары. От входа узкая ломаная траншея уводила куда-то в лес, весь покореженный недавними боями, которые здесь, видно, были жаркими.
Валя посмотрела из блиндажа на лес. Разглядывала через амбразуру местность, раскинувшуюся перед дзотом. Вид открывался такой, будто совсем недавно прошел здесь страшный ураган и все, что мог, сорвал с места, перевернул, растерзал…
Они позавтракали. Валя настояла, чтобы первым спал Провожатый. Накрывшись фуфайкой, он скоро уснул. Валя осталась дежурить. Грустя, она посматривала то в амбразуру, то через выход на лес. В голову лезли самые разные мысли о матери. То казалось, что найдет ее легко. То начинала думать, что матери в Луге нет.
Зоммер был одет в рваное демисезонное пальто. На голове его лежала кепка с помятым козырьком. Сухое, окаймленное светлой бородкой лицо казалось черным.
Вале стало страшно. Мимолетно пронеслось все, что пережила она в Пскове, когда приехала туда после Залесья. Всплыл в памяти рассказ Петра, как гитлеровцы, с которыми был и Зоммер, убили Закобуню и устроили казнь…
Следовало бы разбудить Провожатого, но Валя не могла: прильнув к стенке дзота, она целилась из-за косяка в Зоммера. Ждала, когда он подойдет совсем близко, чтобы выстрелить наверняка. Целилась в голову — в большой его лоб. Мушка мелко дрожала… На нарах пошевелился Провожатый. Зоммер остановился. Повернувшись к дзоту боком, смотрел куда-то на северо-восток, через поле. Поправил лямки полупустого льняного мешка на спине. Сделал шаг туда, куда смотрел. Пошел. Валя на мгновение закрыла уставшие смотреть через целик пистолета глаза. Зоммер уходил. «Может, выстрелить? — подумала она. — Уйдет ведь?» — И разбудила Провожатого. Поглядывая на удаляющегося Зоммера через плечо Вали, Провожатый выслушал ее, а потом сказал, о чем-то думая:
— Хорошо, что не выстрелила. И не достала бы… да оно так надежнее. Если он враг, то свою пулю найдет, а нам выдавать себя нельзя… Да и не один он, может, здесь.
Они не спускали с Зоммера глаз до тех пор, пока он не пересек поле и не скрылся в лесу. Облегченно вздохнув, Провожатый заставил Валю лечь спать. Когда она накрылась фуфайкой, проговорил:
— У тебя с документами-то… как? Есть какая-нибудь ихняя бумажка?
— Нет у меня ничего ихнего, — ответила Валя.
— Нет? — сказал он. — Это плохо, что нет… Там, в городе-то, все, поди уж, зарегистрированы. Как бы того… плохо не получилось. У Пнева-то не подумали об этом.
Он смолк. Валя закрыла глаза, но уснуть никак не могла. Поняла вдруг, что с отцом да Петром ни о чем не думалось — все они за нее решали. А теперь… Ей то виделся Зоммер, то начинала она думать о документах. Вспомнила, как спасла ее Акулина Ивановна, и поняла, что в городе без документов на каждом шагу может подстерегать опасность.
Села. Посоветовалась с Провожатым. Решили: Валю он оставит под Лугой, в одной небольшой деревушке, а сам пойдет в город и все узнает.
— Мамашу твою разыщу, может, документики тебе раздобуду, — тихо говорил он, а сам, вынув из кармана свои фальшивые бумаги на имя Рябинина Ивана Терентьевича, оценивающе разглядывал их — будто выверял надежность.
В обещанную деревушку он привел ее глубокой ночью. Остановились у крайней избы.
Провожатый стукнул три раза в окно. Вскоре услышали заспанный женский голос:
— Кто там?
— Я, Матрена. Открывай, — негромко проговорил Провожатый и направился к
В избе Провожатый задержался недолго: объяснил, кто такая Валя, выпил кружку молока и ушел в Лугу. Валя, продрогшая и уставшая, почувствовав тепло жилья, захотела спать. Есть отказалась. Хозяйка отвела ей полутораспальную кровать в углу, а сама полезла на печь.
