Судьба Убийцы
Шрифт:
– Нежданный Сын!
– прорычала она. Хочешь быть тем, кто задержал его представление Четырем?
Охранники обменялись взглядами. Более высокий мужчина оглянулся на нее.
– Та старая сказка?
Винделиар, подрагивая, подошел к нам. Один охранник подтолкнул другого.
– Это Винделиар. Нет сомнений, что это коварный маленький мерин. Так что, это Двалия. Впусти их.
Двалия не отпустила мой воротник, когда мы прошли через открывшиеся ворота. Я старалась не противиться ей, но это значило, что мне пришлось идти на цыпочках. Я не могла оглянуться на Винделиара, идущего следом, но слышала глухой стук запертых ворот позади нас.
Перед нами протянулась дорога из серовато-коричневого песка. В нем искрилось высоко стоявшее солнце.
– Не отставай. И не говори ничего, - приказала она мне, а сама широким шагом двинулась вперед, снова оторвавшись от нас. Некогда прекрасные юбки были мокрыми и при ходьбе хлестали ее по ногам. Я следовала за ней, пытаясь приноровиться к ее темпу. Когда я подняла глаза, чтобы взглянуть на наш конечный пункт, он ослепил меня сильнее, чем солнечные блики на воде. Белые стены крепости сверкали. Мы шли и шли и, казалось, так и не приблизились к ней. Постепенно я начала понимать, что я сильно недооценила, насколько велика была крепость. Или замок. Или дворец. С корабля я увидела восемь башен. Вблизи, когда я поднимала глаза, я видела только две, а уродливые маковки, венчавшие их, выглядели, как черепа. Я упорно продолжала идти, пригнув голову против солнца и прищурив глаза из-за слепящего блеска. Всякий раз, когда я поднимала голову, вид грандиозного сооружения в конце длинной дороги, казалось, изменялся.
Когда мы оказались настолько близко, что мне пришлось откинуть голову назад, чтобы разглядеть верх стен, с наружной их стороны стали различимы вычурные барельефы. Это были единственные знаки, которые можно было увидеть на поверхности гладких белых стен. С того места, где я находилась, не было видно ни окон, ни узких бойниц, ни ворот. С этой стороны крепости прохода в нее вообще не было. Тем не менее, дорога привела прямо к ней. Белые на белом, выгравированные фигуры были много выше человеческого роста и сверкали даже ярче, чем стены, которые они украшали. Мгновение я разглядывала их, а затем вынуждена была отвернуться, закрыв глаза. Но и тогда, когда они были закрыты, рисунки эти по-прежнему оставались перед глазами: вьющаяся белая виноградная лоза.
Я узнала их.
Это было невозможно, но я знала, что это такое. Это были воспоминания из жизни, которую я никогда не проживала, или, возможно, из будущего, которое я пока не видела. Эта виноградная лоза проросла сквозь все мои грезы. Я изобразила ее на первой странице своего дневника снов, обрамляя ею свое имя. Я пририсовала ей листья и колокольчики. Я была неправа. На самом деле это было очень абстрактное представление. А еще я подумала о том, что никогда до сего момента не приходило мне в голову, - о художнике, который мог бы создать изображение какой-то концепции, а я бы уже знала, чем именно это было. Я осознала это, как реку всех возможных времен, водопадом низвергающуюся из настоящего и разбивающуюся на тысячу, нет, на миллион, нет, на бесчисленное множество возможных вариантов будущего, и каждое из этих будущих, в свою очередь, также делилось на бесчисленное множество собственных вариаций будущего. И среди них всех - единственная сверкающая струйка, невероятно узкая, представлявшая будущее таким, каким оно могло быть, должно было быть, и которому нужно следовать. Если бы событиями управляли правильно. Если бы Белый Пророк грезил, и верил, и отважился бы сделать шаг, чтобы направить этот мир на этот путь, само время последовало бы за ним.
…Спустя мгновение я открыла глаза. Крепость снова стояла предо мной, и, несмотря на все, через что я прошла, на все, что пришлось
Я почувствовала убежденность, нараставшую во мне, убежденность, более ясную, нежели все представления о самой себе, которые у меня когда-либо были. Я должна была быть здесь. Мне было назначено быть в этом месте и в это время. Дюжина моих снов внезапно сплелись, а затем и состыковались с совсем недавними моими видениями. Мой смутный план уже не был таким расплывчатым. Точно такой же прилив уверенности я испытала в тот день, когда я освободила свой язык. Я видела возможные пути с такой ясностью единственный раз в своей жизни - в тот роковой зимний день, когда нищий коснулся меня, и я узрела, как все варианты будущего начинаются у моих ног. О, то великое благо, которое я могла бы совершить теперь, когда я оказалась здесь. Моя судьба была здесь, и я могла творить ее. У меня перехватило дыхание. И по мере того, как я осознавала все это, я испытала необычайный душевный подъем, в точности такой, каким описали бы его менестрели, очутись вдруг они рядом. Я была на месте, и величайшее деяние моей жизни было предо мной.
Я поняла, что остановилась, только тогда, когда Винделиар устало протащился мимо. Он посмотрел на меня взглядом, полным яда, а я решила, что мне все равно. Мои губы растянулись в улыбке. Выше стены!
– Пчелка, поторапливайся, - скомандовала Двалия через плечо.
– Иду, – ответила я, и что-то в моем тоне заставило ее остановиться и обернуться ко мне. Я потупила взгляд и склонила голову. Этим ни с кем нельзя делиться. Мне нужно держать это в себе. Это знание было похоже на сверкающий камень, найденный в мерзкой луже. Я видела его блеск, но также знала, что чем больше я буду с ним работать, тем чище и прозрачнее он станет.
И, как любая драгоценность, обнаружь я его, - воры отняли бы у меня все, во всяком случае они могли бы это сделать.
Я услышала шум позади нас и оглянулась. Отлив закончился, и дамба показалась над водой. Колонна по шесть или восемь в ряд теперь заполнила узкую полосу дамбы, пролегшую посреди воды. Некоторые уже почти перешли. Но даже после того, как они добрались до острова, и воды залива уже не ограничивали их, они не рассыпались в стороны, а придерживались полотна дороги.
– Скорее!- снова приказала мне Двалия. Не было ничего удивительного, что она поддерживала такой высокий темп. Если бы мы не продолжали идти с такой скоростью, они могли бы догнать нас и даже затоптать.
Впереди, где только что была лишь гладкая стена, появились трещины, поразительно черные на белом. Трещины превратились в очертания ворот, а затем они широко распахнулись. Фаланга стражников в блестящих серебристых доспехах и бледно-желтых плащах поверх них промаршировала наружу и выстроилась в два ряда вдоль обеих сторон дороги. Я думала, что они нас остановят, однако Двалия свирепо взглянула на них, сделала какой-то знак рукой, и мы прошествовали мимо, не произнеся ни слова.
И только когда мы прошли под арочным входом и вышли во внутренний двор, какой-то человек встал перед нами, преградив путь. Он был высоким и худощавым и носил меч, но даже в доспехах он казался тощим и слабым. Его одутловатое лицо портили пятна розовой шелушащейся кожи. По обе стороны шлема выбивались пучки седых волос. Он прищурился.
– Лингстра Двалия, – он произнес ее имя обвиняюще.
– Ты выехала отсюда с отрядом луриков верхом на лошадях. Где они и их прекрасные лошади? Почему ты возвращаешься одна?
– Отойди, Босфоди. Нечего тратить время попусту. Я должна немедленно получить аудиенцию у Симфи и Феллоуди.
Он какое-то время стоял неподвижно, его взгляд блуждал по ее изуродованному лицу, осматривал оборванные одежды Винделиара, а затем остановился на мне. Хмурое выражение его лица обернулось гримасой неодобрения. Затем он отошел в сторону и широким жестом предложил проходить.