— Отдыхай, — сказала она уже оттуда, сверху.
Валя разделась. Легла в мягкую чистую постель. Вспоминала, когда последний раз спала так, и, не успев вспомнить, уснула. Проснулась только к вечеру. Открыв глаза, увидала хозяйку. Тетка Матрена, женщина невысокая, полная и крепкая на вид, стояла у стола, что-то выкраивая из темного материала, сложенного в несколько рядов. Валя снова закрыла глаза, но поняла, что больше не уснуть, и села. В глаза бросилась портняжная машина возле окна и рядом, на полу, около небольшой кадушки с фикусом, тюк ваты.
— Ну и уморила тебя дорога! — сказала Матрена и спросила: — Выспалась?
— Выспалась.
— Ну и хорошо.
Одеваясь, Валя полюбопытствовала:
— Что это вы шьете?
Матрена будто не слышала. Проворно орудуя большими портняжными ножницами, продолжала резать. Валя подошла к ней. Протирая глаза, смотрела. Старалась понять, что та кроила.
— Вот шью, — неопределенно сказала, наконец, Матрена и добавила: — Пойди умойся. В сенях умывальник. На улицу не выходи. Мало ли что. Люди всякие.
Валя умылась над лоханью. Вернувшись, стала рассказывать, как любила шить ее мать, Варвара Алексеевна.
— А ты-то научилась? — перебила ее Матрена.
— Я-то? — Валя посмотрела на хозяйку и простодушно сказала: — Шью маленько. Для себя… если выкроит кто.
— Правильно, девке все уметь надо, — стала наставлять ее Матрена, потом, отложив ножницы в сторону, направилась к сундуку возле койки, молча открыла его и стала перебирать одежду. Раза два примерила на себя цветистое, из ситца, платье. Снова сунула в сундук. С юбкой и кофтой домашней вязки вернулась к столу. Оглядев Валю так, будто видела впервые, проронила: — Долго в лесу-то жила? — И пояснила: — От тебя за версту мохом пахнет да гнилью. Придешь такой в Лугу, немцы сразу учуют. Давай-ка смени… пока… а свое выстирай, да и помойся там над корытом… Бани у меня нету.
Валя снова пошла в сени.
— В печи чугун вон с водой. Горяченькой возьми, — сказала ей вдогонку Матрена.
Вернувшись, Валя налила в пустое ведро ковша четыре кипятку. Вынесла ведро в сени, развела там воду холодной. Неторопливо, как у себя дома, стала плескаться, забравшись с ногами в деревянное корыто. Тело, будто до этого оно было все в тисках, почувствовало освобождение. Надев на себя свежее белье (у Вали было сменное) и Матренину юбку с кофтой, устроила стирку. Развешивала на веревку в сенях. Когда зашла в избу, Матрена хлопотала возле печи. Оглядев Валю, она сказала:
— Коротковато и широко, не в мое у тебя тело-то, — и пригласила к кухонному столу, на котором стоял чугунок с дымящейся пшенной кашей; когда Валя уже ела, предложила: — Пока здесь, помоги давай. Шей, а я как бы закройщицей буду, — и рассмеялась, испытующе разглядывая ее.
— А куда это вы столько шьете? — опуская глаза, поинтересовалась Валя и, вспомнив Акулину Ивановну, добавила: — Продаете?
— Продаю… — засмеялась Матрена так, что на ее полном в веснушках лице выступили красные пятна. — Ясно не на продажу. Кто сейчас коммерцией занимается? Некогда выгадывать-то. — И стала пояснять, выговаривая слова почему-то совсем тихо, будто ее мог кто подслушать: — В лесу вам, поди, не ахти как жарко — вот и шью, одеваю… Тут перед приходом-то немца кое-что из сельпо удалось в лес спрятать. Ну, ваты там, ниток, матерьялу какого… Вот и обшиваю. А скоро зима. Не обошьешь ко времени — померзнете там.